что я высказываю вам, неприятно вам, простите меня и поймите, что, испытывая постоянно тяжелое чувство, готовое перейти во враждебность к вам, при виде ваших писем беспрестанных к Тане, испытанное мною и нынче при получении вашего письма, я решил, что лучше высказаться, чем дать подниматься этому чувству.
Дневник или записки Любича1 очень хорошо бы переслать Кенворти.
Le vagabond2 Мопасана я знаю и не поместил его, потому что он очень груб и слишком жестокими представляет людей, а сцена бродяги с женщиной гадка. Если вы согласны со мной о том, о чем пишу, то не отвечайте на это письмо, а помогите восстановить простые, естественные, без задних мыслей, отношения между всеми нами и вами.
Любящий вас
Л. Толстой.
На конверте: Москва. Большой Трубный переул., дом Алалыкина. Евгению Ивановичу Попову.
Датируется на основании почтового штемпеля на конверте: «Почтовый вагон, 23 окт. 1894» и упоминания в тексте о предыдущем письме от 22 октября, написанном «нынче».
1 Ефим Николаевич Любич (1865—1923) — служил корректором в одной из одесских газет. См. т. 64, стр. 276. «Записки Любича» — его воспоминания об отказе от военной службы, хранятся в ГМТ.
2 Рассказ Мопассана «Бродяга» не был включен Толстым в список рассказов Мопассана, намеченных к изданию в «Посреднике».
* 266. М. Л. Урусовой.
1894 г. Октября 22. Я. П.
Милая и дорогая Мери,
Письмо ваше было для меня большой радостью: и характер чувства, и склад мыслей, и способ выражения их, и самый почерк — всё это живо не напомнило, а воскресило во мне мое отношение к вашему дорогому мне и милому отцу,1 память о сближении с которым составляет одно из лучших воспоминаний моей жизни. Я очень радуюсь за вас, что вы ближе узнали вашего отца и через него общего Отца нашего, без сознания общения с которым жизнь не жизнь, а или попытки забвения, или уныние и злобное отчаяние.
Вы мне казались очень далеки от этого, когда я вас видел. Мне казалось, что музыка и ваш талант к ней были большим соблазном, отводившим вас от возможности желания познания истины. Как и что случилось в вашей внутренней жизни, и что означает то, что год этот был для вас особенно важным? Напишите мне об этом, если вам этого захочется. Мне вы близки и по памяти к вашему отцу, моему другу, и по непосредственной симпатии к вам, и по важности того душевного процесса, который, как думаю, происходит в вас. — Где вы жили и где намерены жить? Передайте мой сердечный привет вашей матушке и сестрам. Мы живем попрежнему частью в Москве, частью в деревне. Теперь жена со всеми детьми, кроме двух дочерей, в Москве, где особенно озабочена болезнью Левы, которая не проходит; я же еще на некоторое время остаюсь с Таней и Машей, кот[орые] вас целуют, в деревне.
Любящий вас Лев Толстой.
22 октября 1894.
Печатается по листам 109 и 110 копировальной книги.
Мария Леонидовна Урусова (1867—1895) — старшая дочь Л. Д. Урусова. См. т. 63, стр. 279.
Ответ на письмо М. Л. Урусовой от 2/14 октября 1894 г. В нем она посылала Толстому выписку из записной книжки своего отца под заглавием «Чему я научился от Л. Н.» и писала о переломе в ее миросозерцании под влиянием Толстого.
1 Леонид Дмитриевич Урусов (ум. 1885), тульский вице-губернатор (с 1875 г.), вышедший под влиянием Толстого в отставку. См. т. 63, стр. 204—205.
267—268. С. А. Толстой от 24 и 25 октября.
* 269. Ч. Н. Фойстеру (Ch. N. Foyster).
1894 г. Октября 17—26. Я. П.
М[илостивый] Г[осударь]. Вы пишете мне, что, прочтя мою статью: Христианство и Патр[иотизм], вы совершенно согласились с первой частью статьи, в к[оторой] излагалось всё то зло, кот[орое] происходит от патриотизма и войн, но что вы не согласны с моими доводами о том, что для избавления себя от этих зол люди не должны участвовать в правительствах. И на вопрос этот отвечаете признанием того, что часто приходится слышать в разговорах и читать, ч[то] это невозможно. По вашему мнению, нужно не отказываться от участия в правительстве, а, напротив, участвовать в нем, избирать таких представителей, к[оторые] были бы друзьями народа и врагами всякой несправедливости и войны. Тогда, по вашему мнению, зло существующего порядка искоренится и люди, жизнь людей станет лучше. Но как же быть без правительств? спрашиваете вы. На этот вопрос я не берусь отвечать вам.
Всё это очень хорошо, говорят мне. Деспотизм, насилие правительств, войны и вооружение всей Европы действительно ужасны, и вы правы, осуждая всё это. Но как можно быть без правительств? Чем заменить их? How can we do without government? Имеем ли мы, ограниченные умом и знанием люди, право, только потому, что нам это кажется лучше, уничтожать то, чем много веков жили наши предки, чем живем мы и благодаря чему мы достигли современной цивилизации и ее благ, и, не имея ничего определенного, которое мы могли бы поставить на месте уничтоженного, рисковать всеми теми бедствиями и ужасами, которые постигнут нас при уничтожении правительств?
