дорожитъ больше здѣсь — моими или Любовь Ивановны, то я полагаю, что смѣшно было бы и отвѣчать на такой вопросъ.> Я съ нимъ ровня, а Л[юба] — дитя.

Марья Васильевна.

Вотъ видишь, няня! какъ Катинька судитъ.

Няня.

А чтожъ, матушка, Катерина Матвѣвна, мы глупы, вы растолкуйте: чтожъ онъ такъ все и будетъ ѣздить?

Катерина Матвѣевна.

Отчего жъ ему перестать ѣздить?

Няня.

А оттого, что за это ихняго брата школятъ. По старому такъ было. Коли въ домъ ѣздишь, гдѣ 2 барышни невѣсты, такъ открой, какую сватаешь, — а нѣтъ, такъ на это клупы есть, чтобъ ѣздить. Сколько хочешь и ѣзди.

Катерина Матвѣевна.

Вы меня не можете понять, Марья Исаевна. Я вамъ сказала, что онъ ѣздитъ ко мнѣ;[220] мы испытаемъ другъ друга и ежели найдемъ…

Няня.

А по моему глупому сужденію, Катерина Матвѣвна, матушка, онъ испытывать ничего не станетъ. Любовь Ивановна — барышня молоденькая, хорошенькая, да за ней 500 душъ. А вы все и постарше, и на 30 душъ онъ не польстится… Стюдентъ — вотъ это такъ.

Катерина Матвѣевна (горячо).

Позвольте, позвольте. Студентъ молодъ и недоразвитъ для меня. Позвольте: другая женщина на моемъ мѣстѣ могла бы оскорбиться, но я выше этаго. Любовь Ивановна ему не по плечу съ своими дѣтскими требованіями отъ жизни; это онъ сознаетъ и самъ мнѣ высказывалъ неоднократно. Это одно. А другое то, что вы смотрите на дѣло съ ложной точки зрѣнія. Вы меня не поймете, но я всетаки выскажусь и постараюсь говорить проще. Для людей нашего закала средства къ жизни допускаются только тѣ, которыя пріобрѣтены личнымъ и честнымъ трудомъ;[221] и повѣрьте, люди нашего времени смотрятъ на всѣ эти имѣнья, какъ только на ложную связь съ устарѣлыми формами жизни. Для Венеровскаго все равно, будетъ ли у меня милліонъ или ничего, ежели только взгляды наши на жизнь тожественны. Ежели они тожественны, то мы можемъ смѣло вступить въ борьбу.

Няня.

Да вотъ не станетъ за васъ, а за Любовь Ивановну посватается. Вотъ какъ 500 душъ, такъ ему тожественно очень, а 30 душъ, такъ не тожественно совсѣмъ.

Катерина Матвѣевна (озлобленно).

Позвольте, позвольте, очень хорошо. Вы говорите, что у меня 30 душъ. Позвольте вамъ сказать, что благодаря просвѣщенію, ни у кого уже теперь душъ нѣтъ, а у меня никогда не было. Я отреклась отъ своихъ правъ, въ тотъ же часъ, какъ стала совершеннолѣтняя, и на мнѣ не лежитъ позорное клеймо крѣпостнаго права.[222]

Няня.

<Чтожъ, за деньги на волю отпустили. Другіе и денегъ то не получили. Катерина Матвѣевна. Позвольте пожалуйста, позвольте. Я этаго не знаю, это дѣлалъ дядя. Хорошо ли, дурно — я не хотѣла знать этаго. Я знаю, что я должна была сдѣлать. (Съ жестами и откидывая волосы.) Я отреклась и съ ужасомъ отвернулась и страданіями искупила позоръ моихъ предковъ.>

Няня.

А все васъ не возьметъ, и Любочку сватать будетъ, потому…

Марья Васильевна (испуганно).

Полно, няня, какая ты. Вѣдь ты хоть кого изъ себя выведешь.

