сравнения, но не могу воздержаться от него, так оно верно показывает всю неправильность отношения общества вообще к суждениям людей, отличающихся чем-нибудь от всех других. Отношение это тем более распространено, что оно увольняет людей от вникания в смысл того, что говорят эти люди. «Он поэт, он механик, он идеалист», и потому нечего и разбирать смысл того, что он говорит. От этого-то и существует то странное мнение и даже обычай определять на места, требующие наибольших дарований и ума, всяких Ивановых, Петровых, Зенгеров,3 Плеве4 и т. п., имеющих только то достоинство, что они ничем не отличаются от других людей. Это во-первых. Во-вторых же, то, что мне кажется, — о чем я очень жалею, — что Вы не читали и не знаете сущность проекта Джорджа. Крестьянское сословие не только не будет противиться осуществлению этого проекта, но примет его как осуществление желания многих поколений своего сословия.
Сущность проекта ведь в том, что земельная рента, т. е. излишек ценности земли в сравнении с землей самой низкой доходности и зависящий не от труда человека, а от природы или местонахождения земли, употребляется на подати, т. е. на общие нужды, т. е. общий доход употребляется на общее дело. По этому проекту выходит только то, что если Вы владеете в Боржоме,5 а я в Тульской губернии известным количеством земли, то земли этой никто у меня не отымает, а я только обязан платить за нее ренту, которая всегда ниже доходности. Не знаю как в Боржоме, но в Крапивенском уезде Тульской губернии рента земли будет рублей 5, наемная же плата теперь рублей 10, и потому владелец 1000 десятин, обязанный платить в казну 5000 рублей, если он не будет в состоянии этого сделать, что, вероятно, произойдет для 9/10 помещиков, откажется от этой земли, и крестьяне, платящие по 10 рублей за наем, очевидно, с радостью расхватают ее по 5 рублей и будут держать ее из поколенья в поколенья, так что большая масса крестьянства ни в каком случае не может не сочувствовать этому проекту и будет всегда на стороне его.
Вот в грубых чертах сущность проекта Генри Джорджа. Это во-вторых. В-третьих же, то, что мера эта не проведена ни в Европе, ни в Америке, не только не доказывает, что она не может быть проведена в России, но, напротив, указывает на то, что именно в России, благодаря самодержавию, она только и может быть проведена. В Европе и Америке землевладельцы, составляющие большую часть правительства, никогда в своих интересах не допустят освобождения земли от права собственности, но и там уже видно движение в этом направлении, а в Австралии и Новой Зеландии уже есть осуществление этой меры. Кроме этого, мера эта особенно важна в наше время для всё еще земледельческой России, несмотря на то, что Витте,6 Ковалевский,7 Менделеев8 и другие старательно хотят направить ее на путь капитализма и фабричного производства.
Это в-третьих. В-четвертых же, Вы пишете, что «для осуществления этой грандиозной идеи нужен был бы царь-богатырь, вроде Петра Великого и другие сотрудники, чем те, которыми может располагать Николай II». Я же думаю, что для осуществления этой идеи не нужно никакого особенного богатырства, тем менее такого распутного и пьяного, как богатырство Петра Великого, а нужно только разумное и честное исполнение своей царской обязанности, в этом случае более всего выгодной для самого царя, т. е. для самодержавия, и мне кажется, что Николай II с своим, как все говорят, добрым сердцем, вполне мог бы осуществить ее, если бы только понял всю ее важность для себя и, главное, для всего народа.
Что касается до сотрудников, то само собой разумеется, что проведение этой меры немыслимо с теми трупами чиновников, которые тем более трупы, чем выше они стоят на иерархической лестнице чиновничества, и что вся эта компания вроде Победоносцевых, Ванновских, Чертковых9 должна быть устранена от всякого участия в этом деле. Сотрудниками же, способными, честными, рвущимися к настоящему делу, которое они могут полюбить, полна Россия. Это в-четвертых.
То же, что Вы говорите о необходимости реформ во всех областях управления, о зловредности чиновничества, о всеобщей страсти к наживе, о всяких «панамах»10, непосильном милитаризме, о распущенности нравов, — всё это само собой уничтожится из среды правительства, как только будут выкинуты из него люди беспринципные, ищущие только своего возвышения и выгоды, и будут призваны к великому делу люди, которые будут любить его. Так что я не только не согласен с Вами, что возможность спасти самодержавие состоит в разных заплатах, как ответственность министров (перед кем?), переформирование и оживление высших учреждений государственного совета, министерств и тому подобное но, напротив, думаю, что эта иллюзия возможности исправить дело нашиванием новых заплат на старое рубище есть самая губительная из иллюзий, поддерживающая тот невозможный порядок вещей, среди которого мы живем теперь. Всякое такое переформирование без внесения высшей идеи, во имя которой люди могут с одушевлением и самоотверженно работать, будет только bonnet blanc et blanc bonnet.11 Вообще осуществление моей, кажущейся Вам столь неосуществимой, идеи без всякого сравнения возможнее, чем то, что делается теперь — поддержание отжившего самодержавия без всякой высшей идеи, а только самодержавия для самодержавия.
