чистому источнику, вместо [того], чтобы утолить тут свою жажду, побрел куда-то в пески, где никак не может быть того, чего он ищет и что уже было доступно ему. Вы делаете то же самое, отыскивая разрешения вопроса жизни (как прожить вам, М[арье] А[ркадьевне], свою жизнь) в том, чтò называется наукой, тогда как разрешение дано вам и вы усвоили его себе с необыкновенной ясностью и искренностью.

Для того, чтобы вам вполне выяснить свою мысль, мне, может быть, придется много написать. Прошу извинить меня за это. Ваше, простите меня, заблуждение, происходит вот отчего:

С тех пор, как живут люди, они всегда, и теперь в огромном большинстве, никогда не жили и не живут без религии (религия это установленное человеком между собою и всем бесконечным по времени и пространству миром или духовным началом отношение, из к[оторого] вытекает руководство поступков). В нашем же христ[ианском] мире случилось нечто особенное, приведшее этот мир в то ужасное, безумное, скрытое внешними формами, хуже чем зверское состояние, в к[отором] живут теперь христ[ианские] народы. Случилось именно то, что христианство, открыв людям тот высший закон жизни, следуя которому, люди найдут высшее, доступное им и личное и общее благо, христианство это истинное, включая в себя как conditio sine qua non2 непротивление злу насилием, было так искусно, незаметно, с помощью всякого рода внушения изменено, что от него ничего не осталось кроме названия. На место христианства, указывавшего человечеству далекий вперед путь совершенствования и приближения к благу установилось уродливое, бессмысленное, идолопоклонническое, жреческое учение, стоявшее гораздо ниже общего среднего уровня людей христианского мира, и всё больше и больше отстававшего от этого уровня. Мало того, что установившееся учение стояло ниже общего уровня, оно понижалось еще тем, что истинное христ[ианское] учение, хотя смутно, неясно, но проникало в сознание людей и общий уровень поднимался и учение всё больше и больше отставало и сделалось, наконец, то, что переживается теперь; то, что христ[ианские] народы живут с каким-то не удовлетворяющим главным требованиям религии подобием ее, в сущности без всякой религии, т. е. в таком положении, в к[отором] никогда не жили и не могут жить люди. Положение это очень дурно, но оно в нашем христианском мире усилилось еще следующим несчастным усложнением.

Люди чувствовали, что без установленного отношения человека ко всему нельзя жить, и так религии не было, и потому не было такого отношения, то наиболее начитанные, умные и самоуверенные люди стали устанавливать это отношение человека к миру, но не так, как устанавливает его религия, признавая основанием всего существующего человека, его сознание своего я и из этого я уже выводя его отношение к миру, а обратно: признавая основой всего бесконечный по времени и пространству и потому вполне непонятный мир, и из этого непонятного мира выводя человеческое я и его отношение к миру. И вот эта-то ложная постановка вопроса и послужила основой всех тех бесконечных, много и противоречивых и неясных рассуждений, которые называются наукой и которые представляют из себя столь же вредное и столь же грубое суеверие, как и суеверия религиозные, с к[оторыми] оно имеет очень много общего: та же самоуверенность в своей непогрешимости, тот же особенный торжественный язык, та же иерархия, те же распадения на разные толки и то же, как взбиваемая пена, всё увеличивающиеся и увеличивающиеся определения, подразделения, не могущие иметь конца, и тот же главный признак всякой лжи и суеверия — отсутствие ясности, краткости, простоты.

Так вот, милая М[арья] А[ркадьевна], в чем, по моему мнению, ваше заблуждение. Оно в том, что вы, несмотря на свое искреннее, глубокое понимание истины жизни, как она выражена не в одном Евангелии, а во всех истинных религиозных учениях: и Конфуция, и Лао-тзе, и Будды, и Кришны, вы не можете освободиться от научного суеверия, от этого научного гипноза, так сильно захватившего вас.

Ведь всё дело в том, что, если я основой своей жизни признаю свое духовное я, то же самое, какое во всех людях и даже животных и которое я называю богом, когда представляю его само в себе, а не в отдельных существах, то я изучаю прежде всего это мое я и стараюсь исправить, улучшить его, освободить его от того, чтò мешает проявлению в любви его духовности, и тогда мир мне настолько интересен и важен, насколько он в других существах соприкасается со мною. Самый же мир сам в себе я и не пытаюсь познать, да и не нуждаюсь в этом. Но совсем другое, если я за основу всего признаю мир и себя только как произведение этого мира. Тогда прежде всего то, чтò я беру за основу, мне совершенно непонятно, и не п[отому], ч[то] я не умел понять, а п[отому], ч[то] оно, по свойству своему и моего ума, недоступно мне. Всё в мире, во-первых, бесконечно велико и бесконечно мало по пространству и бесконечно по времени. Выводя же себя, свое сознательное я, из этого непонятного мира, я — то, что я знаю лучше всего — становится вполне непонятным. Но как ни странно это, а из этой основы вытекают все бредни, называемые наукой. Там, при основе я, человек сам себя изучает и исправляет и улучшает, и для улучшения и исправления себя имеет полную власть, здесь человек изучает то, что по существу не может быть понятно ему, и исправляет и улучшает то, чего он не понимает и для исправления и улучщения чего он не имеет никакой возможности. А все те экономические писатели, к[отор]ых вы цитуете, все — от Маркса до кого хотите — заняты только этим самым невозможным и нелепым делом.