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, позвольте, очень хорошо. Вамъ кажется все это труднымъ и запутаннымъ, у васъ въ понятіяхъ суженые и власть Божія, и т[ому] п[одобное,] а жизнь людей, ставшихъ выше общественной паутины предразсудковъ — очень проста. Я выскажу ему свои воззрѣнія и потребую той искренности, которая лежитъ въ основаніи всѣхъ побужденій честной личности.[223]

Няня.

Эхъ, Катерина Матвѣвна, матушка! У Любовь Ивановны 500 душъ, да еще влюбится.

Катерина Матвѣевна (совсѣмъ растерянная).

Отчего же онъ въ неразвитую, ничтожную дѣвочку влюбится, а въ меня не влюбится?

Няня.

Отчего-съ? А вотъ отчего, матушка, — отъ козла.

Катерина Матвѣевна (опоминаясь и откладывая волоса).

Нѣтъ, да что я! Любовь, какъ вы понимаете ее, есть плотское влеченіе, и вы слишкомъ неразвиты и животны, чтобы понимать меня. Пожалуйста, я васъ прошу, оставьте меня. (Облакачивается и читаетъ.)

Марья Васильевна.

Поди, поди, няня, ужъ я сама залью чай, коли кто придетъ.

Няня (уходя).

Всѣхъ осрамила. Всѣ животные. 30 лѣтъ служу, никто животнымъ не называлъ…

Катерина Матвѣевна (поднимаетъ голову отъ книги).

Позвольте, любовь есть честное побужденіе только тогда, когда обѣ стороны равноправны, но вы не понимаете этаго. (Молчанie. Поднимая голову.) Марья Васильевна, я не уважаю эту женщину. (Опять читаетъ.)

ЯВЛЕНІЕ 3.[224]

Входитъ Иванъ Михайловичъ.

Иванъ Михайловичъ.

Что это, кого ты не уважаешь?

Марья Васильевна.

Няня все глупости говоритъ.

Иванъ Михайловичъ.

О! Это ядъ такой! А баба хорошая. (Садится къ столу.) Ну, Марья Васильевна, давай чаю. Съ 5 часовъ въ полѣ, двухъ лошадей заѣздилъ. Ну, да за то наладилъ. Вотъ-те и толкуй, что нельзя съ вольными работниками. Все можно, какъ самъ вездѣ, да себя не жалѣешь. Вчера еще половина поля не пахана, покосы не кошены и нѣтъ ни однаго работника. Какъ взялся, — своихъ уговорилъ, вольныхъ нанялъ, работникамъ ведро обѣщалъ. Посмотри нынче — кипитъ… Василій прикащикомъ такъ хорошъ, такой-этакой распорядительный, славный, славный. —

Катерина Матвѣевна.

Вольный трудъ не можетъ быть убыточенъ, это противно всѣмъ основнымъ законамъ политической экономіи.

Иванъ Михайловичъ.

Все это такъ, да не такъ. Вотъ я бы васъ съ Анатоліемъ-то Дмитріевичемъ запрегъ бы въ эту работу. Вы бы не то заговорили.

Марья Васильевна.

Dites moi, mon cher Jean,[225] какже ты говоришь все, что отъ вольной лучше стало? Какже лучше, когда они всѣ ушли?

Иванъ Михайловичъ.

Э! Да это дворовые.

Марья Васильевна.

Дворовые, я знаю, это само собой, да и мужики теперь послѣ Грамоты уже не работаютъ. Что же тутъ хорошаго, я не пойму.

Иванъ Михайловичъ.

Сто не сто, а разъ 50 я тебѣ уже толковалъ, что по Уставной грамотѣ они положенные дни работаютъ, а не всѣ. Въ этомъ то и сила.

Марья Васильевна.

Какже говорили, что совсѣмъ перестали работать? Намедни всѣ говорили, что ихъ послали, а они не пошли. Я этаго не пойму, Jean…

Иванъ Михайловичъ.

