зло нашего общества, как вы это прекрасно делаете в вашей брошюре. Сильнейший враг правды, а потому и истинного прогресса, в настоящее время не незнание, а хитрые компромиссы, которые вплетаются во все дела. Самая нужная и важная деятельность нашего времени есть разоблачение этих компромиссов и краткое, ясное и простое изложение правды жизни. Я дам перевести вашу брошюру и сколько возможно ее распространю!1 Я очень желал бы иметь понятие о вашей газете. Благодаря цензуре ее выписать нельзя, но если бы вы могли ее переслать в Москву, в университет, профессору Николаю Гроту, то я был бы вам очень благодарен и тотчас же переслал бы вам стоимость ее по данному вами адресу.2
Да поможет вам бог в вашей мужественной и хорошей деятельности.
18/30 августа 1894 г.
Печатается по листам 17 и 18 копировальной книги. Впервые опубликовано в журнале «Religion des Geistes» 1894, № 6, стр. 161—162.
Эуген Генрих Шмит (1851—1916) — публицист христианско-анархического направления, издававший в Будапеште религиозный журнал «Religion des Geistes» («Религия духа»).
Ответ на письмо Э. Шмита от 24 июля 1894 г., при котором им была прислана Толстому его брошюра «Маммон и Велиал».
1 Вероятно, Толстой имел в виду поместить перевод статьи Шмита в только что начавшем выходить в 1894 г. «Архиве Л. Н. Толстого», который распространялся между друзьями Толстого. В сохранившихся номерах статьи Шмита не имеется.
2 Журнал «Religion des Geistes» («Религия духа») был послан 15/27 декабря Шмитом Толстому вместе с письмом.
200. В. Г. Черткову от 18 августа.
201. С. А. Толстой от 19 августа.
202. C. A. Толстой от 20—21 августа.
* 203. С. П. Софронову.
1894 г. Августа 21. Я. П.
Получил нынче ваше письмо, Сергей Павлович, и спешу ответить на него. Как ни трудно ваше положение по отношению вашей жены, требующей от вас венчания, и как ни страдала бы она от вашего отказа, дело, которое вы собираетесь сделать, не так ничтожно, как оно вам кажется. Обыкновенно говорят: уступка эта или другая, какая бы ни была — так не важна, никто не пострадает от этого. А не сделай этой уступки, и ты причина страданий, отчаяния человека. Рассуждение это неправильно: два дела эти несоизмеримы. Нельзя рассматривать их так, что на одной стороне весов моя уступка, маленькая для меня неприятность, на другой — большое страданье человека. Тут нет двух сторон: моей и того человека, а есть сторона правды, сторона служения ей, т. е. богу, и сторона страдания, происшедшего от меня, но в кот[ором] я могу каяться, но к[оторого] не могу поправить. Я говорю это не с тем, чтобы советовать вам не поступать так, как вы намерены, а с тем, чтобы сказать вам, как я смотрю и как должно смотреть на дело. Мы все не святые и далеко не всегда исполняем правду, т. е. то, чего требует от нас бог, но, нарушая правду, мы должны знать, что мы не делаем маленькую уступку, кот[орая] перевешивается добром — уничтожением страдания, но что мы поступаем дурно по своей слабости, нарушая правду божию.
Главное дело в том, мне кажется, что вы согласны с этим, и мы говорим с вами про это, что первая и главная обязанность наша к богу и заповедь любви к богу, а потом уже к ближнему. И заповеди не противоречат друг другу, если человек живет правильно, но как скоро мы в грехе, так является кажущееся противоречие, как теперь в вашем деле. И в этом кажущемся противоречии очевидно, чью надо брать сторону. Это же относится и до того, что вы пишете о школе.1 Может быть, слова мои вам покажутся жестоки, но я думаю, что я прав, прав п[отому], ч[то] руководим я в этом только любовью к богу и сердечной любовью к вам.
Лев Толстой.
1894. 21 августа.
Ясн. Поляна
Печатается по листам 20—22 копировальной книги. В дате Толстого вторая цифра числа месяца не оттиснулась; читаем «21» августа на основании записи в Дневнике 22 августа: «Вчера вечером 21. Написал письма… и Софронову об его венчании».
Сергей Павлович Софронов (1863—1915) — один из последователей Толстого.
Ответ Софронову на письмо от 16 августа 1894 г. из села Ирошникова Владимирской губ.
1 Живя в деревне, Софронов учил на дому приходивших к нему крестьянских детей. В письме от 14 марта он писал Толстому о своем желании открыть настоящую школу и о своих колебаниях, вызванных необходимостью ее официально оформить.
* 204. Е. И. Чертковой.
1894 г. Августа 21. Я. П.
21 августа 1894. Ясн. Пол.
Не послал вам телеграммы, многоуважаемая Елизавета Ивановна, потому, что они1 с неделю как уехали, и я вчера только получил их первое письмо, из которого вижу, что лихорадка всё не уступает. Посылаю вам их записочку, из которой вы увидите более или менее, в каком положении его здоровье. Из приписки Гали заключаю, что он не уменьшает своей болезни. Affaiblissement considérable,2 он сам написал, и мы искали более слабого выражения, но не нашли. Ослабление точно есть и особенно поражающее перед пароксизмом, в том положении, в котором я его видел, провожая их, когда они садились в вагон, но когда видишь его после пароксизма, то всегда успокаиваешься, потому что он бывает особенно радостен и даже весел. Надо надеяться, что с переменой климата лихорадка отстанет от него. Доктор3 — очень надежный — говорит, что надо ожидать этого и предписал хинин. Я думаю, вы имеете более подробные сведения о них и решили уже вопрос о том, ехать ли вам к ним или нет. Присутствие ваше будет для них радостно, но необходимости в нем нет: доктор очень определенно сказал, что никаких органических изменений нет, и доктору можно верить.
