любящий брата своего находится во тьме и во тьме ходит и не знает, куда идет, потому что тьма ослепила ему глаза, то я думаю: боже мой, я есть эта самая тьма, потому что я не люблю даже родного брата. И думал я тогда: грешник, чтò мне теперь делать остается? Нужно заставить себя полюбить своего брата, хотя это трудно было делать, всё равно, как бы было камень глотать. Но когда я изломал первую скалу сердца моего, то тогда легче стало даже врагов любить. Я начал их любить, а они меня ненавидеть стали. Я начал им уважать и всем уступать, а они начали у меня отнимать и со всех сторон ко мне приставать и на голову влезать и клевать, как жадные птицы. Я тогда стал и думаю: боже мой, чего они от меня хотят? Я вашего ничего не хочу, отстаньте от меня. Нет, пристали и до сегоднешнего дня. Ну, слава богу, я сему радуюсь. Давно я наметил путь Христов, только трудно было встать на него, потому что он стеснен и лишен славы человеческой, а я думаю о себе, что я еще молодой, детки у меня крохотные, и я дом только что состроил и думаю, если мне стать на путь Христов, то я буду разорен, и лишат меня славы человеческой, как Иисус сказал: «будете ненавидимы всеми народами, за имя мое изгонят вас из домов ваших». Нет, — думаю, — будет мне еще время, а потом думаю опять: а чтò если захватит меня суббота, так нераскаянного в молодых летах, т. е. кончина моей жизни, тогда некогда будет каяться; а не то захватит меня зима, т. е. старость, в моих беззакониях, которые продолжал с молодых лет и до старости, то я пропитаюсь своими беззакониями, как сальная тряпка, так что трудно ее тогда обелить. Так я думаю, — если я буду продолжать мои беззакония, не спокаюся смолоду, захватит меня зима, и охладеют члены мои, тогда трудно будет мне покаяться. Нет, думаю, буду каяться, пока еще на пути, ибо сказано: ранний дождь — полезный[…] Прошу вас, дорогие читатели моего письма, не подумайте обо мне больше, чем должно думать, — не подумайте, что все это я о себе пишу, как будто бы я всего этого достиг. Нет, — только забываю то, чтò позади, и простираюсь вперед, и прошу у господа сил в надежде, не достигну ли и я, как достигали братья наши прежде нас. Ибо я еще немощен и грешник, из числа грешников грешник. Но видно из слов спасителя, что теперь то время, как он сказал, что он не хочет от грешника смерти, а ждет его покаяния и сказал так: «если только ваше имя будут бесчестить за сына человеческого, то будете блаженны»[…] Простите меня, что я так плохо пишу, потому что я самоучка. Я и за это бога благодарю, что он меня вразумил. Да и времени у нас мало на писание, — от первого до четырех-пяти часов вечера[…] Простите меня, милые друзья все, целую я вас всех заочно несчетное число раз, всех вас, милые мои друзья, я ваш наименьший ваш брат во Христе, любящий вас всех Даниил Никодимович Цибульский. Мир и слава дому отныне и во веки, аминь. Слава всевышнему творцу».
17 декабря Цибульский благодарил Толстого за присланные книги: «Я не могу высказать моей радости, когда я получил от вас вашу дорогую посылку. Вы ее оценили на три рубля, а я не могу оценить ее, потому что нет конца моей радости. Только не знаю, удостоюсь ли я скоро получить их у своих начальников, потому что я об ее [ней] получил повестку в 12 часов дня 15 сего декабря, на которой следовало расписаться для получения посылки. Я расписался и к трем часам получил. Когда я распечатал в конторе и вынул оттуда до двадцати пяти книг, то я очень, очень обрадовался, потому что они мне, заключенному, могут послужить очень дорогим собеседником, [но] только тогда, когда я удостоюсь получить [их] от своих начальников. Ожидаю. Очень доволен я вами, дорогой брат Лев Николаевич, что вы так глубоко сочувствуете меня и знаете мою скудную заточенную жизнь и помогаете мне ее разделить между собою; очень я вас благодарю за это, и бог вас не оставит». 18 января 1901 г. Цибульский известил Толстого о получении письма; оно было вручено ему только 24 декабря.
