насилием» и призывал как правительство, так и борющиеся с ним силы к смирению и всепрощению.
Революционному пути организованной массовой борьбы Толстой противопоставил путь «пассивного неучастия» масс в правительственных «насилиях» и нравственного самоусовершенствования. Этой мыслью проникнуто большинство писем Толстого 1904—1906 гг.
На многочисленные запросы своих корреспондентов, как следует относиться к революционным выступлениям и политическим требованиям народных масс, Толстой неизменно советовал не участвовать в политических «насилиях», «с чьей бы стороны они ни совершались».
Эта проповедь наносила делу революции самый прямой и непосредственный вред. «Не противься злу насилием, — писал с возмущением А. М. Горький. — Я не знаю в истории русской момента более тяжелого, чем этот, и не знаю лозунга более обидного для человека, уже заявившего о своей способности к сопротивлению, к бою за свою цель».11
В то же время Толстой с еще большей страстностью и убежденностью, чем прежде, обличает бесчеловечность «рабства», в котором находился народ у помещиков и капиталистов, ужасы солдатчины, бедствия крестьянского безземелья, несправедливость и тяжесть податной системы, разоблачает «церковный обман», грабительские, «разбойничьи» действия царизма и призывает к «неповиновению» ему.
Беспощадная и глубоко справедливая критика великим писателем «всех современных государственных, церковных, общественных, экономических порядков»12 царской России, звучавшая на весь мир, вопреки его воле и желанию не только оправдывала революционный протест масс, но объективно содействовала их освободительной борьбе. И, несмотря на то, что Толстой отстранился от революционной борьбы и осуждал ее, он ни в какой мере не хотел поражения революции и горячо возражал, когда его подозревали или упрекали в этом. «Я тоже не согласен с вами с приписываемой вами мне роли в нашей революции: ни в том, что я виновник ее, ни еще менее в том, что я не признаю ее и желал бы задавить ее… я радуюсь на революцию, но огорчаюсь на тех, которые, воображая, что делают ее, губят ее. Уничтожит насилие старого режима только неучастие в насилии, а никак не новые и нелепые насилия, которые делаются теперь».13
Толстой принимал революцию и радовался на нее постольку, поскольку видел в ней несомненное выражение охватившего широчайшие массы «сознания незаконности требований правительства». «Россия переживает важное, долженствующее иметь громадные последствия время»,14 — писал он об этом в 1905 г. «Престиж власти разрушен, и перед русскими людьми нашего времени, перед огромным большинством их, возник во всем великом значении вопрос о том, должно ли, следует ли повиноваться правительству. В этом возникшем в русском народе вопросе — одна из причин предстоящего, а может быть, и начавшегося великого всемирного переворота».15
Таким образом, Толстой в известной мере сочувствовал русской революции, по-своему понимал ее мировое значение. Политическую борьбу, вооруженные выступления Толстой считал величайшим заблуждением народа, но от которого, по его мнению, он не может не освободиться по мере обострения и развития революционных событий. Освобожденные от революционных иллюзий, ставшие на позицию неучастия во зле массы обретут ту силу, которая, с его точки зрения, сумеет обновить на началах справедливости сначала русскую жизнь, а потом и весь мир. С этой утопической и реакционной точки зрения Толстой оправдывал революцию и утверждал ее необходимость;
В самый разгар революции, за несколько дней до декабрьского восстания, Толстой с неколебимой убежденностью пишет В. В. Стасову: «События совершаются с необыкновенной быстротой и правильностью. Быть недовольным тем, что творится, всё равно, что быть недовольным осенью и зимой, не думая о той весне, к которой они нас приближают».16
Весьма сложное и противоречивое отношение Толстого к революции отражало некоторые из тех существенных сторон и объективных противоречий самой революции, в которых выразилось ее историческое своеобразие и которые во многом предопределили ее исход.
III
Одна из главных отличительных черт революции 1905 года, по определению В. И. Ленина, состояла в том, что «это была крестьянская буржуазная революция в эпоху очень высокого развития капитализма во всем мире и сравнительно высокого в России. Это была буржуазная революция, ибо ее непосредственной задачей было свержение царского самодержавия, царской монархии и разрушение помещичьего землевладения, а не свержение господства буржуазии».17
Но в то же время первая русская революция была и пролетарской «не только в том смысле, что пролетариат был руководящей силой, авангардом движения, но и в том смысле, что специфически пролетарское средство борьбы, именно стачка, представляло главное средство раскачивания масс и наиболее характерное явление в волнообразном нарастании решающих событий».18
Толстой воспринял революцию с позиций патриархальной крестьянской массы. В силу этого писатель не мог не сочувствовать основной демократической задаче революции — коренному изменению условий жизни крестьянских масс, освобождению их от помещичьей кабалы и самодержавно-полицейского гнета. Толстой был по-своему прав, когда не без гордости писал в дни революции В. В. Стасову, что «состоит» «во всей этой революции в звании, добро и самовольно принятом на себя, адвоката 100-миллионного земледельческого народа» и сорадуется «всему, что содействует или может содействовать его благу».19
Благо же народа, по глубочайшему убеждению писателя, заключалось в освобождении от «земельного рабства» и «правительственных насилий», то есть именно в том, к чему стремилось крестьянское движение в первой русской революции и что составляло одну из важнейших ее демократических задач. Крестьянство было в глазах Толстого единственным подлинным носителем общенародных интересов. В промышленном пролетариате Толстой не видел самостоятельного общественного класса с своими особыми и во многом отличными от крестьянских интересами и задачами. Рабочий для Толстого — это не более как обезземеленный крестьянин, жаждущий только возвращения к земле, к крестьянскому труду и хозяйству. Толстой был убежден, что, выражая «волю» «земледельческого народа», он тем самым говорит от лица всех трудящихся, всего народа, всех «рабочих людей».
