но слуги из лезгин с ним были. Относительно винтовок точно не помню, но, кажется, кроме кинжала, шашки и пистолета, другого оружия при бегстве при нем не было. Он жил у нас в казенном двухэтажном доме, в нижнем этаже, ежедневно обедал с нами за общим столом, ел мало, ничего не пил (из вин). Жидкой пищи не ел. Когда подавали ему, как гостю, первому, он ни за что не брал с блюда первым, ждал, когда возьмет моя мать, сидевшая рядом, и он с блюда пилава (который готовился ежедневно) брал заметно из того самого места, с которого брала моя мать. Это мне тогда же бросилось в глаза, и когда я полюбопытствовал узнать о причине, мне объяснили, что это обычай на востоке из боязни быть отравленным. Позже, действительно, я узнал, что такой обычай существует. Послеобеденные прогулки совершались ежедневно. Мать моя с кем-либо из детей ехала в коляске, Хаджи-Мурат, подполковник Бучкиев и два казака верхами. В день бегства мы отъехали более версты, у самой опушки леса Хаджи-Мурат выхватил пистолет и на месте выстрелом убил одного из казаков; кажется, он стрелял и в Бучкиева, но не попал и поскакал в лес. Бучкиев немедленно послал другого казака доложить отцу моему о бегстве, а сам остался и проводил до дому перепуганную мать мою. Когда мы вернулись домой, во дворе была уже тревога, суматоха, отец распоряжался сбором войска и благодарил (иронически, как потом мне говорил отец) Бучкиева за спасение жены и детей. Но Бучкиев этой иронии не понял. Отец мой выступил с двумя ротами солдат около шести часов вечера и, благодаря тому, что он, как инженер, знал хорошо топографию уезда и все тропинки, а также знал, каким путем Хаджи-Мурат должен был ехать в Дагестан, перерезал ему дорогу и настиг в лесу, где началась огнестрельная перестрелка. У Хаджи-Мурата было уже около пятнадцати всадников, которые, вероятно, его ожидали на дорого. Рассказывали, что Хаджи-Мурат получил четырнадцать пуль в грудную область и все еще не сдавался. После каждой пули он затыкал дыру каким-то удивительным восточным пластырем и как будто не чувствовал раны. Так живьем он не дался. Когда, наконец, его убили, отец приказал снять голову и в спирте ее отправил в Тифлис наместнику, чтобы не было сомнений, что убит именно Хаджи-Мурат. Голова эта была выставлена в пожарном депо, и весь город ходил смотреть. Отец мне позже говорил, что если бы ему не удалось поймать Хаджи-Мурата, то пришлось бы головой за него отвечать, так как он высмотрел нашу дислокацию, знал слабые стороны, и Шамиль легко мог овладеть Тифлисом. Вот был бы скандал, всё бы свалили на отца! Замечательно, как мне говорила потом мать моя, что она, имея дурное предчувствие, не хотела в тот день ехать на прогулку, но Хаджи-Мурат ее уговорил. Отец мне потом говорил, что если бы он знал о таком предчувствии моей матери, которому он всегда верил, то, вероятно, принял бы какие-нибудь особенные меры. Замечательно также, что отец мой никакой награды за поимку Хаджи-Мурата не получил, кроме любезного письма, и то от начальника штаба, даже не от Воронцова» (опубликовано в указанном выше «Сборнике Государственного Толстовского музея», стр. 191).
6. A. A. Коргановой.
1903 г. Января 8. Я. П.
Милостивая государыня
Анна Авессаломовна,
Ваш сын, Иван Иосифович, узнав о том, что я пишу о Хаджи-Мурате, был так любезен, что сообщил мне многие подробности о нем и, кроме того, разрешил мне обратиться к вам с просьбою о более подробных сведениях об этом жившем у вас в Нухе наибе Шамиля. Хотя сведения Ивана Иосифовича и очень интересны, но так как он был в то время десятилетним ребенком, то многое могло остаться для него неизвестным или ложно понятым. И потому позволяю себе обратиться к вам, уважаемая Анна Авессаломовна, с просьбою ответить мне на некоторые вопросы и сообщить мне всё, что вы помните об этом человеке, об его бегстве и трагическом конце.
Всякая подробность о его жизни во время пребывания у вас, об его наружности и отношениях к вашему семейству и другим лицам, всякое кажущееся ничтожным обстоятельство, которое сохранилось у вас в памяти, будет для меня очень интересно и ценно.
Вопросы же мои следующие:
1) Говорил ли он хоть немного по-русски?
2) Чьи были лошади, на которых он хотел бежать? Его собственные или данные ему? И хорошие ли это были лошади и какой масти?
3) Заметно ли он хромал?
4) Дом, в котором жили вы наверху, а он внизу, имел ли при себе сад?
5) Был ли он строг в исполнений магометанских обрядов: пятикратной молитвы и др.?
Простите, уважаемая Анна Авессаломовна, что утруждаю вас такими пустяками, и примите мою искреннюю благодарность за всё то, что вы сделаете для исполнения моей просьбы.
С совершенным уважением остаюсь готовый к услугам
Лев Толстой.
P. S. Еще вопрос, 6) Какие были и чем отличались те мюриды, которые были и бежали с Хаджи-Муратом?
И еще вопрос, 7) Когда они бежали, были ли на них ружья?
Отец пишет не своей рукой, потому что лежит больной.
Мария Оболенская.