Если бы вовсе не работали, такъ намъ бы ѣсть давно нечего было. Меньше работаютъ. Ну, да за то все въ формахъ законности, а не произвола. Ну, да не поймешь.

Марья Васильевна.

Такъ что же хорошаго, что меньше работаютъ? Это не хорошо, значитъ, сдѣлано. Да ты не сердись, ne vous fachez pas, ужъ я не пойму.

Иванъ Михайловичъ.

Что же мнѣ сердиться, вѣдь это видно такая судьба, что ты ничего не понимаешь. (Беретъ чай и задумывается.) А Люба гдѣ?

Марья Васильевна.

Она рано за грибами ушла съ дѣвочками.

Иванъ Михайловичъ.

A Анатолій Дмитріевичъ еще не пріѣзжалъ и не присылалъ?

Марья Васильевна.

Нѣтъ еще. Что, Jean, я тебѣ хотѣла сказать. Я слышала, что Анатолій Дмитріевичъ veut faire la proposition à Люба,[226] xoчетъ Любочкѣ свататься… Какъ это называется.

Иванъ Михайловичъ.

Отъ кого ты слышала?

Марья Васильевна.

On dit. Да говорятъ.

Иванъ Михайловичъ.

Кто говоритъ? Въ 4-хъ стѣнахъ сидишь, кто можетъ говорить. Ну что-жъ, что говорятъ.

Марья Васильевна.

Я знаю, ты меня ни во что считаешь. Только[227] я слышала, что онъ нехорошій человѣкъ. Какая же это служба по винной части![228] Да и главное — бахвалъ; я тебя прошу, Jean,[229] ты объ этомъ подумай.

Иванъ Михайловичъ.

Вѣдь что въ эту голову не втѣмяшится! И откуда словъ такихъ набралась. Нѣтъ, ты ужъ, матушка, эти глупости оставь. Что за бахвалъ, — и откуда ты это дурацкое слово взяла.

Марья Васильевна.

Да такъ всѣ говорятъ.

Иванъ Михайловичъ.

Чего не взбредетъ въ эту башку! Это кто тебѣ навралъ? Эхъ, матушка, не намъ съ тобой судить про этаго человѣка. Я не знаю отца, который бы за честь себѣ не почелъ родство съ такимъ человѣкомъ. Да и терпѣть не могу загадывать и сватать. Какой бы онъ ни былъ, власть Божья, а намъ толковать нечего. Человѣкъ замѣчательный, писатель. И ужъ вѣрно не на деньгахъ женится. Это вѣрно.

Марья Васильевна.

Никто не говорилъ. J’ai mon opinion, у меня свое мнѣніе.

Иванъ Михайловичъ.

Ну, слушай-же: первое дѣло, Анатолій Дмитріевичъ человѣкъ современный, передовой, огромнаго ума, образованья, писатель, человѣкъ, котораго вся Россія знаетъ, можетъ быть. Это, матушка, въ нынѣшнее время лучше генеральскихъ чиновъ. Потомъ, служба у него прекрасная, честная, — по новому акцизному управленію, 2000 жалованья. А захоти онъ только — такому человѣку все открыто. Другое дѣло то, что въ немъ и странности, и все — не свѣтскій онъ человѣкъ, но ужъ знаешь, по крайней мѣрѣ, что безкорыстнѣйшій человѣкъ. Этотъ человѣкъ женится, такъ не на деньгахъ. Съ нимъ всякая дѣвушка будетъ счастлива, хоть бы у ней ничего не было.[230]

Марья Васильевна.

А говорятъ, что онъ скупъ.

Иванъ Михайловичъ.

Ну, понесла! Я тебѣ говорю, безкорыстнѣйшій человѣкъ. Ужъ это доказано.

Марья Васильевна.

