Ленинградском центральном историческом архиве).

В ответном письме от 25 марта 1900 г. Кони писал: «По делу Ерасова ничего в кассационном порядке сделать невозможно. Сенатор-докладчик (М. Ф. Люце) находит, что нет ни одного кассационного повода, а с точки зрения закона он прав. Если и были какие-либо нарушения со стороны председателя, то по упущению защитника они ничем не удостоверены. Единственный путь — ходатайство о смягчении наказания пред государем (через канцелярию прошений)».

Было ли подано прошение на высочайшее имя, редакции неизвестно.

На письме Толстого от 20 марта рукой Кони выписана выдержка из письма Толстого к нему от 12 апреля 1900 г.: «Неудача очень огорчила, и ему будет очень тяжела». См. письмо № 271.

264. М. Л. Оболенской.

1900 г. Марта 23. Москва.

Операція Тани кончилась благополучно.1

Нынче утромъ, 23-го совершилась ужасная Танина операція. Мамà и Мих[аилъ] Серг[ѣевичъ]2 пошли съ утра съ нею въ клинику. Должно было начаться въ 10 и кончиться въ 11. Я посидѣлъ дома, но не въ силахъ былъ оставаться и, пропустивъ 11, пошелъ въ клинику, надѣясь придти къ концу. Пришелъ часъ, два, все нѣтъ конца. Она наверху въ операціонной среди кучи докторовъ въ бѣлыхъ халатахъ съ зеркалами на лбу, к[оторые] надъ ней безчувственной что-то дѣлаютъ. Пришелъ Сережа,3 Маруся,4 Количка,5 потомъ Миша,6 Саша.7 Мы всѣ тоже въ бѣлыхъ халатахъ ждемъ и мучаемся. Я съ Мих[аиломъ] Серг[ѣевичемъ] вошелъ наверхъ, заглянулъ въ дверь; меня позвали, я вошелъ: лежитъ трупъ желто-блѣдный бездыханный, ноги выше головы и въ закинутой головѣ дыра въ черепѣ тако[го] размѣра,8 кровавая и глубокая пальца въ три, и толпа бѣлыхъ смотритъ, а одинъ ковыряетъ. Оказалось, что въ лобной полости было неожиданно три перегородки, кот[орыя] они разрушали и все выскребали и этимъ объясняли продолжительность — болѣе 2½ часовъ. Когда ее снесли внизъ, она долго не могла очнуться — ложкой ей разжимали стиснутый9 съ пѣной ротъ. Я позвалъ: Таня. Она открыла глазъ (другой завязанъ, и10 изъ подъ повязки кровь) и опять закрыла. Ее рвало, тошнило.11 Говорятъ, что операція удалась. Трубка вставлена. — Сейчасъ 11-й часъ вечера, я только что отъ нее. Она совсѣмъ слаба, но духомъ бодра, не жалуется и не боится. Маруся у ней ночуеть. Общее впечатлѣніе мое, что это западни, въ кот[орыя] доктора ловятъ людей. И они ужасно противны. Я думаю,12 особенно ясно это понялъ послѣ очень сильнаго пережитаго чувства и вызванныхъ ими мыслей, что все это ненужно и дурно. Умереть мы всѣ всегда умремъ и болѣть всѣ будемъ: выздоровѣемъ отъ одной, заболѣемъ отъ другой. И, главное, лѣчить отдѣльно каждый себя за 50, 500, 5000 не долженъ и не можетъ. Не долженъ п[отому], ч[то] другіе мрутъ безъ помощи, и помогать нужно всѣмъ, а не каждый только себѣ и своимъ, и не можетъ п[отому], ч[то] такъ устроено, что при всѣхъ этихъ помощахъ столько же опасности, сколько было бы безъ лѣченья. Часто думаю о васъ и чувствую, какъ вы мнѣ оба недостаете. О дядѣ Сережѣ13 думаю всегда и все надѣюсь увидать его. Напишите мнѣ получше, поподробнѣе о немъ и о себѣ.

Л. Т.

Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ (архив Н. Л. Оболенского). Дата определяется содержанием. Впервые опубликовано по копии в «Современных записках», 1926, XXVII, стр. 254—255. Напечатано Н. Н. Гусевым по автографу в журнале «Печать и революция» 1928, VI, стр. 113—114.

1 Татьяне Львовне Сухотиной, болевшей фронтитом, делали трепанацию черепа в московской университетской клинике проф. А. А. Остроумова. — В подлиннике эта фраза вписана над первой строчкой.

