и многого от вас ожидаю.
Надеюсь, что мой друг Маковицкий уже послал вам предисловие,2 которое, если хотите, можете напечатать в вашем журнале. Теперь посылаю вам еще одну корреспонденцию, написанную одним из моих друзей, о преследовании духоборов, с маленькой моей статьей об этих событиях. Корреспонденция слишком длинна для помещения в вашем журнале, но если она вам понравится, сделайте из нее извлечение и напечатайте с моей статьей в виде послесловия.
Я очень желал бы, чтобы эта корреспонденция с моим коротким письмом или с послесловием появилась в наиболее распространенных немецких, австрийских и русских газетах. Если этот перевод и пересылка этой корреспонденции доставит вам слишком много хлопот, пошлите всё это Маковицкому, он всё это сделает. С этой же почтой пишу и ему.
Сердечно любящий Вас друг
Лев Толстой.
В приложении посылаю вам № маленького журнала, издаваемого Кенворти.3 Из него вы увидите, как мы во всех наших взглядах совпадаем со всеми нашими друзьями. Я вам очень советую вступить в общение с Кенворти и с Дав[идсоном] Моррисоном. Адрес Давидсона Моррисона: J. Morrison Davidson. Fleet Street 185. London.
Корреспонденцию о духоборах я неделю тому назад послал в английские газеты, также и послесловие. И корреспонденция и послесловие могут появиться одновременно на обоих языках.
Печатается по тексту, опубликованному в книге Э. Кейхеля «Die Rettung wird kommen», Гамбург 1926, стр. 30—31. Дата определяется содержанием и записью в Дневнике 29 сентября 1895 г.: «Нынче написал письма Маковицкому и Шмиту».
1 Статья Шмита «Zum Staatschristentum Egidy’s» («О государственном христианстве Эгиди») напечатана в его журнале «Religion des Geistes» 1895, № 5, стр. 138—151.
2 Предисловие Л. Н. Толстого к книге Е. И. Попова «Жизнь и смерть Евдокима Никитича Дрожжина. 1866—1894». Берлин 1895.
3 Журнал Кенворти — «The new Order» («Новый порядок»).
177. М. Л. Толстой.
1895 г. Конец сентября. Я. П.
Милая Маша, письмо твое очень тронуло меня. Спасибо, что ты веришь в мою любовь и доверяешься мне. Мне очень больно за тебя, без всякого чувства оскорбления, кот[орое] бывало прежде, просто больно за тебя, жалко, что ты страдаешь, страдаешь таким тяжелым страданием — я знаю его, — когда низшее подавило высшее духовное и топчет его, и это духовное оскорблено, изувечено, раздергано, хочет подняться, собраться и не может, — страдаешь и хочется тебе сразу помочь, избавить от мученья, и знаешь, что нельзя, что это так должно быть, что это отплата за грех — не твой один, а многих, — и мой, и очень, в том числе, — и что надо пережить это. Одно могу сказать: это то, что это пройдет, и опять настанут ясные дни, ясное, твердое, радостное состояние,1 и это состояние после страданий — вследствие страдания, если оно будет хорошо, перенесено — будет еще тверже, чем прежде. Только бы выдержать время испытания и наказания, не испортив себе будущее. — Еще очень советую тебе две вещи: 1) как можно меньше двигаться, предпринимать: dans le doute abstiens toi,2 и в этом положении борьбы тоже воздерживайся от всякого начинания, движения, и 2) старайся не нарушить равновесия в таком шатающемся положении чем-нибудь еще другим, иногда кажущимся самым ничтожным поступком: не недоспи, не засидись поздно, не переешь, не недоешь, не рассердись, не обидь кого, не трать праздно время… старайся во всем остальном собраться в кучку. Особенно жалко и больно, п[отому] ч[то] ты так хороша, уравновешена была это последнее время. Еще пусть поддержит тебя то, что у тебя много другого счастья, и лучшего, а именно того, что тебя очень хорошо любит так много людей и что мне в том числе ты особенно всегда была и будешь дорога. Но и это всё ничего. Главное, то лекарство, кот[орое] ты не сумеешь употребить, это то, чтобы знать и помнить, кто ты, и то, что ты не Маша Толст[ая], имеющая такие-то и такие-то чувства, начавшаяся тогда и долженствующая кончиться тогда-то, а ты божественная сила, вечная, орудие бога, кот[орое] должно делать его дело здесь и там и везде, куда он пошлет тебя. Прощай, целую тебя.
Л. Т.
Впервые опубликовано в журнале «Современные записки», Париж, 1926, XXVII, стр. 239—240, с датой: «Осень 1895 г.». Датируется на основании письма адресата от 24 сентября, на которое данное письмо служит ответом.
1 Переделано из: настроение,
2 В сомнении воздержись.
178. А. Л. Флексеру (Волынскому).
1895 г. Конец сентября. Я. П.
Сейчас прочел вашу заметку1 о Соловьевском Смысле войны2 и почувствовал радость сознания того, что есть единомышленный орган. Кроме вас, никто не скажет этого и нигде, кроме как в вашем журнале, а сказать это было необходимо. И мне это было очень радостно и захотелось высказать вам это. И заметка написана прекрасно. Хотелось бы сказать, что она слишком зла, но в глубине души, к сожалению, одобряю и злость. Уж очень скверно то, что написал Соловьев. Дружески жму вашу руку.
Лев Толстой.
