и тогда постараемся обдумать дело в письмах.
Письмо мое с обращением к русскому обществу3 нужно бы напечатать, хотя и когда-нибудь после, но нужно напечатать, п[отому] ч[то] я написал письмо в англ[ийские] газеты об этом же и надо бы, прежде чем обращаться к иностранцам, обратиться к своим.
Так вот, любезный князь, мои предположения. Что вы на это скажете?
Любящий вас Лев Толстой.
29 марта 1898.
Печатается по листу копировальной книги.
1 О планах Э. Э. Ухтомского Толстой знал от ездившего в Петербург И. П. Накашидзе. См прим. к письму № 73.
26 марта 1898 г. Ухтомский обратился к министру иностранных дел Муравьеву с письмом, в котором указывал на желательность выселения духоборов в Монголию. Он писал: «Органически срастаясь с «желтым Востоком», нам пора вкрапливать в него свои добрые семена. Если основная мысль Вам покажется правильной, то охотно позволю себе представить и детали довольно ясно мне рисующегося плана, как привести это в исполнение» («Дело архивное, 1 ст. Распорядительного отделения канцелярии главноначальствующего гражданской частью на Кавказе. О разрешении духоборам выселиться за границу». Началось 4 ноября 1897 г., кончилось 5 июня 1901 г.).
План Ухтомского встретил в административных кругах отрицательное отношение.
2 С. А. Толстая видела Ухтомского в свой приезд в Петербург 19—24 марта. В начале апреля Ухтомский был в Москве, но повидаться с Толстым не решился из осторожности.
3 См. письмо в «С.-Петербургские ведомости», № 71.
104. В. Г. Черткову от 29 марта 1898 г.
* 105. Э. Э. Ухтомскому.
1898 г. Марта 30. Москва.
Дорогой Эспер Эсперович,
Письмо это передадут вам приехавшие ко мне духоборы.1 Так как я знаю, что вы хотите ходатайствовать за них, я решил, что эта живая грамота есть самый лучший матерьял для этого ходатайства. Если я этой посылкой делаю вам неприятное, то именно ради бога простите меня.
Я не мог поступить иначе. Дело это слишком важное — так велика разница между продолжением тех же гонений, про которые они вам расскажут, и освобождением от страдания целого населения, что я не колеблясь рискую быть неприятным вам, хотя всей душой желал бы только быть вам приятным. Главное, я перед богом не мог поступить иначе. Помоги вам бог поступить согласно его воле и так, чтобы всегда с радостью вспоминать ваш поступок.
Любящий и уважающий вас
Лев Толстой.
30 марта 1898.
Посылаю вам копию письма, кот[орое] писал вам вчера, боясь, что оно почему-нибудь не дойдет.
1 Павел Васильевич Планидин и Д. Чернов. См. письмо Толстого к В. Г. Черткову от 4 апреля 1898 г., т. 88.
* 106. Н. Я. Симоновичу.
1898 г. Марта после 3. Москва.
Я рад был получить ваше письмо и согласен со всем тем, что вы там пишете. Если будете в Москве, заходите вечером и тогда переговорим о том, что нужно.
Печатается по машинописной копии из AЧ. Датируется на основании письма Симоновича, на которое отвечает Толстой.
Ответ на письмо Симоновича от 2 марта, в котором Симонович писал о своих взглядах и о своем тяжелом душевном состоянии; просил разрешения приехать к Толстому.
*107. Николаю II. Прошение от имени духоборов. Черновое.
1898 г. Апреля 2. Москва.
Его Императ[орскому] величеству
Кавказских христиан всемирного братства,
именуемых духоборами,
В прошлом году подано братьями нашими прошение родительнице Вашей императрице М[арии] Ф[едоровне] о том, что[бы] разрешено было братьям нашим выселиться за границу. На прошение наше вышло по ходатайству родительницы вашей разрешение выпустить нас за границу, но только за исключением тех ребят наших, которые, как сказано в выданной нам бумаге, находятся в призывном для воинской повинности возрасте.
Находящиеся же в призывном возрасте сыновья наши, отказывающиеся по нашей вере от военной службы, ссылаются на 18 лет в Якутскую область, и потому выселиться мы можем, только покинув сыновей наших в дальнем, тяжелом и продолжительном изгнании. Ваше импер[аторское] величество, войдите в наше положение и пожалейте нас; отказаться от своей веры, воспрещающей убийство, мы не можем, служить в военной службе дети наши тоже не могут. Мы же не можем уйти на выселение, оставив сынов наших в тяжелом изгнании на севере Сибири. А между тем, если мы не уйдем, то и все сыны наши, входя в возраст, один за другим подвергнутся той же участи, как и те, кот[орые] теперь томятся в тюрьмах и изгнании, так как год за годом молодые люди наши будут призываться к службе и будут отказываться.