2 М. С. Сухотин, муж Татьяны Львовны.

3 Сергей Львович Толстой.

4 Мария Алексеевна Маклакова (р. 1877 г.) — подруга Татьяны Львовны, дочь врача-окулиста, проф. Московского университета А. А. Маклакова, сестра адвоката В. А. Маклакова.

5 Николай Николаевич Ге (сын).

6 Михаил Львович Толстой.

7 Александра Львовна Толстая.

8 С левой стороны листа сделан чертеж (треугольник) почти такого же размера, как чертеж в письме к А. Л. и О. К. Толстым. См. факсимиле письма № 265. Чертеж комментируемого письма воспроизведен в комментарии к Дневнику 1900 г., т. 54.

9 Зачеркнуто: [стиснутые] зу[бы]

10 Зачеркнуто: кр[овь]

11 Согласно собственноручно сделанных отметок перестановки слов, следует читать: тошнило, рвало.

12 Зачеркнуто: что

13 Гр. С. Н. Толстой.

Ответ М. Л. Оболенской см. в прим. к письму № 266.

265. А. Л. и О. К. Толстым.

1900 г. Марта 23. Москва.

Милыя дѣти Андрюша и Оля,

Сейчасъ пришелъ отъ Тани изъ клиники, теперь 11 веч[ера]. Сегодня ей сдѣлали операцію. Они говорятъ, что все, какъ должно быть, но все это было ужасно.1 Она лежала какъ трупъ подъ ножами врачей 2½ часа и долго не могла очнуться. Мы всѣ тамъ были: мaмà, Мих[аилъ] Серг[ѣевичъ], Сер[ежа], Маруся, Количка, я, потомъ Миша и Саша. Я захотѣлъ въ операціонную комнату. Это было ужасное зрѣлище. Запрокинутая назадъ голова, и въ ней треугольная кровавая дыра такой величины.2 Выскобли[ли] все, закрыли опять костью и кожей и вставили трубку, торчащую изъ носа, такого діаметра.2 Операція одна изъ серьезнѣйшихъ. Если бъ всѣ знали, чтò это такое, ни за что бы не рѣшились. Ее все еще тошнитъ, и она слаба, но духомъ мила, кротка. Не надо лѣчиться, я ясно на этомъ увидалъ. Живутъ десятки тысячъ не лѣчась. И надо помогать не себѣ одному, a всѣмъ людямъ. А станешь себѣ одному помогать, сдѣлаешь себѣ же хуже и другимъ не поможешь. А умирать и болѣть, лѣчись не лѣчись, всѣ будемъ.

Какъ то вы живете и физически и духовно? Главное, духовно чтобъ было хорошо. Вспоминаю о васъ обоихъ съ любовью.

Въ клиникѣ Таня пролежитъ, должно быть, еще дней 5. Тамъ лучше. А мы безпрестанно ее навѣщать будемъ.

А трубку въ носу будетъ носить 2 мѣсяца.

Цѣлую васъ, милые дѣти.

Л. Т.

На конверте: Моск. Курск. ж. д. Козловка-Засѣка, Ясная Поляна. Андрею Львовичу Толстому.

Печатается по автографу, находящемуся у О. К. Толстой. Дата определяется содержанием письма. Публикуется впервые.

Комментарий к встречающимся в письме именам см. в прим. к письму № 264.

1 Зачеркнуто: Опе[рація]

2 См. факсимиле.

В ответном письме от 27 марта A. Л. Толстой писал отцу: «Что у вас? Что Таня? Попроси кого-нибудь, пожалуйста, написать нам, чтò у вас делается. Нам такое удовольствие получить письмо от тебя. Мы с Ольгой и Марья Александровна [Шмидт], очень беспокоимся о Тане, и очень нам страшно сделалось, читая твоё описание операции».

266. М. Л. Оболенской.

1900 г. Апреля 2. Москва.

Сейчасъ получилъ твое письмо, милая Маша, съ записочками д[яди] С[ережи]. Спасибо тебѣ. Спѣшу написать, главное, ему, что онъ слишкомъ мрачно смотритъ на Тан[ину] болѣзнь и операцію. Она теперь ходитъ, и шрамъ мало замѣтенъ. Еще есть головная боль и въ нѣкот[орыхъ] мѣстахъ нечувствительность. Очень похудѣла, ночи не спала отъ боли головы.