Печатается по листу 150 копировальной книги. Впервые опубликовано, по несовершенной копии, в ПТС, II, № 427, стр. 162, с датой: «1895, сент. 5 (?)», и по автографу в «Летописях», 2, стр. 167. Дата определяется ответным письмом адресата от 3 октября 1895 г.
1 Статья А. Волынского «Смысл войны. Из нравственной философии Влад. С. Соловьева», напечатанная в журнале «Северный вестник» 1895, 9, стр. 62—63.
2 В статье своей «Смысл войны. Из нравственной философии», напечатанной в «Ежемесячных литературных приложениях к «Ниве» 1895, 7, стлб. 430—462, написанной в оправдание войны, Соловьев доходил до того, что утверждал, будто «организация войны в государстве есть первый великий шаг на пути осуществления мира».
* 179. A. М. Бодянскому.
1895 г. Октября 2. Я. П.
Дорогой Александр Михайлович,
Получил вместе ваши два письма и еще из Москвы в то же время копию с вашего письма Пав[лу] Ив[ановичу] о том же предмете. Начну с начала. То, что вы говорите о художественной работе, совершенно справедливо. Ложь противна, но и выдумка не внушает серьезного отношения. И совершенно справедливо, что из худож[ественного] произведения берут только то, что по шерсти, и что не по шерсти — откидывают. Мне всегда совестно заниматься таким писанием, но иногда хочется, и думаешь, что не вредно, а кроме того, все окружающие поощряют к этому. Спасибо, что вы мне написали об этом. Надо поддерживать друг друга на добром пути. Со стороны всегда виднее. Что же касается до вашего суждения о духоборах, о том, что девушки их выходят за грузин и принимают православие, и о хлопотах для переселения их за границу, я совсем несогласен с вами. Несогласен и в том, что желательно бы было нашим друзьям переселиться за границу в условия, более легкие для жизни, и соединившись вместе. Я нахожусь в очень неудобном положении — я, пользующийся всеми внешними удобствами жизни и ничем не стесняемый, обращаясь к вам и говоря про людей, несущих годами тяжесть изгнания и всякого рода притеснений, — но не могу не говорить то, что всей душой чувствую и исповедаю, и что связано с моим жизнепониманием или верою. Христос сказал: меня гнали и вас будут гнать. Но если бы он и не сказал этого, мы, старающиеся быть его учениками и внести в языческий мир христианские начала жизни, не можем не видеть, что гонения и потому страдания суть необходимое условие исполнения или хоть приближения к исполнению его закона. Степень страдания внешнего в мирском смысле показывает степень нашего следования Христу, как трение показывает степень напряжения всякой работы. Всё это мы знаем, и вы знаете лучше меня, но мы склонны в минуты усталости забывать это и принимать ту тяжесть условий жизни, кот[орую] несем — в самых разнообразных видах — за исключительно несчастные условия лично мои, Ал[ександра] Мих[айловича], или Льва Ник[олаевича], или моих друзей, и тогда ищем внешних средств облегчения этих страданий. Тогда как эти страдания суть только то благое иго, кот[орое], хочет ли, не хочет он того, берет на себя всякий, кто идет за Христом. Желать уничтожить эти страдания — все равно, что желать облегчить напряжение тяги пашущего плуга. Облегчить можно тем, чтобы вынуть совсем плуг из борозды или хоть тем, чтобы взять мельче пласт. Так же и нам в наших страданиях, принимающих самые разнообразные формы, особенно у людей семейных. Вы сами пишете, что семья не есть условие, свойственное христианину, и потому всякий семейный христианин должен страдать. Вы говорите: сойтись нескольким семьям вместе, чтобы воспитывать детей. Чьих детей? Почему ваши дети больше ваши, чем мои дети, чем дети вашего соседа? Вы говорите: вредно задаваться такими задачами, кот[орых] не в силах выдержать. Я с этим совершенно согласен. Но из этого никак не следует то, что я могу, благодаря среде, друзьям, устроить себе такую жизнь, которая будет легка и будет похожа на христианскую, как это бывает во всех общинах, начиная с монастырей. Во-первых, такой жизни устроить нельзя, если она не будет вся пропитана лицемерием, а во-2-х, эта жизнь не будет христианская, а только подобие ее. Для желающего идти по пути Христа женатому человеку, по-моему, есть только два христианских выхода: один, кот[орый] и вы указываете, уйти от семьи, если у него, как вы говорите, есть несомненное призвание и если — как я скажу — он может это сделать, не нарушив главного завета учителя — любви. Это один выход. Другой выход тот, чтобы признать свое положение бесконечно далеким от христианской жизни и, не унывая, в этом положении стремиться неустанно к христианской жизни и к освобождению себя и тех, с кем он связан, от этого нехристианского положения. И жизнь такая будет непременно полна страданий. И страдания эти надо нести, зная, что через эти страдания делается дело божие. И потому я думаю, что представление, кот[орое] имеют многие, и кот[орое] я имел когда-то, о том, что могут теперь, сейчас, сложиться условия, при кот[орых] христиане, да еще семейные, будут жить вместе, воспитывая в своей вере своих детей и помогая друг другу матерьяльно и духовно, есть одно из самых неосуществимых мечтаний, заключающее в себе, кроме того, внутреннее противоречие. Христианин всякий неизбежно должен нести свой крест, т. е. посредством борьбы с миром вносить в него божию истину, — тем более тяжелый, чем более он христианин. Женатый же христианин должен нести еще более тяжелый крест, потому что он сложнее запутан и связан с миром. Единственное облегчение в этом труде для женатого христианина, кроме оставления семьи, не устройство более удобных условий жизни, а сознание того, что несомые им страдания
