спешу очень, очень, благодарить вас, дорогой Владимир Васильевич, за ее присылку. Она очень интересна для всех, а для меня очень может быть полезна. Как это вы умеете догадаться о том, что кому нужно, и сделать это самое. Горе мое то, что время мое коротко, и à tort или à raison,2 но считаю начатую мною не художеств[енную] работу самою важною и на это колесо пускаю всю ту воду, кот[орая] еще течет, если течет, через меня. Xолевинскую выпустили к нашей радости. О вас и вашем посещении3 вспоминаю с большим удовольствием и пользой: повторять то, что написано во всех прописях, слишком много охотников, а своих собственных, на своей земле вырощенных мыслей слишком мало, а они только и нужны.

Прощайте пока, дружески жму вам руку, до Ясной Поляны, или того места, кот[орое] не имеет названия, quo non nati jacent.4

Л. Толстой.

7 апреля 1896 г.

За портрет Герцена5 тоже благодарю. Мож[ет] быть, тот лучше, но и этот хорош.

На конверте: Петербург. Публичная библиотека. Владимиру Васильевичу Стасову.

Опубликовано впервые в книге «Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка. 1878—1906», Л. 1929, стр. 162.

Владимир Васильевич Стасов (1824—1906). См. т. 62, стр. 405.

Ответ на письмо Стасова от 1 апреля 1896 г., в котором он писал по поводу хлопот об арестованной М. М. Холевинской и в конце письма сообщал: «С П. Н. Ге посылаю вам большое письмо и некоторые любопытные вещи. Пожалуй, вы останетесь довольны». Письмо опубликовано там же, стр. 160—161.

1 О каком Стефановиче и о какой его записке идет речь, выяснить не удалось; редакторы упомянутой выше книги «Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка. 1878—1906» высказывают предположение, что это были какие-нибудь материалы по Калинкинской больнице, которые могли пригодиться Толстому в связи с работой над «Воскресением».

2 Правильно или нет.

3 Стасов был в Москве у Толстого 27 и 28 марта.

4 Где нерожденные пребывают (выражение Цицерона).

5 Вероятно, тот портрет Герцена, «где он сидит и слушает и думает», который висел в кабинете Стасова в Петербурге (см. письмо Стасова от 31 мая 1896 г. «Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка. 1878—1906», стр. 170).

* 67. И. М. Трегубову.

1896 г. Апреля 11…12. Москва.

Получил ваше письмо и благодарю за присылку.1 Книгу Дюпреля, если она вам не нужна, пришлите. Письмо ваше Тр[убецкому]2 послал. Евгению Ив[ановичу] скажите, что его письмо3 давно получил и чтоб он простил меня, что не отвечал. Целую вас обоих.

Л. Т.

На открытке: Воронежск. губ. Станция Россоша. Ивану Михайловичу Трегубову.

Дата определяется почтовым штемпелем отправления: «Москва 12/1V 1896».

Ответ Трегубову на письмо от 3 апреля 1896 г., в котором он передавал свое впечатление по поводу прочитанной им книги Карла Дю-Преля «Философия мистики» (СПб. 1895) и рекомендовал ее Толстому.

1 Вместе с своим письмом Трегубов прислал письма к нему духоборов: П. В. Веригина от 3 февраля 1896 г. из Обдорска и Потапова от 4 марта 1896 г. из Тифлисской губ.

2 Сергей Николаевич Трубецкой (1862—1906), профессор философии Московского университета. Трегубов просил переслать Трубецкому его письмо, касавшееся вопросов по истории раннего христианства. См. письмо к И. М. Трегубову от 18 декабря 1895 г., т. 68, № 246.

3 Письмо Е. И. Попова от 18 марта — ответ на письмо Толстого от 12—13 марта.

* 68. С. Н. Толстому.

1896 г. Апреля 19. Москва.

Давно не видался с тобой и часто вспоминаю и думаю о тебе. Ужасно обидно было узнать, что ты написал мне письмо и не послал. Верочка1 писала. Если бы даже это были возражения и опровержения, мне все-таки очень это важно и дорого. Ты был нездоров, впрочем, наше нездоровье — старость — не перестает. Может, что-нибудь особенное передумал. Как теперь живешь? Что Гриша?2 утих ли?

Наша жизнь суетливая, шальная идет попрежнему. Только и живого в жизни, что утренние часы, кот[орые] остаюсь один, а то сплошная толкучка. Теперь с коронацией3 и весною еще хуже. Вчера был за городом на велосипеде, видел, что пашут и слышал жаворонков, и как пахнет распаханной землей. И очень захотелось другой жизни, чем ту, к[оторую] веду. Вчера же вечером был в театре, слушал знаменитую новую музыку Вагнера Зигфрид,4 опера. Я не мог высидеть одного акта и выскочил оттуда, как бешеный, и теперь не могу спокойно говорить про это. Это глупый, не годящийся для детей старше 7 лет балаган с претензией, притворством, фальшью сплошной и музыки никакой. И несколько тысяч человек сидят и восхищаются. На этом пределе музыки я с тобой согласен. Я только расширяю пределы. Мож[ет] быть, оттого что я с молоду испортился, но все-таки несравненно больше музыкант тот, кто отвергает и Бетховена, чем тот, кто допускает Вагнера. Прощай.

Хотел уничтожить это письмо, так оно мне не нравится, и сделал бы это, если бы ты не сделал этого.

Мы через неделю переезжаем.5 Целую Марью М[ихайловну] и девочек.

Впервые опубликовано (отрывок) в «Дневнике Льва Николаевича Толстого», I, М. 1916, стр. 196, с датой: «20 апр. 1896 г.». Дата определяется на основании ответного письма адресата от 8 мая и слов в данном письме: «Вчера… слушал… музыку Вагнера Зигфрид». Эта опера шла в Москве 18 апреля 1896 г.

