много есть справедливого и остроумного — сравнение с фелдшером и врачом, — но все они неосновательны, главное, п[отому] ч[то] вы сравниваете книгу с живым общением так, как будто книга исключает живое общение. В действительности же одно не исключает другое, и одно помогает другому. По правде, скажу вам, что ваше упорное возражение против книги показалось мне исключительным сектантским приемом защиты раз принятого и высказанного мнения. А такая исключительность не сходится с тем представлением, кот[орое] я составил себе о вашем уме и, главное, вашей сердечности и искренности. Бог ведет людей к себе и исполнению своей воли всеми путями: и сознательным, когда люди стараются исполнять его волю, и бессознательным, когда они делают, как думают, свою волю. Для совершения воли бога, для установления его царства на земле, нужно единение людей между собой, чтобы все были едины, как Христос сознавал себя единым с отцом. Для этого же единения нужно: одно, внутреннее средство: познание и ясное выражение истины, такое, как то, к[оторое] было сделано Христом, кот[орое] соединяет всех людей, и другое, внешнее средство: распространение этого выражения истины, кот[орое] совершается самыми разнообразными путями: и торговлей, и завоеваниями, и путешествиями, пешком и по железным дорогам, и телегр[афами], и телефонами, и книгой, и еще многими другими способами, из кот[орых] некоторые, как завоевания, я должен отрицать, но другие, как книгу и быстрые способы сообщения, я не имею основания отрицать и, если не хочу лишать себя удобного орудия служения богу, не могу не пользоваться. То же возражение, что для книги и железн[ой] дороги нужно лезть под землю за рудой и в доменную печь, то это же нужно делать и для сошника, лопаты, косы. И в том, чтобы лезть под землю за рудой или работать у доменной печи, нет ничего дурного, и я, когда был молодым, да и теперь всякий хороший молодой человек охотно полезет из молодечества под землю и будет работать железо, если только это не будет принудительно и будет продолжаться не всю жизнь по 10 часов и будет обставлено всеми удобствами, кот[орые] придумают наверно люди, если только все будут работать, а не одни наемные рабы. Ну, не будем больше говорить об этом, но только верьте мне, что если я пишу вам то, что пишу, то никак не п[отому], ч[то] я много писал книг и пишу еще, — в том, что самая простая хорошая жизнь дороже самых прекрасных книг, я всей душой согласен с вами — и не потому даже, что благодаря книгам я вхожу в общение — как нынешней осенью с индусом,1 разделяющим совершенно наши христианские воззрения и приславшим мне англ[ийскую] книгу своего соотечественника, излагающую учение браминов, совпадающее с сущностью учения Христа, и еще вошел в общение с японцами, исповедующими и проповедующими чистую христианскую нравственность, из кот[орых] двое на днях посетили меня.2 Не это побуждает меня не соглашаться с вами и не отрицать книгопечатание, так же как железные дороги, телефоны и т. п., а то, что когда я вижу на лугу муравейную кучу, я никак не могу допустить, чтобы муравьи ошибались, взрывая эту кочку и делая всё то, что они делают в ней. Точно так же, глядя на всё то, что в матерьяльном отношении сделали люди, я не могу допустить, что всё это они сделали по ошибке. Как человек (а не муравей), я в человеческой кочке вижу недостатки и не могу не желать исправить их — в этом состоит мое участие в общей работе, — но желаю я не уничтожить всю кочку человеч[еского] труда, а только правильнее разместить в ней всё то, что размещено в ней неправильно. И неправильно размещенного в человеч[еской] кочке очень много, о чем я писал и пишу, болел и болею и стараюсь по мере сил изменить. Неправильно в нашей жизни, во-первых, и прежде всего то, что средство поставлено целью, что то, что должно быть целью — благо ближнего — поставлено средством, т. е. что благо человека, самая жизнь его, жертвуется для произведения орудия, нужного всем людям, а иногда нужного только для прихоти одного человека, как это происходит, когда жизни человеческие губятся для производства нужных только некоторым, а иногда и никому ненужных и даже вредных предметов. Неправильно то, что люди забыли, или не знают, что не только для производства зеркала, но ни для каких самых важных и нужных предметов — как сошник, коса, не может и не должна быть погублена не только жизнь, но ие может быть нарушено счастье ни одного самого кажущегося ничтожным человека, п[отому] ч[то] смысл жизни человеческой только в благе всех людей. Нарушить жизнь и благо какого-нибудь человека для блага людей всё равно, что для блага животного отрезать у него один член. В этом страшная ошибка нашего времени; не в том, что есть книгопечатание, железн[ые] дороги и т. п., а в том, что люди считают позволительным пожертвовать благом хоть одного человека для совершения какого бы то ни было дела. Как только люди потеряли смысл и цель того, что они делают (цель только одна: благо ближнего), как только решили, что можно пожертвовать жизнью и