а я бы одинъ жилъ такъ, любя другихъ, то и тогда бы мнѣ было хорошо, п[отому] ч[то] совѣсть моя была бы покойна, т. е. я имѣлъ бы сознаніе того, что я дѣлаю то, чтò хочетъ отъ меня Тотъ, отъ Кого я пришелъ и къ Кот[орому] иду, выходя изъ жизни. И это сознаніе давало бы мнѣ больше успокоенія и радости даже при плотскихъ страданіяхъ, чѣмъ плотскія удовольствія при сознаніи того, что я поступаю противно закону Того, по волѣ Кот[орого] я пришелъ въ міръ и къ Кому я приду, выходя изъ міра.
Левъ Толстой.
Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ. После того, как письмо было скопировано, Толстой внес в него ряд изменений, явившихся первой обработкой письма для печати. Письмо было скопировано в нескольких экземплярах, причем несколько страниц, вероятно, плохо отпечатавшихся с подлинника, заменены переписанными рукой переписчика и также скопированными на копировальные листы; они полностью совпадают с подлинником (сверено по экземплярам, хранящимся в AЧ). Возможно допустить, что адресату был отправлен экземпляр копировальных листов, а подлинник подвергнут переработке. Печатается первая редакция, та, которая, очевидно, была отправлена адресату. Позднейшие исправления, сделанные в автографе, не воспроизводятся. После дальнейшей обработки письмо, получившее значение статьи, было отправлено В. Г. Черткову в Англию и опубликовано под названием «Письмо к фельдфебелю» в «Листках свободного слова», Purleigh, 1899, 5, стр. 1—5. Эта, последняя, редакция печатается в серии «Произведения» («Письмо к фельдфебелю»), т. 31. Первая редакция публикуется впервые. Основание датировки. — В записи дневника от 2 января 1899 г. после полуторамесячного перерыва, указаны все работы, которые вел Толстой за это время, но письмо к фельдфебелю не названо. 28 января того же года Толстой прислал В. Г. Черткову письмо в «окончательной форме», т. е. в последней редакции, предназначенной для печати. Таким образом, декабрь 1898 г. отпадает, и следует датировать предположительно началом — серединой января 1899 г.
Ответ на письмо Михаила Петровича Шалагинова от 18 декабря 1898 г.: «Уважаемый граф Лев Николаевич. Хотя я не имею права беспокоить вас, но слыхал, что вы человек снисходительный, не похожий на других наших русских бар, и авось будете так же добры и ко мне — поможете разрешить мне мучащие меня вопросы. Я исповедания православного, отставной фельдфебель и мечтатель, люблю задаваться философскими вопросами. (Вероятно, смешно вам будет, что малограмотный человек пущается в философию и задается такими вопросами. Простите меня, но мне кажется, могут быть философы не только неученые, но и неграмотные совсем; не знаю, допущается ли это по вашему?) В Русско-турецкую войну служил в кавказской армии. Во время прохождения военной службы мне в голову гвоздем запала мысль: зачем же нас, солдат, учат, что мы будто не грешим против шестой заповеди, убивая на поле брани врагов наших (разумеется, мнимых), или иначе, — заповедь эта не запрещает нам это, а повелевает. (Не имея того учебника, теперь, по прошествии девятнадцати лет, передать буквально примечание к шестой заповеди не могу и передаю лишь смысл его.) Это должен был вызубрить каждый солдат, а особенно приготовляющийся в унтер-офицеры. (Вы же, быв офицером, сами знаете, можно ли было ответить не по учебнику, а по убеждению.) В евангелии сказано: «любите врагов ваших», из 10-й главы Луки видно, что нет различия в вере или подданстве, а всякий человек — наш ближний. А если это так, то зачем же я иду во время войны по неволе убивать другого такого же невольника, и этот другой — меня, не сделав один другому в жизни никакого зла и не зная один другого? Теперь, по прошествии девятнадцати лет, мне думается, что собственно дерутся паны (не верю я в патриотизм их; патриот отечества все согласится перенести и не допустить войны, ибо знает, что и от удачной войны не барыш отечеству) и еще те, которые в кабинетах заседают, а у нас, хлопцев, чубы трещат, и от драки этой большие господа наживают нередко большие деньги, солдаты же — неизлечимые болезни; а сколько от этого бывает горя, слез и нищих, господи, ты веси!!! И теперь помню, как наши офицеры по окончании Русско-турецкой войны жалели, что война кончается скоро, они желали ее продолжения, но солдаты молились богу за окончание. Знаете ли, г. граф, почему это? — Потому что нас морили голодом, морозили и т. п., а офицеры жили при усиленном содержании, как сыр в масле катались, воевали или пировали, а слава чины, ордена и т. п. награды, всё это доставалось скоро и дешево, только реляцию покрасивей написать. Потом, в церкви, я посейчас слышу, «христолюбивое воинство» поминают, — с чего это, и не абсурд ли? Учение Христа есть любовь, во всем евангелии не видал я слова о войне (и войнах), а однако кто-то и тут приплел Христа-спасителя. Если можно, граф, помогите мне разрешить эти вопросы: кем или кому в угоду это установлено, есть ли на это указание в св. писании, или это простое умозаключение наших старых богословов? Слыхал я, что вопрос этот вами будто бы уже выяснен хорошо, но будто бы русская цензура наложила на него свою лапу, — насколько это верно, не знаю. Если это ваше сочинение действительно издано и существует, то не найдете ли возможным приказать выслать мне наложенным платежом, а также и другие недорогие, в которых заключаются ваши важные философские мысли. Человек я хотя и малограмотный, самоучка, но люблю понятную философию. Вас же я понимаю, кажется, сносно. Вашу «Крейцерову сонату» читал и нахожу, что это вами написано с людей вашего круга, а в нашем кругу, слава богу, этого нет, или если есть, то редко, и у тех, которые, как обезьяны, подражают большим господам […] Ах, как было бы хорошо, если бы осуществилась идея всеобщего мира, тогда не было бы конца благодарности нашему государю не только от его подданных, но и других народов. Ярмо войны и содержание армии тяжело всем. Простите, граф, меня, простого деревенского самоучку, за смелость беспокоить вашу особу этим письмом. Бывший вятский крестьянин, нынче камышловский мещанин Михаил Петрович Шалагинов. Из ваших сочинений читал: «Войну и мир», «Анну Каренину», «Смерть Ивана Ильича» и «Власть тьмы», первые два романа читал со страстью и, кажется, нередко со слезами. Еще раз благодарю Вас за доставленные мне минуты глубокого удовольствия»
1 Константин (247—337) — римский император, в своей политике успешно пользовавшийся привлечением христианства на службу государству и тем подготовивший слияние церкви с государством. На знаменах, шлемах и щитах армии он поместил изображение креста. Православная церковь чтит Константина как святого и равноапостольного.
