Д. Гальперина-Каминского) вовсе принимать, не зная совершенно, кто он, хотя и встречала имя его в газетах, но он окутался вашим именем, и я не только впустила к себе, но и дала ему, после сильной борьбы, те письма ваши, которые были у меня переписаны, полагая, что вы прислали его ко мне именно для этого, — тем более, что, по его словам, то же самое было сделано и с другими вашими друзьями. Ваше предостережение пришло, увы! слишком поздно».
87—89. В. Г. Черткову от 17 и 18 (два письма).
90. М. В. Алехину.
1894 г. Марта 19. Москва.
Получил вчера ваше письмо, дорогой М[итрофан] В[асильевич], и спешу отвечать, чтобы как можно скорее разрушить то хотя бы чуть-чуть недоброе чувство, кот[орое] могло оставить мое последнее письмо.1 По вашему письму вижу, что и вы боитесь этого. И я очень благодарен вам за это. Я не думал никогда того, что вы разлучаете мужей с женами, и не мог думать, п[отому] ч[то] знаю, как дорога для вас любовь между людьми, и по письму вашему еще яснее вижу это. Я только хотел сказать, что при семейной жизни, при положении всех людей семейных таком, что они, как всегда, страдая несут последствия своего греха и еле-еле могут установить свое равновесие, нельзя быть достаточно осторожным в воздействии на них. И что одно из главных условий, облегчающих их положение, есть оседлость (как вы верно говорите), и надо быть как можно осторожнее, чтобы не нарушать ее. Мне же казалось, что вы повлияли в этом смысле. Я не сообразил того, что вы это сделали ввиду болезненности детей, кот[орая] вам со стороны была виднее, чем им. — Была у меня и та мысль, каюсь в этом, что вы слишком прямолинейно понимаете слова евангелия: оставь отца и мать, и жену, и детей и иди за мной; а о значении этих слов, главное, о том, как должно разрешать те столкновения и противоречия, кот[орые] происходят между семейными связями и требованиями Христа, т. е. истины, я ничего не знаю. Думаю, что разрешение этих вопросов не может быть извне, посредством правила или предписания, а каждый решает их по своим силам. Идеал, разумеется, остается всегда один и высказан в евангелии: оставь жену и иди за мной; но до какой степени может человек это сделать, это знает только он сам и бог. — Вы спрашиваете: что значит: оставь жену? Значит ли это: уйти от нее или перестать спать с ней и перестать производить детей? Разумеется, оставить значит: сделать так, чтобы жена была как не жена, а как всякая другая женщина — сестра. В этом идеал. И сделать надо это так, чтобы не раздражить жену, не соблазнить ее, не ввергнуть ее в злобу и соблазн. И это ужасно трудно. И всякий женатый человек, стремящийся к христианской жизни, чувствует сердцем всю трудность залечивания этой, им самим сделанной раны. Одно я думаю и говорю и сам пытаюсь делать, это то, чтобы, будучи женатым, всю жизнь свою и все силы свои напрягать на то, чтобы разжениться, не увеличив греха.
Спасибо, что написали мне такое хорошее письмо. Не взыщите, что бестолково пишу. Любя пишется. До свидания.
Л. Толстой.
Передайте мой привет нашим друзьям, к[оторые] с вами. И пишите.
Опубликовано впервые: отрывками в книге «О половом вопросе. Мысли Л. Н. Толстого», изд. «Свободное слово» 1901, № 62, стр. 66—67; в журнале «Всемирный вестник» 1906, № 2, стр. 60—61, и полностью в ТЕ 1911, стр. 11—12, с датой: «Москва, 19 марта 1894 г.».
Ответ на письмо М. В. Алехина из Самтреди Кутаисской губ. от 14 марта 1894 г.
1 См. письмо № 53.
* 91. Т. Л. Толстой.
1894 г. Марта 22? Москва.
Милая, голубушка, очень любимая и дорогая Таня, ради бога прими мои слова любя, серьезно и вдумайся в них. Если я где ошибся и преувеличил, откинь лишнее, но не перечеркивай мысленно всего, а прими к сердцу, прими то, что верно из того, что я скажу. После этого вступления начинаю о том, что с утра до вечера и ночью, когда я просыпаюсь, томит меня и чем дальше, с тех пор как я узнал, тем сильнее мучает меня. NN1 сейчас ушел от меня. Два дня мы виделись, но при других, были сухи, и я избегал tête à tête,2 избегал мучительного, унизительного для меня, скверного гордеца, разговора и думал, глядя на него: petite brebis de Dieu3 NN, но тщетно. Сейчас был этот мучительный разговор. Было всё одно и то же: сознание с его стороны, что он давно чувствовал, что это не хорошо, и с моей стороны страдание за то, чтò он говорит. Прежде чем сказать, чем кончился наш разговор, скажу то, что я теперь ясно обдумал обо всем этом. Всё это à lang fea,4 что дальше, то больше поражало меня. В первую минуту, когда я узнал, я не понял всего ужаса этого дела, как это бывает, когда узнают о каком-нибудь ужасном несчастии, но чем дальше, тем яснее мне представлялось всё значение этого дела. Дело просто, ясно и, грубо говоря, ведь вот в чем: Ты вошла в исключительно близкие отношения, в те отношения, в которые входят только с людьми, которых любят любовью, в те отношения, которые никогда не бывают неподвижны, а всегда идут вперед, усиливаясь и всё более и более сближая, и приводят к законному или незаконному браку с человеком, презираемым и ненавидимым даже всеми твоими самыми близкими родными, с человеком с не совсем хорошим прошедшим, человеком, не имеющим тех главных свойств мужества, которые вызывают настоящую любовь женщины, и с человеком женатым.5 Маша мне сказала, что смотришь на него, как на неженатого. Это неправда. То, что он женат, придает особенную едкость дурному скрываемому чувству. И потом, разве может быть справедливо, чтобы ты стала выше этих соображений о его женитьбе, когда ты не можешь перед светом стать выше галстучков.