Представляя и выражая настроения и чаяния патриархальной деревни, Толстой крайне ограниченно, а во многом и ошибочно, понимал задачи и цели русской революции.
Отмечая в 1905 г. правильность и своевременность социал-демократического лозунга об образовании революционно-крестьянских комитетов, то есть органов диктатуры революционного крестьянства, Ленин в то же время указывал на необходимость считаться с тем, что в крестьянском движении еще таится «масса темноты, бессознательности», и предостерегал об опасности каких-либо иллюзий на этот счет. «Темнота мужика, — говорил Ленин, — выражается прежде всего в непонимании политической стороны движения, в непонимании, например, того, что без коренных демократических преобразований во всем политическом строе всего государства совершенно невозможны никакие прочные шаги на пути расширения землевладения».20
В отстранении Толстого от политики, в его убежденности, что выдвинутые рабочими требования «и свободы печати, и свободы собраний, отделения церкви от государства, даже восьмичасового дня — для большей массы крестьянства не представляют никакого интереса… что он (земледельческий народ. — Е. К.) ждет и желает одного: освобождения земли от права собственности, общности земли»,21 объективно отразилась политическая незрелость крестьянского движения эпохи первой русской революции.
Удовлетворение этого самого заветного крестьянского желания представлялось Толстому, как и самому крестьянству, единственно возможной, необходимой и при этом кардинальной мерой раскрепощения всех трудящихся, мерой, которая «делает излишними все сложные требования рабочих».
Подобная трактовка места и значения земельного вопроса в освободительном движении масс была не только очень далека от ближайших политических задач этого движения, но и прямо заострена против «политики» вообще и рабочего движения в частности. Но в то же время она носила демократический характер, выражая одновременно и революционное стремление крестьянства — «смести до основания и казенную церковь, и помещиков, и помещичье правительство, уничтожить все старые формы и распорядки землевладения, расчистить землю, создать на месте полицейски-классового государства общежитие свободных и равноправных мелких крестьян»22 и его незнание подлинных путей осуществления этих своих желаний.
«Земледельческая община», «где жизнь организована и не нуждается в насилии», — таков был патриархально-примитивный общественный идеал Толстого, противопоставленный им как демократической республике, так и социалистическому общественному строю. Демократическое содержание этого крестьянского идеала и его утопический в условиях высокоразвитого капитализма характер с предельной ясностью раскрыл В. И. Ленин, указывавший на то, что «уравнительность» землепользования… идея равенства мелких производителей реакционна, как попытка искать позади, а не впереди, решения задач социалистической революции. Пролетариат несет с собой не социализм равенства мелких хозяев, а социализм крупного обобществленного производства. Но та же идея равенства есть самое полное, последовательное и решительное выражение буржуазно-демократических задач».23
IV
Историческое своеобразие первой русской революции состояло в том, что это была буржуазно-демократическая революция в эпоху империалистической стадии развития мирового капитализма, что открывало перед ней вполне реальные перспективы перерастания в революцию социалистическую. Крестьянским массам на этом историческом этапе еще не было доступно понимание смысла и содержания происходившего в России демократического переворота, его значения для победы социалистической революции в стране.
Будучи выразителем крестьянских идей и настроений, Толстой не мог сознавать того, «что самая полная «воля» и самое «справедливое» распределение хотя бы даже и всей земли не только не уничтожит капитализма, а, напротив, создаст условия для особенно широкого и могучего его развития»24 и тем самым откроет путь к социалистическому переустройству общества. Но Толстой с исключительной силой отразил в своем творчестве и учении антикапиталистический протест крестьянских масс и, несмотря на утопизм своих воззрений, поставил целый ряд конкретных вопросов демократии и социализма, явился глубоким критиком капиталистического строя.
Отвращение к буржуазному миропорядку, желание избавиться от жестокой власти капиталистических отношений неизменно преследовало Толстого, когда он раздумывал над вопросами собственно русской жизни, отражавшими нарастание в стране буржуазно-демократической революции.
В годы революции Толстой постоянно обращается к истории буржуазных революций в Европе, к исторической практике крупнейших буржуазных государств. Особо пристальное внимание Толстой уделяет истории первой буржуазной революции во Франции. Это обстоятельство весьма примечательно.
Ленин указывал, что цели первой русской революции, к которым она непосредственно стремилась, «почти в полном объеме осуществила буржуазная революция во Франции в 1792 и 1793 гг.».25
Аналогия между этими двумя революциями, происходившими в разных странах и на различных исторических этапах, в известной мере была ясна и Толстому. Он видел ограниченность буржуазной революции Франции, ясно видел противоречие между результатом революции — приходом к власти буржуазии — и «выставленными» этой революцией освободительными идеалами. На этом основании Толстой утверждал, что ни одна из буржуазных революций в Европе не приблизила человечество к осуществлению «несомненных, истинных принципов равенства, свободы, братства», «которые как были, так и остались и останутся истинными и до тех пор будут стоят как идеалы перед человечеством, пока не будут достигнуты».26 К этому горькому выводу Толстой пришел, исходя из того несомненного и правильно наблюденного факта, что «не только древнее и феодальное государства были органами эксплуатации рабов и крепостных, но и «современное представительное государство есть орудие эксплуатации наемного труда капиталом».27
Объективно утопические взгляды Толстого, его противоречивое отношение к революции отражали уже созревшую в России в рамках самодержавно-помещичьего строя противоположность интересов труда и капитала.