благом живущего всем в тягость старика или хоть идиота, как можно пожертвовать и менее старым и менее глупым и нет предела, на кот[ором] должно остановиться, можно всем жертвовать для дела. Вот это неправильно, и с этим надо воевать. Надо, чтобы люди понимали, что, как ни кажется нам полезными и важными книгопечатание, жел[езная] дорога, плуг, коса, не нужно их и пропади они пропадом до тех пор, пока мы не научимся делать их, не губя счастие и жизнь людей. В этом весь вопрос и в этом вопросе обыкновенно путаются люди, обходя его то с той, то с другой стороны. Одни говорят: вы хотите уничтожить всё то, что с таким трудом приобрело человечество, хотите вернуть нас к варварству, во имя каких-то нравственных требований. Нравственные требования неправильны, если они противны благосостоянию, кот[орого] достигает человечество своим прогрессом. Другие говорят — боюсь, что вы этого мнения, — и мнение это приписывают мне, — что так как все матерьяльные усовершенствования жизни противны нравственным требованиям, то все эти усовершенствования сами по себе ложны и надо их оставить. Первым возражателям я отвечаю, что уничтожать ничего не нужно, а нужно только не забывать, что цель жизни человечества есть благо всех и что поэтому, как только какое-нибудь усовершенствование лишает блага хоть одного, это усовершенствование надо бросить и до тех пор не вводить, пока не найдется средство производить его и пользоваться им, не нарушая блага хотя бы одного человека. И я думаю, что при таком взгляде на жизнь отпадает очень много пустых я вредных производств, для полезных же найдутся очень скоро средства производить их, не нарушая блага людей. Вторым возражателям я отвечаю, что человечество, перейдя от каменного периода к медному, железному и потом дойдя до теперешнего своего матерьяльного положения, никак не могло ошибаться, а следовало неизменному закону совершенствования, и что вернуться ему назад не то что нежелательно, но так же невозможно, как сделаться опять обезьяною, да и что задача человека нашего времени состоит совсем не в том, чтобы мечтать о том, чем были люди и как бы им опять сделаться такими, какими они были, а в том, чтобы служить благу людей, теперь живущих. Для блага же теперь живущих людей нужно то, чтобы одни люди не мучали и не угнетали других, не лишали бы их произведений их труда, не принуждали бы их работать ненужные им вещи или такие, к[оторыми] они не могут пользоваться, главное, не считали бы возможным и законным во имя какого бы то ни было дела или матерьяльного успеха, нарушать жизнь и благо ближнего, или, что то же самое с другой стороны — нарушать любовь. Только бы люди знали, что цель человечества не есть матерьяльный прогресс, что прогресс этот есть неизбежный рост, а цель одна — благо всех людей, что цель эта выше всякой цели матерьяльной, кот[орую] могут ставить себе люди, и тогда всё станет на свое место. И вот на это-то и должны люди нашего времени направлять все свои силы. Плакаться же о том, что люди не могут теперь жить без орудий, как лесные звери, питаясь плодами, всё равно, что мне, старику, плакаться о том, что у меня нет зуб и черных волос и той силы, к[оторая] б[ыла] в молодости. Мне надо не вставлять зубы и подкрашивать волосы и не делать гимнастики, а стараться жить так, как свойственно старику, ставя на первое место не дела мирские, а дело божье — единения и любви, допуская дела мирские только в той мере, в к[акой] они не мешают делу божьему. То же надо делать и человечеству в его теперешней поре жизни. Говорить же, что железн[ые] дороги, газ, электричество, книгопечатание вредны, п[отому] ч[то] из-за них губятся людские жизни, всё равно, что говорить, что пахать и сеять вредно только п[отому], ч[то] я не во-время вспахал поле, дал ему зарасти, а потом посеял, не запахав, т. е. сделал раньше то, что следовало бы сделать после.
Очень мне было радостно то, что вы пишете о своей жизни и о том, как вы, прилагая к ней то, что исповедуете и в тех тяжелых условиях, в кот[орых] находитесь, трудом добываете пропитание. Ни в чем, как в этом, не познается искренность человека. Я очень плох в этом отношении стал теперь: так окружен я всякой роскошью, кот[орую] ненавижу и из кот[орой] не имею сил выбиться. Поэтому ваш пример поддерживает меня, и я все-таки стараюсь.
Спасибо, что прислали выписку из дневника. По случаю выраженных там ваших мыслей хотелось поделиться с вами некоторыми соображениями в этом же направлении. Сделаю это в другой раз.3
Прощайте пока, пожалуйста, не позвольте себе недоброму чувству подняться против меня за возражения мои на ваши мысли, выраженные не только в письме ко мне, но и в письме к Евг[ению] Ив[ановичу].4 Вы мне очень дороги, и я стараюсь как можно прямее, по-братски относиться к вам.
14 окт. 96.
Печатается по рукописной копии с чернового автографа, написанной рукой М. Л. Толстой, с собственноручной подписью Толстого и с добавлениями против автографа (перенесенными ее же рукой также и на автограф).
Впервые опубликовано в «Материалах к истории