1 Вера Сергеевна Толстая, старшая дочь С. Н. Толстого.

2 Григорий Сергеевич Толстой, старший сын С. Н. Толстого.

3 В Москве готовились в это время к коронации Николая II, состоявшейся 14 мая, которая сопровождалась придворными празднествами и закончилась, как известно, ходынской катастрофой.

4 Опера Вагнера «Зигфрид», вторая часть музыкальной трилогии «Кольцо Нибелунгов». Оценке и подробному описанию действия, произведенного на него этой оперой, Толстой посвятил XIII главу своей книги: «Что такое искусство?» (см. т. 30).

5 Толстой переехал с семьей в Ясную Поляну 29 апреля.

69. И. Л. Горемыкину.

1896 г. Апреля около 20. Москва.

1Милостивый государь

Иван Логинович,

Обращаюсь к Вам, как человек к человеку, с чувством уважения и доброжелательства, с которыми прошу и Вас отнестись к моему письму. Только при искренности этих чувств возможно понимание и соглашение.

Дело касается тех преследований, которым подвергаются со стороны чинов Вашего министерства лица, имеющие мои запрещенные в России сочинения и дающие их читать тем, которые их об этом просят. Таким преследованиям, сколько мне известно, подвергалось много различных лиц. Один же из последних случаев был с женщиной-врачом Холевинской в Туле, обысканной, посаженной в острог и теперь допрашиваемой следователем по обвинению в распространении моих сочинений.

Этот случай с г-жой Холевинской, женщиной уже не молодой, слабой здоровьем, чрезвычайно нервной и в высшей степени почтенной по своим душевным качествам, заслужившим ей всеобщую любовь всех знающих ее, особенно поразителен.

Поводом к этому, сколько мне известно, послужило следующее: г-жа Холевинская близко знакома и дружна с моими дочерьми. Один тульский рабочий2 несколько раз писал мне, прося дать ему для прочтения мое сочинение «В чем моя вера». Не имея под рукою свободного экземпляра и не зная этого человека, я несколько писем его оставил без ответа. Нынешней же зимой, получив вновь письмо с той же просьбой,3 я передал его дочери моей, прося ее, если у нас есть та книга, о которой он просил, послать ее ему. Дочь моя, не имея свободного экземпляра, но помня, что в том же городе Туле, откуда писал проситель, живет г-жа Холевинская, имеющая некоторые из моих запрещенных сочинений, послала просителю свою карточку с просьбой дать подателю ее то, что у нее найдется.4 Это обращение моей дочери к г-же Холевинской и послужило поводом к ее аресту и всем тем истязаниям, которым ее подвергли.5

Я думаю, что такого рода меры6 неразумны, бесполезны, жестоки и, главным образом, несправедливы.7 Неразумны они потому, что нет и не может быть никакого объяснения, почему из тех тысяч людей, которые имеют мои сочинения и дают их читать своим знакомым, выбрана для преследования одна г-жа Холевинская.

Бесполезны эти меры потому, что они не достигают никакой цели: пресечения эти меры не достигают, потому что то зло, которое предполагается прекратить, продолжает существовать среди тысяч людей, которых нет возможности всех арестовать и держать в тюрьмах. Жестоки же эти меры потому, что для многих людей, слабых и нервных, какова г-жа Холевинская, обыски, допросы и, в особенности, заключение в тюрьму могут быть причинами тяжелых нервных болезней, как это и было с г-жой Холевинской, и даже смерти. Главное же — меры эти в высшей степени несправедливы, потому что они не направляются на то лицо, от которого исходит то, что считается правительством злом.

Такое лицо в данном случае я: я пишу те книги и письменно и словесным общением распространяю те мысли, к[оторые] правительство считает злом, и потому, если правительство хочет противодействовать распространению этого зла, то оно должно обратить на меня все употребляемые им теперь меры против случайно попадающихся под его действие лиц, виновных только в том, что они имеют интересующие их запрещенные книги и дают их для прочтения своим знакомым. Правительство должно поступить так еще и потому, что я не только не скрываю этой своей деятельности, но, напротив, прямо этим самым письмом заявляю, что я писал и распространял те книги, которые считаются правительством вредными, и теперь продолжаю писать и распространять и в книгах, и в письмах, и в беседах такие же мысли, как и те, которые выражены в книгах.

Сущность этих мыслей та, что людям открыт несомненный закон бога, стоящий выше всех человеческих законов,8 по которому мы все должны не враждовать, не насиловать друг друга, а, напротив, любить и помогать, — должны поступать с людьми так же, как бы хотели, чтобы другие поступали с нами.9

Эти-то мысли, вместе с вытекающими из них практическими выводами, я и выражал, как умел, в своих книгах и стараюсь теперь еще яснее и доступнее10 выразить в книге, которую пишу. Эти же мысли я высказываю в беседах и в письмах, которые я пишу знакомым и незнакомым людям. Эти самые мысли я выражаю теперь и Вам, указывая на те противные закону бога жестокости и насилия, которые совершаются чинами Вашего министерства.

Сказанные Гамалиилом слова о распространении христианского учения, что если дело это от человеков, то оно разрушится, а если оно от бога, то не можете разрушить его; берегитесь поэтому, чтобы нам не оказаться богопротивниками,11 — остаются всегда уроком истинной правительственной мудрости в ее отношениях к проявлению деятельности людей. — Если деятельность эта ложная, она падет сама собою, если же деятельность эта имеет своим содержанием дело божие, каково то дело божие нашего времени — замены принципа насилия принципом разумной любви, то никакие внешние усилия не могут ни