Войдите в наше положение, ваше величество, и сжальтесь над нами. Вам будут говорить, что нельзя освободить нас от обязанности военной службы, п[отому] ч[то], если освободить нас, то и другие еще люди последуют этому примеру и будут отказываться от тяжести военной службы; будут говорить еще, что если продолжать требовать от нас общей государственной обязанности, строго взыскивать с нас за неисполнение ее, то мы покоримся, и дети наши будут, как и другие, служить в военной службе. Не верьте этому, в[аше] в[еличество], ни то, ни другое несправедливо. Подражать нам для выгоды освобождения от военной службы никто не станет, п[отому] ч[то] наш отказ от военной службы не только не принес нам никаких выгод, но, в мирском смысле, принес величайшие бедствия. Мы были богаты, — мы разорены теперь, мы были любимы и уважаемы всеми людьми, — мы теперь ненавидимы и презираемы, мы были живы и здоровы, — большая часть наших расселенных и сосланных вымирают теперь от нужды и болезней. Сыновья наши были наши помощники и опорой, теперь они в тюрьмах и изгнании и не они нас, а мы, сколько можем, поддерживаем их. Мы жили среди русского населения, среди разработанных нами полей, садов, в домах, годами собранных нами; и мы всё это теперь оставляем, переселяясь в незнакомые нам места, среди чужого народа. Так что для выгоды никто не захочет последовать нашему примеру. Заставлять же сынов наших строгими мерами, казнями, ссылками, тюрьмами отречься от своей веры также невозможно, как это видно из того, что произошло с нами в эти последние годы. Если бы могли для людского закона отречься от божеского, то мы давно бы уж это сделали. Это сделали бы наши ребята, когда их истязали и секли по дисц[иплинарным] батальонам, когда держали по тюрьмам и разлуча[ли] с женами и родителями, высылали в ссылку. Сделали бы наши старички, томящиеся годами в изгнании и тюрьмах. И потому не верьте, в[аше] в[еличество], тем, кто будут говорить вам, что если выпустить нас за границу вместе с нашими ребятами, то и другие последуют нашему примеру, и тому, что гонениями можно заставить нас изменить нашей вере. Гонения только укрепляют нас в той истине, к[оторую] мы исповедуем, п[отому] ч[то] сказал Хр[истос], если меня гнали, будут гнать и вас. И[оанн], V, 20.
Мы слышали, что в[аше] в[еличество] считает ненужным и неправильным вмешательство насилия в дела веры, желаете не препятствовать вашим подданным верить так, как бог открыл им. Покажите же, в[аше] в[еличество], пример вашей мудрости и добрых чувств над нами.
То, что наша вера мешает нам исполнять требования государства, произошло не по нашей вине. Мы готовы были исполнять все требования государства, но не можем делать того, что запрещает нам бог.
Судите, справедливо ли слушать вас более, нежели бога, сказали апостолы, так же говорим и мы.
И потому, если мы не можем исполнять того, без чего нас нельзя терпеть в государстве, мы просим одно: отпустите нас.
В[аше] в[еличество] по своей доброте и благоразум[ию] не можете желать продолжения тех страданий, которым подвергаются наши братья и сестры; мы же не можем изменить себе, не можем и уехать, оставив в страдании изгнания наших братьев, сынов. И потому умоляем ваше величество, сжальтесь над нашими женами, детьми, стариками, и прикажите всех нас со всеми детьми изгнанниками выпустить за границу, где мы и не переставая будем за это благословлять имя ваше. Будьте милостивы, в[аше] в[еличество]. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.
Печатается по черновику-автографу. Датируется на основании записи в дневнике С. А. Толстой 2 апреля (см. ДСАТ, 1897—1909, стр. 43).
Черновик этого прошения был послан для ознакомления через М. О. Меньшикова, приезжавшего 3 апреля в Москву, Э. Э. Ухтомскому. Позднее Ухтомский передал прошение Д. С. Сипягину, бывшему в то время главноуправляющим «Собственной его величества канцелярии по принятию прошений» для передачи царю. См. прим. к письму № 309.
Это же прошение, несколько измененное, было подано поверенными духоборов главно начальствующему на Кавказе Г. С. Голицыну 21 июля 1898 г.(«Дело о разрешении духоборам выселиться за границу», ч. 1, листы 72—74).
Ответ на прошение, поданное духоборами главноначальствующему на Кавказе, был дан в секретной бумаге на имя губернаторов елизавет-польского, тифлисского, эриванского и бакинского и военного губернатора Карской области от 18 августа 1898 г. зa №№ 746—750: «Духоборы некоторых частей края обратились к главному кавказскому начальству, через своих доверенных, с ходатайством о разрешении выселиться за границу вместе с общею массою духоборов-постников также и их родственникам и единомышленникам, находящимся в ссылке на Кавказе и в Сибири, а также подлежащим в текущем году призыву к отбыванию воинской повинности.
По докладу об изложенном князю Голицыну, его сиятельство изволил указать, что состоящие в запасе армии и ратники ополчения, а равно раскаявшиеся духоборы могут быть увольняемы за границу по отдельно подаваемым каждым из них просьбам и при соблюдении всех указанных Министерством внутренних дел для сего условий. Духоборам же, состоящим в призывном возрасте, срок призыва коих еще не наступил, а также отбывающим наказание и состоящим под гласным надзором полиции, выезд за границу не может быть дозволен, а потому им не могут быть разрешаемы и отлучки в места приписки для ликвидации имущества…» («Дело о разрешении духоборам выселиться за границу», ч. 1, л. 104).
108—111. В. Г. Черткову от 4, 5 и 6 (два письма) апреля 1898 г.
112. Я. П. Полонскому.
1898 г. Апреля 7. Москва.
Дорогой Яков Петрович,
По разным признакам я вижу, что вы имеете ко мне враждебное чувство, и это очень огорчает меня. Люди идут совершать обряд говения и просят прощения и прощают; в евангелии сказано: если принес дар и вспомнил, что брат твой….1 поди и помирись…,1 то как же нам с вами, уже по нашим годам идущим уже не говеть и не приносить дар, а идущим на суд того, кто нас послал в эту жизнь, не желать уничтожить в нас недоброе, нелюбовное чувство, если оно закралось нам в сердце.
Мне уничтожать в себе недоброе чувство к вам нечего, п[отому] ч[то] его нет и не было. Я всегда, как полюбил вас, когда узнал, так и продолжал любить. Мне поэтому-то и особенно больно и даже удивительно ваше недоброе