Отношения эти до такой степени близки и личность человека такова, что тебе не может не быть стыдно теперь даже признаться в них. Тебе не может не быть стыдно твоих писем и обращения твоего к нему. А когда я вспомню, какою я видел тебя подле него в Долгом переулке,6 у меня вся кровь приливает к сердцу от странного смешанного чувства жалости к тебе, стыда за тебя и за себя. Это какое-то непонятное, дьявольское навождение. Он от всего отказывается, т. е. признает справедливость моего суждения; на всё согласен, и я просил его не писать тебе (надеюсь, что ты не будешь), не видаться с тобой и всё мне говорить, что будет касаться тебя. А то он хотел писать тебе, чтобы ты не писала, а потом можно писать, извиняться в том, что писал, чтобы ты не писала, и так до вечности. Тебе же я советую сжечь все дневники и письма, посмотреть на этот эпизод, как на образец того, как хитро может поймать нас дьявол, и быть вперед настороже против него. А жизнь велика, и у тебя много хорошего впереди. За это губить его? Ты мне говорила, чтобы я спросил у него позволения прочесть его дневники. Я забыл спросить, да и не хочется спрашивать, потому что не хочется читать, не хочется вновь болеть этой мучительной болью жалости за тебя, такую чистую, ясную, бодрую, благородную, видеть тебя копошащуюся в этой тине неопределенных и неоткровенных, лживых и прямо дурных чувств. Впрочем, я спрошу у него — мы расстались дружно — и он, наверно, разрешит читать, и я прочту. И я уверен, что чтение это объяснит мне путь, по которому ты шла. — Ну прости меня, голубушка, и не накажи меня за резкость этого письма недоверием в будущем. Ради бога, оставайся так же открытою мне. Я готов в 100 раз больше перестрадать (да и что за страданья, это не фразы), только бы не потерять тебя. Целую тебя, милая моя Таня, очень нежно и прошу простить, если обидел.
Письмо без даты и подписи. По содержанию относится к 1894 г., ко времени возвращения Т. Л. Толстой из Парижа в Москву в марте месяце. На основании слов в письме: «Сейчас был этот мучительный разговор» и дневниковой записи от 23 марта: «Она мне сказала, и я говорил с ним. Он уехал», письмо датируется предположительно 22 марта.
1 Евгений Иванович Попов.
3 [овечка божия], слова Франциска Ассизского, выражавшие его любовное чувство в обращении к человеку.
4 [на протяжении долгого времени,]
5 Е. И. Попов был женат на Елене Александровне Зотовой, но в 1888 г. разошелся с женой.
6 В Долгом переулке (ныне улица Бурденко), в доме Нюнина, помещалось издательство «Посредник».
92. В. Г. Черткову от 24 марта.
* 93. H. Н. Страхову.
1894 г. Марта 25. Москва.
Дорогой Николай Николаевич!
Спешу: уезжаю. То, что вам напишет Соня о Гальперине, тому, как в доверен[ности] пишется, верьте!1 Но на меня не сердитесь и простите, что утруждаю вас. Мне совестно, но вам легче или отказать, или дать, что найдете нужным. Целую вас.
Л. Толстой.
Приписка к письму С. А. Толстой к Страхову от 25 марта 1894 г.
Ответ на письмо Страхова от 20 марта (ПС, стр. 455—458).
1 Сообщая Страхову об отъезде Толстого с дочерью Марией Львовной на несколько дней в Ржевск к Черткову, С. А. Толстая писала, что Лев Николаевич просит H. Н. Страхова «взять на себя всю редакцию и весь просмотр того, что намеревается сделать Гальперин». Страхов в письме к С. А. Толстой от 28 марта сообщил о своем согласии взять на себя поручение Толстого.
94—96. С. А. Толстой от 26, 27 и 28 марта.
* 97. Т. Л. Толстой.
1894 г. Марта 28. Ржевск.
Только могу подтвердить то, что пишет Маша. Прибавлю только то, что замечательно красивое место. Жилье на полугоре над крутым оврагом, поросшим лесом. Люди все хохлы. Ростовцев1 вчера раздавал 70, купленных Ч[ертковым] для самых бедных крестьян, лошадей. Сейчас долго говорил с Галей.2 Она телом страшно худа и слаба — труп. Приподняться просит других помочь ей, но духом и умом вполне свежа, т. е. более свежа и светла, чем многие здоровые, — так же, как и Русанов.3 Как-то, как будто, чем меньше остается тела и чем слабее оно, тем яснее4 сквозь него светит5 дух. В общем жизнь здесь производит по мне радостное, освежающее впечатление: видно, что живут люди не по велениям «оn»,6