А говорятъ, онъ все и приданое сосчиталъ.

Иванъ Михайловичъ.

Катенька, хоть ты бы объяснила ей, что Анатолій Дмитричъ не такой человѣкъ.

Катерина Матвѣевна.

Марья Васильевна съ Марьей Исаевной имѣютъ свои убѣжденія. Для меня странно только то, на какомъ основаніи можно обвинять въ гнуснѣйшихъ замыслахъ человѣка, не давшаго на то никакого права. Этотъ господинъ всей жизнью своей доказываетъ, что цѣль его есть только общее дѣло. — Ежели бы этотъ господинъ вздумалъ соединиться съ женщиной, то онъ первымъ условіемъ поставилъ бы независимость, какъ личную, такъ и имущественную.

Иванъ Михайловичъ (задумывается. Молчаніе).

Да, хоть и трудно нашему брату, старику, перемѣнить старинныя привычки, и много увлеченья, легкомыслія въ молодежи, а нельзя не отдать справедливости новому поколѣнью. Да.[231]

Катерина Матвѣевна (отрываясь отъ книги).

Изъ всего, что вы сказали, въ этомъ одномъ я раздѣляю ваше убѣжденіе. Прогрессъ неудержимо вноситъ свѣтъ въ самыя закоснѣлыя условія жизни.

Иванъ Михайловичъ (помолчавъ немного).

Да, вольный трудъ идетъ, идетъ. Трудно съ работниками. Ну, да ничего, наладится… Вотъ, дай выкупъ сдѣлаю, раздѣлаюсь совсѣмъ съ мужиками, останутся одни землевладѣльческія отношенія. И право, хорошо, да.

Марья Васильевна.

Что же это выкупъ лучше будетъ, Jean? Это бы ужъ лучше.

Иванъ Михайловичъ.

Лучше не лучше, а надо. Вонъ Катенька съ Анатоліемъ Дмитричемъ считаютъ меня и консерваторомъ, и ретроградомъ, а я сочувствую всему. Прорвется старое — нельзя, а сочувствую. Вонъ молодое поколѣнье-то наше растетъ. И Любочка замужъ выйдетъ за этаго ли, за другаго, а не за нашего брата, а за новаго, современнаго человѣка, и Петруша уже растетъ не въ тѣхъ понятіяхъ. Что же, мнѣ не врагомъ же быть своихъ дѣтей! Гдѣ онъ, Петя-то? Съ учителемъ вѣрно?

Марья Васильевна.

На озеро пошли, какія-то травы ловить хотѣли. Я не поняла. Я ужъ боюсь, какъ бы не утонули. Vraiment, je crains.[232]

Иванъ Михайловичъ.

Какія травы ловить?

Катерина Матвѣевна.

Алексѣй Павлычъ говорилъ, что они хотѣли дѣлать изслѣдованія надъ организаціями волоконъ водорослей.

Иванъ Михайловичъ.

Ну вотъ, вѣкъ то! Развѣ я мальчишкой имѣлъ понятіе oбъ этомъ, а нынче вонъ, мальчишка, а ужъ естественныя науки… и все. Нѣтъ, этотъ студентъ удался славный. Спасибо Анатолію Дмитричу, рекомендовалъ. Славный студентъ, этакой спок….. мил….. славный, славный. Эй, Сашка! Трубку! (Къ Катеринѣ Матвѣевнѣ.) По привычкѣ мы! Ну, Александръ Василичъ. (Входитъ Сашка съ трубкой.)

Марья Васильевна (вдругъ сердится).

Да, тебѣ всѣ хорошіе, только жена не хороша! А что жъ бѣлья у него ничего нѣтъ? Няня все постельное бѣлье пріѣзжее отдала, a пріѣдетъ кто, и нечего постелить. Что жъ это въ одномъ сертучкѣ — ничего нѣтъ. Я своихъ простынь не отдамъ. Вотъ ты