426. Николаю II.
1900 г. Декабря 7. Москва.
Ваше Императорское Величество!
Прилагаемое письмо, полученное мною изъ Канады, такъ коротко, трогательно, краснорѣчиво своей простотой и вмѣстѣ съ тѣмъ касается такого важнаго предмета, что я очень прошу Васъ прочесть его самимъ и однимъ и отдаться тѣмъ добрымъ чувствамъ, которыя письмо это, навѣрное, вызоветъ въ Вашемъ добромъ сердцѣ.
Девять молодыхъ женщинъ, живущихъ на свободѣ и въ достаткѣ, и двѣ старыя матери, какъ особенной милости, просятъ о томъ, чтобы имъ дана была возможность изъ свободной и обезпеченной жизни переѣхать въ самое ужасное мѣсто изгнанія и самыя тяжелыя условія. Какіе должны быть нравственные и сильные люди эти мужья и жены, если, послѣ всѣхъ тѣхъ страданій, которымъ они подверглись, они думаютъ не о себѣ, а другъ о другѣ и о томъ, чтобы быть вѣрными брачному закону. И какъ много люди эти должны были перестрадать другъ за друга въ этой шестилѣтней разлукѣ.
Но страдаютъ такъ не одни эти люди: десятки, если не сотни тысячъ лучшихъ русскихъ людей страдаютъ такъ же и еще хуже отъ религіозныхъ гоненій, которыя по какому-то удивительному недоразумѣнію продолжаютъ существовать и въ послѣднее время даже усиливаются въ Россіи, тогда какъ уже давно всѣми просвѣщенными людьми и правительствами признана нелѣпость, жестокая несправедливость и, главное, безцѣльность такихъ гоненій.
Я давно уже собирался сказать Вамъ про тѣ ужасныя и безсмысленныя жестокости, которыя, подъ видомъ защиты государственной религіи, творятся Вашимъ именемъ. Мои преклонные года и близость смерти побуждаютъ меня не откладывать далѣе. Тысячи и тысячи истинно религіозныхъ и потому самыхъ лучшихъ людей, составляющихъ силу всякаго народа, уже погибли или теперь погибаютъ въ тюрьмахъ, въ тяжкомъ изгнаніи, или высылались и высылаются изъ Россіи. Цвѣть населенія не только Кавказа, но Россіи, 8000 духоборовъ бросили навсегда свое отечество и не только не сожалѣютъ о немъ но съ отвращеніемъ и ужасомъ вспоминаютъ о немъ, благодаря тѣмъ жестокостямъ, которымъ они подвергались въ немъ. Нѣсколько тысячъ молоканъ изъ Карской области и изъ Эриванской (прошеніе которыхъ о выселеніи изъ Россіи я доставилъ Вамъ),1 молокане изъ Ташкента, десятки тысячъ людей изъ Харьковской, Кіевской, Полтавской, Екатеринославской губерній, притѣсняемые за вѣру, только одного просятъ, чтобы имъ дана была возможность покинуть свое отечество и уйти туда, гдѣ они бы могли безпрепятственно исповѣдовать Бога такъ, какъ они понимаютъ Его, а не такъ, какъ этого требуетъ начальство, большей частью не признающее никакого Бога.
Зная, что все это дѣлается Вашимъ именемъ (а Вы не можете не знать этого; если же не знаете, то поручите изслѣдовать это правдивому человѣку, и онъ подтвердить Вамъ мои слова), и зная то, что Вы можете прекратить это, Вы не найдете душевнаго спокойствія, пока не прекратите этого.
Ваши совѣтчики, тѣ самые люди, которые устроили эти гоненія и руководятъ ими, скажутъ Вамъ, что уничтожить этого нельзя, что я утопистъ, анархистъ, безбожникъ, и меня не надо слушать. Но Вы не вѣрьте имъ. То, чтò я говорю, я говорю не съ своей точки зрѣнія, а становлюсь на точку зрѣнія разумнаго и просвѣщеннаго правительства. А съ этой точки зрѣнія уже давнымъ давно доказано, что всякія религiозныя гоненія, кромѣ того, что роняютъ престижъ правительства, лишаютъ правителей любви народа, не только не достигаютъ той цѣли, для которой учреждаются, но производятъ обратное дѣйствіе.