Печатается по копировальной книге № 4, лл. 219—222. Подлинник написан рукой М. Л. Оболенской, подпись собственноручная. Впервые опубликовано, с датой: «конец 1902 г.», в книге Г. В. Бебутова «Л. Н. Толстой и Хаджи-Мурат», Эривань, 1928, стр. 17—19. Датируется по отметке в копировальной книге.
Анна Авессаломовна Корганова (1816—1900-е гг.) — вдова Иосифа Ивановича Корганова, уездного начальника в г. Нухе.
А. А. Корганова лично не ответила. По поручению Толстого ее посетил в Тифлисе С. Н. Шульгин. Полученные от нее немногие сведения (большинство подробностей она забыла) Шульгин сообщил Толстому и впоследствии опубликовал в своей статье «Предание о шамилевском наибе Хаджи-Мурате» — «Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа», IX, Тифлис, 1909. См. письмо № 53.
* 7. T. Л. Сухотиной.
1903 г. Января 9. Я. П.
По твоим телеграммам, милая Таничка, знали и про роды близнецов1 и про твое отношение к этому — resignée;2 дай-то бог. Вчера получили твое письмо с описанием всех подробностей, которые я так жаждал знать.3 Но я не удовлетворен тем, что не объяснена смерть первого. Ведь не от потери белка же? Невольно хочется думать о будущем, хотя и знаю, что этого не следует. Что бы с тобой было, если бы ты родила живую двойню? Страшно подумать и о твоей безумной радости и такой же тревоге и о том, как бы ты перенесла или, скорее, не перенесла этого. Держись, голубушка, той духовной силы, которая есть в тебе и присутствие которой в тебе радует меня. Не давай ослабевать этой силе, а когда ослабеет, усилием возвращайся к ней. Это усилие — высшее свойство души.
Я всё еще слаб, два дня было похуже, нынче значительно лучше.4 Душевное состояние самое счастливое, радостное. Целую тебя, милый друг, дай бог, чтобы письмо это застало тебя физически, а главное, духовно в хорошем состоянии.
Лев Толстой.
9 янв. 1903 г.
Написано и датировано рукой М. Л. Оболенской, подпись собственноручная.
1 2 января Толстые получили телеграмму из Рима о неудачных родах Т. Л. Сухотиной: два мертвых мальчика.
2 [покорное;]
3 Письмо неизвестно.
4 Толстой заболел инфлуенцей 5 декабря 1902 г.
* 8. Томасу Ферису и Берти [Бертраму?] Роу (Thomas Н. Ferris & Bertie [Bertram?] Rowe.)
1903 г. Января 9. Я. П.
Dear Mister Ferris & Rowe,
I still am very weak, but if I was quite strong and healthy, I could not wish to discuss the matter of your creed, because our intercourse can have no good results for you and for me. All what you write in your letter has been heard and read by me hundreds of times, and I was always astonished to see that good and religious people should prefer such strange, contrary to reason and complicate theories as yours1 to the simple belief in God and man’s relation to him as his servant — a belief that gave and gives me in all circumstances of my life a perfect guide in my conduct and tranquility and gladness of heart in life and coming death. All, what I can say to you, is that being much older than you, I think myself obliged to advise you to try to liberate yourself from the noxeous delusion under which you are labouring.
Yours truly
Уважаемые гг. Ферис и Роу,
Я всё еще очень слаб, но если и был бы вполне в силах и здоров, то все-таки не хотел бы обсуждать вопросы вашей веры, потому что наш разговор не мог бы принести добра ни вам, ни мне. Всё, что вы пишете в вашем письме, уже слышано и читано мною сотни раз, и я всегда удивлялся, что хорошие и верующие люди предпочитают столь странные и сложные теории, подобные вашей,1 простой вере в бога и отношению к нему человека как его слуги, — вера, которая давала и дает мне во всех обстоятельствах жизни совершенное руководство в поведении и спокойствие и душевную радость в жизни и приближающейся смерти. Всё, что я могу сказать вам, это то, что, будучи гораздо старше вас, я считаю своим долгом посоветовать вам освободиться от пагубного обмана, во власти которого вы находитесь.
Искренно ваш
Печатается и датируется по машинописной копии (в копии подпись не воспроизведена).
Томас Ферис и Берти [Бертрам?] Роу — англичане, члены земледельческой колонии, поставившей своей задачей жить без употребления денег. См. т. 72, письмо № 210. Ферис и Роу приехали в Россию специально для свидания с Толстым. Посетили его 1 января 1903 г.
1 Ферис и Роу были спиритами. См. письмо Толстого к В. Г. Черткову от 11 января 1903 г., т. 88.
9. В. Г. Черткову от 11 января.
10. П. А. Буланже.
1903 г. Января 13. Я. П.
Вчера был очень слаб и не успел написать вам, дорогой Павел Александрович. На вопросы, обращенные ко мне об отношении богатства к христианству, имею ответить следующее: не говоря об евангельском учении, богатство просто само по себе, по здравому смыслу, не совместимо с вполне доброю жизнью. Об этом, мне кажется, я довольно обстоятельно высказался в статье «Так что же нам делать?». Деньги, лежащие у меня в кармане, в сундуке, в банке, суть несомненно исполнительные листы на тех, у кого их нет — на бедных, а держать у себя эти исполнительные листы с тем, чтобы при случае воспользоваться ими, или только, сознавая свою власть, угрожать ими, не есть доброе, а