Письмо Л. Н. Толстого к A. Л. и О. К. Толстым от 23 марта 1900 г.

Размер подлинника.

Теперь ей лучше. Сейчасъ Маруся1 ей моетъ голову въ столовой. Она спить въ Мишиной комнатѣ. Всегда больнѣе чужое горе отъ того, что не притерпишься къ нему, какъ то[тъ], кто терпитъ. Такъ мнѣ его горе2 продолжаетъ быть очень, очень больно. Хорошо нешто то, что это связываетъ меня больше съ нимъ. Это я, разумѣется, пишу ему. Пусть онъ не насилуетъ себя писать мнѣ.

Мнѣ нужно знать про него. И ты пиши. Твою жизнь ты ужъ очень хорошо расписываешь. Но все таки увѣренъ, что такъ и есть. Твои Нат[аша]3 и Юша4 очень милы и трогательны, и я увѣренъ, что имъ хорошо съ тобой, по[тому] ч[то] ты умѣешь думать о другихъ больше, чѣмъ о себѣ. Цѣлую тебя, Колю5 и ихъ.

Никому не пишу писемъ, такъ ослабъ; но это поспѣшилъ какъ попало написать, п[отому] ч[то] хотѣлось очень.

Л. Т.

2 Апр.

Здоровье мое очень хорошо, не въ смыслѣ Мар[ьи] Ал[ександровны],6 а взаправду.

Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ (архив H. Л. Оболенского). Впервые опубликовано по копии в «Современных записках»,. 1926, XXVII, стр. 255.

Ответ на письмо М. Л. Оболенской, писавшей отцу по получении известия об операции Татьяны Львовны Сухотиной. Письмо Толстого от 23 марта, как обычно, она передала для прочтения гр. С. Н. Толстому, тяжело переживавшему неудачные замужества его дочерей. 31 марта М. Л. Оболенская писала: «Милый пaпà, посылаю тебе две последние записки ко мне дяди Сережи, из них ты его почувствуешь, а он тебе так и не написал. Что-то Таня? Мы все о ней думаем, жалеем ее и удивляемся ее храбрости. Телеграмма всё-таки нас утешила. У нас всё по-старому, хорошо: живем очень правильно, встаем в 7 или 8 часов, каждый занят своим делом, и все заняты своим делом и все заняты общим делом обоюдных отношений. Коля принялся за английский язык, изучает книжки о садах, посевах и т. п., пишет твои письма для Черткова, я тоже пишу, копаюсь в парниках, шью. Юша, захлебываясь, читает, составляет конспекты прочитанного, выписывает любимые места и занимается своими специальными науками. Наташа помогает писать, помогает шить и мечтательно по-девически томительно ждет весну. Все мы очень дружны, много разговариваем, и я всегда чувствую какую-то ответственность за Юшу и Наташу, и потому у меня в отношениях с ними особенная старательность и осторожность […] Пока прощай, милый пaпà, целую тебя крепко. Сейчас пошла река, и Наташа с Матрешей побежали смотреть, но идет не дружно, слабо. Весна не хороша, но и то мы наслаждаемся: жаворонки вьются, земля пищит и дышит, крапива молодая лезет, и на солнце так тепло. Сегодня вспомнили про Москву, колеса, пыль, шум и подумали, как тебе была бы приятна наша тишина и мягкость под ногами» (опубликовано в переводе на немецкий язык в книге «Vater und Tochter», стр. 129—130).

Матреша — Матрена Дмитриевна Фролкова, дочь яснополянского крестьянина Дмитрия Яковлевича Фролкова. Была с 1896 по 1906 г. горничной М. Л. Оболенской, которая при ней умерла. Впоследствии стала второй женой яснополянского кучера Адриана Павловича Елисеева.

Гр. С. Н. Толстой писал М. Л. Оболенской: «Благодарю тебя несказанно, милая Маша, за присланные тобою письма. Всё это ужасно, я их еще раз сейчас буду читать, а то я не вполне еще всё это могу понять, но всё это ужасно. Жалко всех, Льва Николаевича, Софью Андреевну, Вас, но, конечно, она, Таня, главное […] Бог оглянулся на нас со Львом Николаевичем». — «О Тане, если чтò будет из Москвы, уведомь. Льву Николаевичу не пишу, так трудно писать, когда люди в таком горе, и, страшно, как бы еще не разбередить больное место. Писать, что сочувствую, не имеет смысла, надо быть бог знает кем, чтобы не сочувствовать в такой беде. Если будешь ему