И потому уже давнымъ давно пора: во-первыхъ, пересмотрѣть и уничтожить существующіе теперь законы о гоненіяхъ за вѣру; во-вторыхъ, прекратить всѣ преслѣдованія за отступленія отъ принятаго государствомъ исповѣданія; въ-третьихъ, освободить всѣхъ на основаніи прежнихъ законовъ заключенныхъ и изгнанныхъ за преступленiе противъ вѣры, и въ-четвертыхъ, не казнить, какъ преступленіе, несогласіе религіозной совѣсти съ требованіями государства, а стараться примирить это противорѣчіе, какъ оно примиряется на судѣ, при отказѣ отъ присяги, обѣщаніемъ говорить правду, или какъ оно примирялось съ менонитами, при отказѣ ихъ отъ военной службы, замѣной ея обязательными невоенными работами.
Сдѣлавъ это, Вы не только снимете съ себя тяжелую, лежащую на Васъ отвѣтственность, но почувствуете радость сознанія совершеннаго добраго дѣла.
Помоги Вамъ Богъ сдѣлать то, что Ему угодно.
Любящій Васъ Левъ Толстой.
7 Декабря 1900.
Первая редакция.
1900 г. Декабря 4—5, Москва.
Ваше императорское величество
государь Николай Александровичъ,
Вы, навѣрное, не знаете и одной тысячной тѣхъ ужасныхъ, безчеловѣчныхъ, безбожныхъ дѣлъ, которыя творятся вашимъ именемъ. А если чтò и знаете, то оно представляется вамъ въ такомъ превратномъ [видѣ],2 что в[ы]3 не видите всей4 безчеловѣчности и часто глупой, скорѣе, вредной, чѣмъ полезной тому дѣлу, к[оторое] защищается, жестокости, съ к[оторой] они творятся. Изъ всѣхъ этихъ преступныхъ дѣлъ самыя гадкія и возмущающія душу всякаго честнаго человѣка, это дѣла, творимыя отвратительнымъ, безсердечнымъ, безсовѣстнымъ5 совѣтчикомъ вашимъ по религіознымъ дѣламъ, злодѣемъ, имя к[отораго], какъ образцоваго злодѣя, перейдетъ въ исторію — Побѣдоносцевымъ.6
Тысячи и тысячи лучшихъ, высоконравственныхъ, чистыхъ, религіозно убѣжденныхъ людей, тѣхъ, кот[орые] составляютъ силу народа, уже погибли въ нуждѣ и изгнаніи и теперь гибнутъ только зa то, что они лучшіе люди среди народа. А сколько женъ, дѣтей этихъ людей мучалось, голодало и умерло и теперь умираетъ въ нуждѣ и разлукѣ медленной смертью. Цвѣтъ населенія не только Кавказа, но Россіи — Духоборы, несмотря на всѣ лишенія, страданія — ихъ вымерло болѣе 20% — бросило свое отечество, съ презрѣніемъ и ужасомъ вспоминая все то, чтò оно пережило въ немъ. 5000 человѣкъ молоканъ Карскихъ, столько же Эриванскихъ,7 тоже лучшихъ изъ русскихъ людей, просьбу о выселеніи к[оторыхъ] я переслалъ вамъ, молокане ташкентские,8 христіане харьковскіе, кіевскіе, — десятки тысячъ людей только однаго желаютъ: покинуть свое отечество, страну дикаго изувѣрства, гоненій, насилій, и, отряхнувъ прахъ отъ ногъ своихъ, уйти туда, гдѣ людямъ не мѣшаютъ исповѣдовать Бога такъ, какъ они понимаютъ Его.
Я старъ, мнѣ жить осталось не много, и я давно уже собирался передъ смертью сказать вамъ это. Я считаю это своей обязанностью передъ Богомъ, къ к[оторому] я иду. Полученное мною письмо изъ Канады, к[оторое] при этомъ прилагаю, заставило меня, не дожидаясь болѣе, сдѣлать это.
Прочти[те] это письмо, оно короткое и предназначалось не для васъ. Изъ него вы все увидите и поймете, если
