et la mortalité parmi eux est terrible. LesQuaquers Anglais sont venus à leur aide, nos amis rassemlent aussi ce qu’ils peuvent et leur envoyent. Mais, à ce qu’on m’écrit, la misère de ces gens, qui souffrent pour leur croyance religieuse, est très grande, et il faudrait venir à leur secours, surtout pendant l’hiver. Une fois que v[ou]s avez eu l’idée, dont je suis vivement touché et reconnaissant, de faire une souscription pour une oeuvre de charité et que cette souscription a donné la somme de 22,500 fr., ne voudriez v[ou]s pas l’employer pour le secours de ces malheureux. Je ne connais pas d’emploi plus digne et bienfaisant que celui-ci. Dans le cas que v[ou]s consentiez à ma proposition, ne voudriez v[ou]s pas, peutêtre charger quelqu’un des vôtres a porter lui-même cet argent aux Douchobory’s. Dans ce cas j’aurais donné à la personne, qui irait, toutes les indications nécessaires; dans le cas, qu’il ne se trouverait personne des vôtres pour aller au Caucase, je chargerais quelqu’un des miens de faire la chose.
En réitérant mes remerciements pour les sentiments bienveillants que v[ou]s me témoignez, je vous prie, Monsieur, de recevoir l’assurance de ma considération et de ma sympathie.
Léon Tolstoy.
1896, 23 Novembre.
Pour ce qui est du cadeau, je répète ce que je vous ai écrit par l’entreprise de ma fille, que je préfère, de manière ou d’autre, a employer l’argent que vaut le cadeau, à acheter de la nourriture et des vêtements à ceux qui en manquent.
Я только что получил ваше письмо, в котором вы мне сообщаете, что вследствие письма моей дочери, передавшей вам мое желание, чтобы деньги, предназначенные для подарка, который вы имели намерение мне сделать, были употреблены на дело благотворительности, — вы открыли в вашем кружке подписку, которая достигла 22 500 франков.
В то же самое время я получил известия с Кавказа о том плачевном положении, в котором находится целое население духовных христиан (духоборов), исповедующих евангельские принципы непротивления, и с прошлого года страшно преследуемое русским правительством. Эти несчастные, числом около 2000 душ, были изгнаны из своих домов и переселены в татарские деревни, где у них нет никаких средств существования. Все деньги, какие у них были, истрачены в течение этого года, и они не имеют средств нанимать себе жилища, покупать пищу и, в особенности, не имеют возможности зарабатывать себе на жизнь своим трудом, в котором никто не нуждается в деревнях, где они принуждены оставаться; так что, как мне пишут люди, которым можно доверять, большая часть женщин и детей больны благодаря лишениям, которые им приходится переносить, и смертность между ними ужасная. Английские квакеры пришли им на помощь, наши друзья тоже собирают, что могут, и посылают им. Но потому, что мне пишут, бедствие этих людей, страдающих за свои религиозные верования, очень велико, и им следовало бы прийти на помощь, особенно во время зимы. Раз у вас возникла мысль, которой я очень тронут и за которую признателен, сделать подписку на дела благотворительности, и раз эта подписка дала сумму в 22 500 франков, не согласились ли бы вы употребить ее на помощь этим несчастным? Я не знаю употребления более достойного и благодетельного, чем это. В случае, если бы вы согласились на мое предложение, не хотели ли бы вы, может быть, поручить кому-нибудь из ваших друзей, самому отвезти деньги духоборам. В таком случае я дал бы лицу, которое поехало бы, все нужные указания; в случае, если бы вы не нашли никого, кто мог бы поехать на Кавказ, я поручу кому-нибудь из моих друзей сделать это.
Принося вам еще раз благодарность за доброжелательные чувства, которые вы мне выражаете, прошу вас, милостивый государь, принять уверение в моем уважении и сочувствии.
Лев Толстой.
1896, 23 ноября.
Что касается подарка, я повторяю то, что я вам написал через посредство моей дочери, что предпочитаю, чтобы стоимость подарка была употреблена на покупку пищи и одежды для тех, кто в них нуждается.
Печатается по листам 132 и 133 копировальной книги. Дата Толстого «23 ноября» указана в новом стиле, так как упоминание о письме Санини и об ответе на него встречается уже в Дневнике от 16 ноября.
Ответ на письмо Санини из Барселоны от 7/19 октября 1896 г.
171. В. Г. Черткову от 11 ноября.
172. Т. М. Бондареву.
1896 г. Ноября 12. Я. П.
12 ноября 1896.