Все мы, и молодые и старые, и в лихорадке и без нее, под богом ходим, как говорит народ, и бояться никогда нечего, кроме как греха, и не потому, что я люблю его, а пот[ому], что это правда, не могу не сказать, что он нравственно религиозно растет à vue d’oeil4 и болезнь он умел употребить на пользу души.
Возбужденных состояний во время всей болезни его не было ни разу. До ней — один раз во всё лето было это состояние, очень легкое и скоро прошедшее. Дружески жму вам руку и желаю поскорее получить успокоительные известия. Передайте мой душевный привет вашим hôte’aм.5 Я не знаком с ними, но давно знаю, уважаю и люблю их.
Л. Толстой.
Ответ на письмо Е. И. Чертковой от 9/21 августа из Наугейма, в котором она просила сообщить сведения о здоровье сына.
1 В. Г. и А. К. Чертковы.
2 [Значительное ослабление,]
3 Александр Матвеевич Руднев.
4 [на глазах]
5 [хозяевам.] Имеются в виду сестра Е. И. Чертковой Александра Ивановна Пашкова и ее муж Василий Александрович Пашков, у которых Е. И. Черткова предполагала остановиться в Зальцбурге.
205. В. Г. Черткову от 19—23 августа.
* 206. H. Н. Страхову.
1894 г. Августа 23. Я. П.
Дорогой Николай Николаевич, мне очень больно, что вы усмотрели во мне признаки моей недоброй души и не отнесли этого, как следовало, ко мне, а к себе. Можно упрекать себя в говорливости, а уж никак не в молчаливости — золотых словах.1 Из того, что вы пишете, мне очень хочется ответить на то, что вы пишете — о трудности примирения стремления к вечному с временным или даже о невозможности такого примирения, как мне кажется, что вам кажется. Что же нам делать, коли это так.
Ведь истину или, скорее, сознание ее нельзя урезывать по действительности. Уж пускай действительность устраивается, как она знает и умеет по истине. Ведь пугаться тем, что действительность не сходится с истиной, это всё равно, что в математике испугаться иррациональной величины.
Вы говорите, что вас приводит в недоумение отрицание государства, науки, музыки, философии, патриотизма, поэзии. Но что же мне делать, и вам тоже, если мы, как люди, видим, что от патриотизма, государства, или философии Гегеля, или поэзии Фета происходит много зла (от первых двух) и много недостойного человека — от последних двух, то неужели мне надо перестать видеть это и свое божественное начало жизни спрятать или скривить для того, чтобы не отстать от того, чем живут люди и, по вашему убеждению, не перестанут жить. То, что люди не перестанут жить вредными глупостями и никогда не начнут жить благодетельным разумом — этого пророчества я не признаю. Если же под государством, патриотизмом, наукой, философией, поэзией вы разумеете отношение людей между собой, их умственные занятия, то я согласен, что без этого люди никогда не жили и не будут жить. Но не согласен, что те формы, в которые отлились эти отношения, как патриотизм и государство, и умственные занятия и духовные радости, как теперешняя наука, философия и поэзия, несогласен, что эти безобразные, прямо противоположные всем разумным и нравственным требованиям человека — формы должны оставаться вечно.
Если бы я убедился, что это так, то я сейчас бы повесился и не стал бы доживать того короткого срока, который мне остался, не стал бы доживать потому, что весь и единственный смысл моей жизни состоит в преобразовании этих форм соответственно требованиям моего любовного разума или разумной любви; преобразовании, которого я достигаю внутренним совершенствованием, т. е. наибольшим согласованием своей жизни с требованиями этой разумной любви и веры в ее всемогущество. Простите, что так расфилософствовался. Я всё об этом думаю, и потому во мне эти мысли в самом впереди.
Любящий вас
Лев Толстой.
Ответ H. Н. Страхову на письмо его от 18 августа 1894 г.
1 Страхов писал 18 августа по поводу своего пребывания в Ясной Поляне в июне — июле 1894 г.: «Много раз мне казалось, что я играю роль какого-то молчаливого свидетеля, а не участника той жизни, которая ключом бьет в Вас и около Вас. И Вы иногда косились на меня, не правда ли? И у меня не хватило живости и речистости, чтобы сейчас же рассеять это настроение».
207. В. П. Гайдебурову.
1894 г. Августа 23—25? Я. П.
Посылаю вам прекрасное письмо Мадзини о бессмертии,1 которое я перевел с английского. Кажется, оно еще не появлялось в России, и поэтому я думаю, что будет не только интересно, но полезно многим читателям.
Печатается по тексту, впервые опубликованному в «Книжках Недели» 1894, 9, стр. 222, в качестве сопроводительного письма к «Письму Мадзини о бессмертии». Датируется предположительно 23—25 августа на основании ответного письма адресата из Петербурга от 28 августа 1894 г.
1 Джузеппе Мадзини (Giuseppe Mazzini, 1805—1872), итальянский прогрессивный политический деятель и писатель. С его письмом о бессмертии