Ответ на вопрос, так поставленный, слишком ясен. Но дело в том, что вопрос поставлен неправильно. Перед людьми, исповедующими христианство, как жизненную веру, — вопрос стоит совсем не в той форме. Христианское учение в его истинном смысле никогда не предлагает ничего разрушать и не предлагает никакого нового своего устройства, которое будто бы должно заменить прежнее. Христианское учение тем отличается от всех других и религиозных и общественных учений, что оно дает благо людям не посредством общих законов для жизни всех людей, но уяснением каждому отдельному человеку смысла его жизни: того, в чем заключается зло его жизни и в чем его истинное благо. И этот смысл жизни, открываемый христианским учением человеку, до такой степени ясен, убедителен и несомненен, что раз человек понял его и потому познал то, в чем зло и в чем благо его жизни, он уже никак не может сознательно делать то, в чем он видит зло своей жизни, и не делать того, в чем он видит истинное благо ее. Не может воздержаться от этого точно так же, как не может растение не стремиться к свету или вода к низу.
Единственный смысл, который может иметь твоя жизнь в этом мире, состоит в том, чтобы исполнять то, что от тебя требует тот, кто послал тебя в эту жизнь, тот, от кого ты пришел и к кому придешь, выходя из этой жизни. Зло твоей жизни состоит в отступлении от требований того, кто послал тебя, благо — в наиточнейшем исполнении этих требований. Требует же от тебя тот, кто послал тебя в этот мир, того самого, чего желает твое сердце, что указывает тебе твой разум, чему учили люди и величайшие мудрецы человечества, чего требует от тебя тот учитель, которого, если не ты, то большинство твоих соотечественников признают богом. И требование это не туманно и неопределенно, а очень ясно и точно и просто. «Если ты не можешь делать другому того, чего хочешь, чтоб тебе делали, то по крайней мере не делай другому, чего ты не хочешь, чтобы тебе делали: не хочешь, чтобы тебя заставляли работать на фабрике или в рудниках 10 часов сряду, не хочешь, чтобы дети твои были голодные, холодные, невежественные, не хочешь, чтоб у тебя отняли землю, на которой ты мог бы кормиться, не хочешь, чтобы тебя запирали в тюрьму, вешали за то, что ты по страсти, соблазну или невежеству совершил дурной поступок, не хочешь, чтоб тебя ранили, убивали на войне, — не делай этого другим. Всё это так просто, ясно и несомненно, что не понять этого нельзя; но кроме того, для того чтобы люди не могли придумать такие отговорки, по которым можно было бы не всегда исполнять эти требования, над людьми повешен еще на волоске Дамоклов меч, т. е. смерть, которая всякую минуту может постигнуть каждого человека и, если смерть есть полное уничтожение, лишить его возможности поправить сделанную ошибку, если же смерть есть возвращение к богу, то заставить его возвратиться к богу, не исполнив того несомненного закона, который он дал нам, посылая нас в жизнь. Всё это так ясно и просто и неопровержимо, что каждый ребенок поймет и никакой мудрец не опровергнет. Представим себе, что работник приставлен хозяином к понятной ему работе и любимому им делу. Кроме того, работник знает, что он весь находится во власти хозяина, всякую минуту хозяин может его взять и призвать к другому делу. И вдруг к этому работнику приходят люди, которые, он знает, находятся в той же зависимости от хозяина, как и он, и которым поручено такое же дело, и люди эти требуют от него, чтобы он делал прямо обратное тому, что ему несомненно и ясно, без всяких исключений, предписано хозяином, и уверяют его, что, если он не сделает этого, произойдут ужасные беды, и что, исполняя волю хозяина, он поступает легкомысленно, неразумно, жестоко и безбожно. Но это сравнение далеко не выражает того, что должен испытывать христианин, к которому обращаются с требованием участия в угнетении, отнятии земли, казнях, войнах и т. п., с которыми обращается к нам государственная власть, потому что, как ни внушительны могли быть для работника приказания хозяина, они никогда не сравнятся с тем несомненным знанием каждого, неизвращенного ложными учениями человека о том, что он не может и не должен участвовать в насилиях, поборах, казнях, убийствах своего ближнего: это говорит ему и разум, и сердце, и всё существо его. Так что вопрос для христианина не в том, как его неумышленно, а иногда и умышленно ставят противники христианства: имеет ли человек право разрушить существующий порядок и заменить его новым, — христианин и не думает об общем порядке, предоставляя ведение этого порядка богу, твердо уверенный в том, что бог вложил в наш разум и сердце свой закон не для беспорядка, а для порядка, и что от следования открытому мне несомненно закону бога ничего худого выдти не может, — вопрос не в замене одного порядка другим, а в том, следует ли человеку, пришедшему от бога и всякую минуту могущему возвратиться к нему, повиноваться вложенному в его сердце и разуме закону бога, или следует повиноваться закону людскому, прямо противоположному закону бога? И на этот вопрос может быть только один ответ. Люди боятся, что разрушится существующий порядок. Но до тех пор, пока только некоторые люди следуют закону бога, большинство же