Говоря о проведении такой меры посредством насилия власти, я говорю не с своей точки зренья, при которой я считаю всякое, хотя бы и кажущееся нам благодетельным, насилие противным тому христианскому учению, которое я исповедую, но с точки зренья людей, во что бы то ни стало хотящих отстоять отжившее и губительное как для самодержца, так и для народа самодержавие и дать ему наилучшее оправдание.12
Простите, что так длинно пишу Вам о предметах, в которых едва ли мы можем быть согласны, но Ваше письмо, затрагивая самые дорогие и долго занимавшие меня вопросы, вызвало во мне необходимость высказаться. Прощайте, желаю Вам всего лучшего и еще раз благодарю Вас за исполнение моей просьбы. Не пишу Вам своей рукой, потому что на днях у меня сделалась rechute не воспаления, а, как говорят врачи, малярии, и я опять очень слаб.
Любящий Вас Лев Толстой.
1 мая 1902.
Подлинник написан и датирован рукой H. Н. Ге, подпись и заключающая письмо дата собственноручные. Впервые опубликовано в книге: Л. Н. Толстой, «Великий грех. О земельной собственности», Berlin, Heinrich Caspari Verlagsbuchhandlung, s. а. В ГМТ хранится черновик, мало отличающийся от законченного текста (написан в несколько приемов).
1 [«Тяжелые времена»,]
2 Толстой ошибся: «кузнец и механик» Даниель Дойс, «известный всем, как человек с изобретательным умом», выведен Диккенсом не в «Тяжелых временах», а в «Крошке Доррит». Друг Дойса — мистер Мигльс.
3 Григорий Эдуардович Зенгер (1853—1919), филолог, министр народного просвещения после ухода П. С. Ванновского. Пытался провести реформу высшей школы.
4 Вячеслав Константинович Плеве (1846—1904), министр внутренних дел после убийства Д. С. Сипягина, крайний реакционер.
5 Имение Николая Михайловича было в Боржоме.
6 Сергей Юльевич Витте (1849—1915), министр финансов, проводивший политику в интересах крупной буржуазии.
7 Максим Максимович Ковалевский (1851—1916), социолог, профессор права.
8 Дмитрий Иванович Менделеев (1834—1907), химик. Был горячим поборником развития в России отечественной промышленности.
9 Михаил Иванович Чертков. См. прим. 12 к письму № 204.
10 Имеется в виду Панамский канал, который различные капиталистические компании строили в течение 34 лет (1880—1914). Невероятное мошенничество, подкуп, растраты связаны с историей этого канала.
11 [всё одно и то же.] Французская поговорка: «C’est bonnet blanc et blanc bonnet». Буквально: «Это колпак белый и белый колпак».
12 В черновике зачеркнуто: только этим способом может быть удержано на некотор
255. C. H. Толстой.
1902 г. Мая 15. Гаспра.
Милая Соня, я очень рад был серьезно поговорить с Илюшей1 о воспитании детей. То, в чем мы с ним несомненно согласны, но что только отрицательно, это то — что надо детей учить как можно меньше. Это потому, что если дети вырастут не научившись чему-нибудь, — это далеко не так опасно, как то, что случается почти со всеми детьми, особенно, когда матери, не знающие тех предметов, которым обучаются дети, руководят их воспитанием, — именно то, что они получают indigestion2 учения и потому отвращение к нему. Учиться, и успешно, может ребенок или человек, когда у него есть аппетит к изучаемому. Без этого же это вред, ужасный вред, делающий людей умственными калеками. Ради бога, милая Соня, если ты и не вполне согласна со мной, поверь мне на слово и поверь, что если бы это не было делом такой огромной важности, я бы не стал писать тебе об этом. Поверь, главное, своему мужу, который вполне разумно смотрит на это.
Но тут обычное возражение: если дети не будут учиться — чем они будут заняты? Бабками и всякими глупостями и гадостями с крестьянскими ребятами? При нашем барском устройстве жизни возражение это имеет разумный смысл. Но разве необходимо приучать детей к барской жизни, т. е. тому, чтобы они знали, что все их потребности кем-то как-то удовлетворяются, без малейшего их участия в этом удовлетворении? И поэтому я думаю, что первое условие хорошего воспитания есть то, чтобы ребенок знал, что всё, чем он пользуется, не спадает готовым с неба, а есть произведение труда чужих людей. Понять, что всё, чем он живет, есть труд чужих, не знающих и не любящих его людей — это уж слишком много для ребенка (дай бог, чтобы он понял это, когда вырастет), но понять то, что горшок, в кот[орый] он мочился, вылит и вымыт без всякого удовольствия няней или прислугой, и так же вычищены и вымыты его ботинки и калоши, которые он всегда надевает чистыми, что всё это делается не само собой и не из любви к нему, а по каким-то другим, непонятным ему причинам, это он может и должен понять, и ему должно быть совестно. Если же ему не совестно, и он продолжает пользоваться этим, то это начало самого дурного воспитания и оставляет глубочайшие следы на всю жизнь. Избежать же этого так просто: и это самое я, говоря высоким слогом, с одра смерти умоляю тебя сделать для твоих детей. Пусть всё, что они в силах сделать для себя — выносить свои нечистоты, приносить воду, мыть посуду, убирать комнату, чистить сапоги, платье, накрывать на стол и т. п. — пусть делают сами. Поверь мне, что как ни кажется ничтожным это дело — оно в сотни раз важнее для счастья твоих детей, чем знание французского языка, истории и т. п. Правда, при этом возникает главная трудность: дети делают охотно
