204) и в измененном стилистически виде. Объясняется это тем, что Толстой, вслед за отсылкой своего письма, получил от Волынского корректуру предисловия, куда внес свои исправления. См. письмо к A. Л. Флексеру, № 41. См. также т. 31.
41. А. Л. Флексеру.
1898 г. Февраля 17. Москва.
Дорогой Аким Львович,
Посылаю вам исправленную коректуру. То, что я послал вчера, включено здесь. Кое-что еще изменено и прибавлено.1
Пожалуйста, прокоректируйте так, чтобы вследствие неясностей калиграфических или рассеянности не было бы бессмыслицы.
Очень обяжете. Когда будет набрано и исправлено, пришлите мне оттиск хоть в гранках.
Мне нужно для перевода за границу.
Ваш Л. Толстой.
Впервые опубликовано в сборнике «Летописи», 2, стр. 171. Датируется по содержанию.
1 См. прим. к письму № 40.
42. А. Л. Флексеру.
1898 г. Февраля 18. Москва.
Подождите печатать посылаю дополненную корректуру.
Телеграмма. Печатается по тексту телеграфного бланка. Впервые опубликовано в сборнике «Летописи», 2, стр. 171.
Толстой послал телеграмму вслед за исправленной корректурой предисловия к переводу статьи Э. Карпентера «Современная наука». См. письмо № 41.
* 43. Эльмеру Мооду (Aylmer Maude).
1898 г. Февраля 18—19? Москва.
С большою робостью посылаю вам несколько измененную 20-ю главу. Если не поздно и вы не устали, внесите эти поправки в ваш перевод.
Больше поправок не будет.
Печатается по фотокопии. Датируется предположительно, на основании ответного письма Моода от 10 марта нов. ст., в котором Моод писал: «Я только что закончил перевод 20-й главы, которую получил от вас в прошлый понедельник», то есть 23 февраля ст. ст.
* 44. П. А. Буланже.
1898 г. Февраля 19. Москва.
19 февр.
Давно нет от вас писем, дорогой друг П[авел] А[лександрович]. Видно, вам нехорошо. Вам не хочется огорчать меня (но вы ошибаетесь, что меня огорчит узнать о вашем душевном состоянии), а радостного вам написать мне нечего. Так же вы относитесь и к Русановым, хотя я и не успел прочесть вашего письма к ним, они мне рассказали его содержание, и мне кажется, что вы и там показываете себя, свою душу, с одной стороны, только тогда, когда она в возбужденном состоянии. А мне хочется чувствовать вас, каковы в будничном состоянии; и таким я почувствовал из вашего письма Мар[ье] Вас[ильевне].1 И признаюсь, что письмо это произвело на меня унылое впечатление. Вам надо работать, чтобы устроить свою — семьи, жизнь, а вы проводите время в занятиях, из кот[орых] ничего в матерьяльн[ом] отношении выдти не может. А средства тают, приходят к концу. А потом что? И на меня нашла грусть, тоска, раскаяние и, главное, жалость за вас, за М[арью] Викт[оровну]. Но это была минута слабости. Я перенес всё дело, как делаю всегда в тяжелые, трудные минуты, в высшую инстанцию, от суда людского на суд бога, и вдруг — как и всегда бывает, то, что было запутано, стало просто, что было мучительно, стало радостно, что было страшно, перестало быть таким: делал и делает то, чего от него хочет бог, так чего же еще. Стало быть, всё не дурно, а хорошо. И как всегда тоже бывает со мной, подвергнув дело суду высшей инстанции, я опять вернулся к вопросам низшей. И вопросы стали другие. Вопрос не то, что будет — это мы не знаем, или скорее знаем, что будет хорошо, если мы будем делать волю бога (главное, не нарушать любовь), а вопрос в том, что мне, Толстому, делать в этом случае, как и чем служить брату. И вот этот вопрос я задал себе и не нашел еще прямого ответа — прошу вас и М[арью] В[икторовну] помочь мне в этом — не могу ли я чем служить, но нахожусь в состоянии искания ответа на этот вопрос и сильного желания на что-нибудь пригодиться вам. Теперь хоть тем, чтобы выразить вам мою горячую любовь к вам и к Мар[ье] Викт[оровне], и страстное желание того, чтобы вы, любя, помогая друг другу, несли бремя, кот[орое] может быть радостно и легко, если вы захотите.
Целую вас и ваших, и детей.
Л. Т.
Год в дате определяется по содержанию письма.
1 Мария Васильевна Сяськова, сотрудница изд. «Посредник». Письмо к ней Буланже неизвестно.
* 45. Л. Ф. Анненковой.
1898 г. Февраля 19. Москва.
Дорогая Леонила Фоминишна, ужасно поражен и огорчен случившимся несчастьем. Благодарю вас за то, что вы написали мне, зная, как мне близко всё, что близко вам. А это ужасно, и воображаю, как вам тяжело, и хотелось бы облегчить ваше горе. Но сделать это может только тот бог, кот[орый] живет в нас и вне нас, если мы только забудем себя, свое телесное я, и сольемся с ним, желая того, чего он хочет, и соглашаясь со всем тем, что он решил. Что такое? Какая причина? Как вы догадываетесь? Тут может быть участие этой ужасной телесной половой страсти. Но как, почему? Почему она не поверила всё вам? Почему она решила, что… да нет, просто, что ее свело с ума, п[отому] ч[то] такое самоубийство — это душевная страшная болезнь. А она казалась мне такой одухотворенно-спокойной.
Вчера говорили об этом и дома и у Русанов[ых], где были Сергеенко,1 Дунаев,2 и все ужасаются и не могут понять.