2 Зачеркнуто: извращенн[ое]
3 «Евангелие» Матфея, VII, 12.
4 «Евангелие» Иоанна, VIII, 32.
5 В подлиннике: провозящихъ
* 16. Д. Н. Жбанкову.
1899 г. Января 23. Москва.
Очень сожалѣю, что не могу исполнить вашего желанія.1 Я такъ занятъ нынѣшній годъ, что никакъ не могу начинать что нибудь новое.
Присланныя вами деньги 40 р. 55 к.2 съ благодарностью получилъ и постараюсь употребить ихъ какъ можно производительнѣе.
Уважающій васъ
Левъ Толстой.
23 Янв. 99.
Печатается по листу копировальной книги, хранящемуся в AЧ. Автограф сожжен адресатом перед обыском, до революции. Публикуется впервые.
Дмитрий Николаевич Жбанков (р. 1853 г., ум. 20 мая 1932 г.) — врач-общественник, живший в то время в Смоленске. Образование получил в медико-хирургической академии, из которой вышел в 1879 г. с званием лекаря. Служил земским врачом в разных губерниях, написал ряд работ по земской санитарии, принимал деятельное участие в Пироговских съездах врачей и в Пироговском обществе врачей, в частности в борьбе съездов с институтом телесных наказаний и в борьбе Общества с народным бедствием в голодные годы. Вместе с доктором В. И. Яковенко издал труд «Телесные наказания в России в настоящее время», М. 1899 и самостоятельно брошюру «Когда прекратятся телесные наказания в России», Спб. 1907. Последняя была конфискована.
1 Жбанков в письме от 4 сентября 1898 г. просил Толстого написать небольшую статью для сборника о телесных наказаниях. Сборник предполагало издать «Общество взаимного вспомоществования учащим и учившим в начальных, низших и средних учебных заведениях Смоленской губернии». В письме от 12 января 1901 г. Жбанков писал Толстому по этому поводу: «Позволяю себе напомнить о Вашем обещании помочь нашему Обществу присылкой Вашей статьи для предположенного Сборника. Мы знаем, что Ваше время слишком дорого, и мы не просим Вас написать что-либо новое; для нас будет вполне достаточно небольшого отрывка, очерка из прежде написанных и еще не напечатанных; наверно, у Вас найдется таковой, хотя бы и не отделанный. Очень прошу Вас о Вашей помощи: помещение только одного Вашего очерка обеспечит сбыт сборника и хороший сбор, так необходимый для постройки дома для общежития учительских детей».
2 В письме от 15 января 1899 г. Жбанков уведомил Толстого, что эта сумма составилась из случайных пожертвований: «при встрече нового года 10 р. 55 к., среди сельских учителей 4 р. и на съезде витебских врачей 26 р.» См. письмо № 52.
* 17. Н. Н. Ге (сыну).
1899 г. Января 23. Москва.
Получилъ и другое ваше письмо, милый, дорогой другъ Количка.1 Я писалъ вамъ — получили ли вы?2 Я благодаренъ очень за разсказъ К. Я хочу его весь помѣстить. Рѣдко что производило на меня такое страшное впечатлѣніе.3 Спасибо вамъ, что пишете мнѣ о себѣ. Я съ любовью слѣжу зa вашей жизнью и страдаю за васъ, за тяжесть тѣхъ условій, въ кот[орыхъ] вы находитесь и кот[орыя] никакой мудрецъ въ жизни не развяжетъ, а кот[орыя] сами развяжутся жизнью и такъ, какъ мы не ожидаемъ, и навѣрно развяжутся хорошо и даже такъ, что будутъ радостью для насъ, если мы только не будемъ сами развязывать, рвать, а будемъ только соблюдать то простое правило, чтобы прощать и все всѣмъ прощать и заботиться только о томъ, чтобы быть въ любви со всѣми.4 Для себя, милый другъ, каждый день подтверждаю это правило et je m’en trouve très bien5 и потому не могу не говорить того же другимъ. Главное то, чтобы всегда помнить, что всѣ мірскія соображенія, какъ бы онѣ не казались важны, ничто въ сравненіи съ тѣмъ, чтобы не нарушить любви. И я именно говорю: не нарушить, не говорю: любить. Этого нельзя нарочно. А не нарушить, не попрекнуть, промолчать, сказать простое, не злое слово, показывающее, что ты не сердишься, это всегда можно. И это такъ легко и такъ ужасно важно, важнѣе всего въ мірѣ. Только теперь начинаю ясно понимать это. Мы въ Москвѣ, я все занятъ Воскр[есеніемъ] и