Тимофей Михайлович,
Письмо твое я давно уже получил и прочел, и сам и своим друзьям читал и читаю «Пользу труда и вред праздности». В этом писании сказано то же, что и в большом твоем сочинении,1 хотя и с другой стороны, и читать его всегда полезно. Напечатать его в России нельзя теперь. Но придет время, и все твои мысли распространятся и войдут в души людей. Моисей не видал обетованной земли, так и всем работникам на ниве божией не бывает дано пользоваться плодами своих трудов и даже видеть их. Только бы верно знать, что то, что мы делаем, дело не наше, а дело божие. Наше дело никогда не завершится, и конец всякому нашему делу — смерть, одно дело божие не переставая делается, и растет, и совершается, и нет ему конца. От того-то и радостно быть участником в нем. И я думаю, что то дело, которое ты делал, разъясняя людям закон труда и грех тунеядства, есть дело божие. И потому ты можешь быть спокоен и радоваться, что дело твое не пропадет. Если и не при твоей жизни, то после смерти твоей помянут тебя и будут повторять твои мысли и слова. Твое намерение написать и подать Иркутскому губернатору я одобряю.2 Как неправедного судью доняли просьбы вдовы, так и их надо донимать, повторяя одно и то же. Дело, которым ты занят, дело большой важности, но есть другое дело еще большей важности — тот корень, на кот[ором] выросло то зло похищения земли и праздности, с ко[торым] ты борешься, — зло это солдатство — то, что те самые люди, которых обобрали, поступают в солдаты и, под предлогом защиты отечества от врагов, защищают самих тех правителей, кот[орые] отобрали у них землю и отбирают их труд. Вот это дело занимает меня и мучает. Начинают люди понимать этот обман и отказываться от солдатства, когда их вербуют, и вот правительства, видя в этих отказах свою беду, страшно мучают этих людей. Такие отказы происходят теперь везде: и в Австрии — там каждый год отказываются десятки и сотни людей из славян и венгров, по вере христиан, называемых назаренами, и их держат в тюрьмах по 10 лет; недавно отказался такой один человек в Голландии (посылаю об нем статью) и его послали в тюрьму. Но самое страшное то, что делается у нас на Кавказе. Там более 200 человек сидят по тюрьмам за отказ служить, 30 человек сидят в дисциплинар[ном] батальоне. Одного засекли на смерть и семьи их выслали из места жительства и разорили, и они, более 2000 душ, бедствуют и мрут по татарским деревням, куда их выслали. Еще два человека: Ольховик и Середа, харьковские крестьяне, за отказ от солдатства сидят теперь в Иркутском дисциплинарном батальоне. Идет борьба между слабыми десятками людей и миллионами сильных; но на стороне слабых бог, и потому знаю, что они победят. А все-таки страшно и больно за них и за то, что страдают они, а не я. Затем прощай.
Братски целую тебя.
Лев Толстой.
Посылаю тоже статью про духоборов.3
Печатается по листам 135 и 136 копировальной книги.
Впервые опубликовано в «Толстовском ежегоднике» 1913, отд. «Письма», стр. 51—52.
Ответ на письмо Т. М. Бондарева от 23 августа 1896 г. с приложением его рукописи «Польза труда и вред праздности».
1 «Торжество земледельца, или Трудолюбие и тунеядство». См. письма № 79, прим. 2.
2 В том же письме Бондарев писал о своем намерении послать свое сочинение иркутскому губернатору Константину Николаевичу Светлицкому.
3 Вероятно, статью П. И. Бирюкова: «Гонение на христиан в России в 1895 г.», с послесловием Л. Н. Толстого, изд. Элпидина, Женева, 1896.
173. С. А. Толстой от 12 ноября.
174. С. А. Толстой от 13 ноября.
175. А. М. Кузминскому.
1896 г. Ноября 13—15. Я. П.
Любезный друг Александр Михайлович.
Постараюсь ответить на твой запрос так, как ты желаешь. Я думаю, что обращение ко мне г-на Витте1 и желание моего участия в деле, которым он занят, основано на недоразумении. Во всем, что я пишу в последние года о вопросах социальных, я выражаю, как умею, мысль о том, что главное зло, от кот[орого] страдает человечество, и всё неустройство жизни происходит от деятельности правительства. Одна из поразительных иллюстраций этого положения есть не только допускаемые, но неизбежно поощряемые правительством приготовление и распространение губительного яда вина, так как эта продажа дает одну треть бюджета. По моему мнению, если правительство считает справедливым употреблять насилие для блага граждан, то первое употребление этого насилия должно бы было быть, направлено на полное запрещение яда, губящего и физическое и духовное благо миллионов людей. Если правительство считает возможным запретить игорные дома и многое другое, то оно точно так же может запретить водку, как она запрещена во многих штатах Америки. Если же оно пользуется этим доходом и позволяет то, что оно могло бы запретить, то как же оно может желать уменьшить потребление вина. Так что общества трезвости, учреждаемые правительством, не стыдящимся самому продавать через своих чиновников яд, губящий людей, представляются мне или фарисейством, или игрушкой, или недоразумением, или и тем и другим и третьим вместе, которым я поэтому никак не могу сочувствовать.
Прости меня, пожалуйста, что я так перемарал это письмо. Хотел сначала написать так, чтобы ты мог прямо мой ответ передать В[итте], но кажется, что это так нельзя, что это или раздражит, или огорчит его, чего я истинно не желаю. Насчет же свидания нашего я тоже желал бы избежать этого. Мы стоим на таких отдаленных друг от друга точках, и думаю, что и направления, по к[оторым] мы движемся, до такой степени противоположны, что ничего из этого свидания, кроме потери времени, выдти не может.
Нельзя ли тебе так написать ему: «что Толстой не сочувствует вообще казенной продаже вина, как возвращению к старым формам, и не думает, чтобы общества трезвости, ведомые правительств[енными] чиновниками, могли влиять на народ. Вообще же он (Т[олстой]) такой крайний человек, что с ним лучше не водиться».