Сумашествие по-моему есть одно, обнимающее собою все роды — это материалистический эгоизм, ложное представление о том что жизнь — это наше существование в теле и только это. А она казалась далека от этого. Правда, что этот эгоизм — он же дьявол — часто принимает самые как будто любовные самоотверженные формы (искусство помогает часто этому), а в корне это еще усиленный эгоизм и самый злейший — любования собой.
А с такого состояния соскочить на все грехи очень легко. Напишите всё, что знаете и думаете. Впрочем, лучше не пишите, если вам тяжело.
Дурно быть фаталистом, когда этот фатализм препятствует деятельности или ослабляет ее; но быть фаталистом, т. е. знать, что всё, что совершается, то должно быть, когда забота о прошедшем или будущем мешает деятельности, должно быть. Всякое такое событие ужасное, как и вы говорите, указывает нам на наши грехи и на то, что мы не любили и не помогли, где могли, и на то, что мы сейчас же можем стать на тот же путь, на котором стала она, и также заставить страдать людей. Будем же помогать друг другу. Прощайте пока. Передайте мой привет К[онстантину] Н[иканоровичу].3
Л. Толстой.
П[авел] И[ванович] уехал уже, сначала к Маковицкому4 в Австрию. П[авла] Н[иколаевна] едет в Кострому решать о детях.5 Маша всё хворает, но душевно хороша.
На конверте: Курской губ. г. Льгов. Леониле Фоминичне Анненковой.
Датируется на основании почтовых штемпелей.
Леонила Фоминична Анненкова (1845—1914) — курская помещица, знакомая Толстых. См. о ней в т. 64.
Ответ на письмо Анненковой от 16 февраля о самоубийстве ее племянницы Варвары Владимировны Ждановой.
1 Петр Алексеевич Сергеенко (1854—1930), литератор, знакомый Толстого с 1892 г.; автор многих статей о Толстом. См. о нем в т. 68.
2 Александр Никифорович Дунаев. См. о нем в прим. к письму № 167.
3 Константин Никанорович Анненков (1842—1910), юрист, муж Л. Ф. Анненковой.
4 Душан Петрович Маковицкий (1866—1921), врач, словак. См. т. 70.
5 Имеются в виду воспитанники П. И. Бирюкова.
46. М. Л. Оболенской.
1898 г. Февраля 20. Москва.
Всё о тебе думаю, милая Маша, и жалею за твое нездоровье. Но не очень, п[отому] ч[то] думается, что ты духом не слабеешь, а борешься. Борись, голубушка. Только в этом, только в этом жизнь. И жизнь на постели с лихорадкой и животом может быть в сотни раз больше настоящая и энергическая жизнь, чем в полных силах и в центре самой бурной деятельности и участвуя в ней. Знаешь ли ты вот такое состояние и чувство: тревожит, неприятно, мучает что-нибудь, боишься чего-нибудь, даже физически больно (хотя в этом случае труднее всего) и возмущаешься — думаешь: зачем? когда это кончится? Как хорошо было без этого и злишься. И вдруг вспомнишь, что всё то, чего тебе хочется, чего тебе недостает, это всё твои фантазии, тобой выдуманные требования (фантазия твоя, что тебе надо быть здоровой), а что ты здесь совсем не для своей потехи, а для исполнения самых кажущихся тебе странными и ни к чему (по-твоему) не ведущими приказаниями, кот[орые] передаются тебе, то в виде тяжелых для тебя поступков людей, то в виде тифа и т. п., и что хорошо тебе может быть только тогда, когда ты, оставив свои дела, исполняешь приказания. И как только так посмотришь, сейчас же кончается всё неприятное, всякое беспокойство, страх, только физическая боль остается и то много слабее. И сверх того получается очень определенное чувство не только спокойствия, но довольства и даже радости, когда видишь, что все эти тебе под ноги подсовываемые камни, о которые ты спотыкался, только средства тебе подниматься выше и выше и там наверху дышать чистым воздухом и видеть то, чего прежде не видал. — Я это чувство знаю так же твердо, как то, когда озябнешь и согреешься. Но мне интересно знать, могут ли знать это чувство молодые. Я думаю, что да, только надо вырабатывать его в себе.
У нас всё по-старому, по-недурному. Я всё больше занят поправками глав искусства.
Вчера получил от Анненковой ужасное известие. Ее племянница Варя утопилась в колодце и оставила письмо отцу, что она не может любить и не может жить. Никакого другого объяснения из письма Анненк[овой] нельзя извлечь. Целую вас обоих и люблю. Вчера приехала Соня 1 с миленькой Анночкой.2 Нынче обедают. Мне очень приятн[о]. Лева уехал.
Впервые опубликовано в журнале «Современные записки», XXVII, Париж 1926, стр. 247—249, с датой: «Зима 1897—1898 г.». Датируется на основании упоминания о получении письма Л. Ф. Анненковой. См. письмо № 45.
1 Софья Николаевна Толстая рожд. Философова (1867—1934), жена Ильи Львовича Толстого. См. о ней в т. 73.
2 Анна Ильинична Толстая (р. 1888), внучка Толстого.
М. Л. Оболенская отвечала Толстому письмом (поч. шт. «25 февр 1898»), опубликованным в книге «Vater und Tochter», № 66.
* 47. И. К. Дитерихсу.
1898 г. Февраля 25. Москва.
Спасибо за вести, которые передаете, дорогой И[осиф] К[онстантинович], — кое-что я знал, кое-что было для меня ново. Про Кавказских я ничего не знаю за последнее время. О Синджоне же вчера получил известие, что его высылают, должно быть уже выслали, из России.1 За ним следили там, его письма сюда, — два большие с его дневником — не доходили, а дошло только последнее. Его выслеживал там — по его письму, — какой-то молоканин, про которого Накашидзе2 говорил ему, что это шпион. Он, — Синджон, — поехал в Будапешт