Я почти уверен, что вы не только не согласитесь со мной, но посмеетесь надо мной, но не почти, а совершенно уверен в том, что через сотни, может б[ыть] больше, может б[ыть] меньше, лет люди будут так же удивляться на серьезное значение, к[отор]ое приписывает[ся] теперь тому, что называется наукой, как мы теперь удивляемся на богословие, астрологию, алхимию средних веков, будут удивляться на то, как не видали нелепости и лжи всех политических, социальных, экономич[еских] наук и той важности, к[отор]ая приписывается теперь разным ни на что не нужным астрономии, химии, физике и др.

Главное же то, что мне хотелось сказать вам и что я считаю делом огромной важности для своей жизни, для жизни всякого человека и особенно для вашей, в вашем положении, это то, что духовные силы человека ограничены. Человек, отдающий все свои силы на изучение пустых, часто вредных, ложных измышлений людей в области научного суеверия, отнимает от себя ту энергию, к[отор]ую он может и к[отор]ую свойственно человеку употребить на внутреннюю одну только нужную и дающую истинное благо человеку, внутреннюю работу нравственного совершенствования, уничтожения препятствий для проявления любви. Первая работа бесплодна и тосклива, и, главное, отвлекает от того, что одно нужно, вторая, напротив, всё больше и больше утверждает, успокаивает и дает всё бòльшую радость в жизни, одинаково во дворцах и на каторге, и на пороге смерти и в самой смерти. Если напишете мне, буду очень рад.

Истинно полюбивший вас

Лев Толстой

17 янв. 1908.

Хочется прибавить еще два слова о том, как невозможно допустить то, чтобы знание закона жизни и нравственного руководства в ней могло бы быть почерпнуто в тех сложных умствованиях, к[отор]ые называются наукой. Если бы это было так, и узнать смысл своей жизни и руководство в ней человек мог бы только при условии, во-1-х, трудового досуга, и, во-2-х, усиленной работы ума и памяти, то это было бы баз сравнения более возмутительно, несправедливо, чем самое большое имущественное неравенство.

К счастию, ничего подобного никогда не было и не могло быть, так как религиозное понимание жизни и руководство нравственное не только одинаково, но гораздо более доступно безграмотным, чем ученым людям, как говорит Montaigne:3 J’aime les paysans; ils ne sont pas assez savants pour rasionner de travers.4

Впрочем, мне и не к чему убеждать вас, так как вы так хорошо знаете и выражаете тот смысл жизни, к[отор]ый доступен всем, всяким людям. Простите.

Л. Т.

Печатается по копировальной книге № 8, лл. 72—83.

Мария Аркадьевна Моисеенко, рожд. Беневская, по второму мужу Степанок (р. 1882) — дочь приамурского генерал-губернатора, с 1904 г. член боевой организации партии социалистов-революционеров, жена члена той же организации Б. Н. Моисеенко (ум. 1918), с 1910 г. жена матроса, участника севастопольского восстания И. Н. Степанока. С 1906 г. за хранение и изготовление взрывчатых веществ отбывала каторжные работы в Забайкальской области. С Толстым лично знакома не была.

1 И. А. Беневский (см. о нем письмо № 38), приехав в Ясную Поляну, показал Толстому полученное им письмо сестры. Текст письма редакции неизвестен. Д. П. Маковицкий записал в ЯЗ 17 января 1908 г.: «Беневская писала брату в первой части своего длинного письма о своих религиозных исканиях, в которых она близка ко взглядам Льва Николаевича, а во второй части о том, чтò она читала у Роберта Оуэна, Маркса и чему она от них научилась. Первой частью Лев Николаевич был растроган до слез. Он сказал: «Написать ей — это мне очень трогательно и привлекательно».

2 [условие, без которого не может существовать]

3 Мишель Монтэнь (1533—1592), французский писатель, автор «Опытов» («Essais»). Эта мысль (см. прим. 4) принадлежит не Монтэню, а Монтескье (1689—1755). Та же ошибка сделана Толстым в «Круге чтения», 29 ноября. С правильным указанием автора изречение напечатано в книге: «Избранные мысли Лабрюйера, с прибавлением избранных афоризмов Ларошфуко, Вовенарга и Монтескье», изд. «Посредник», М. 1908.

4 [Я люблю мужиков; они недостаточно учены, чтобы рассуждать превратно.]

По поводу комментируемого письма есть запись в Г, 2 от 4 февраля (стр. 74).

* 18. Е. И. Попову.

1908 г. Января 17. Я. П.

Милый Евгений Иванович,

Прочел внимательно ваше письмо и совершенно согласен с вами, что я не поступил и не поступаю, как было бы желательно, т. е. по идеалу совершенства, но все-таки со всем желанием поступить соответственно кажущихся высших требований, не могу этого сделать, и не п[отому], ч[то] жалею вкусную пищу, мягкую постель, верховую лошадь, а по другим причинам — не могу сделать горе, несчастие, вызвать раздражение, зло в женщине, к[оторая] в своем сознании исполняет все выпавшие на ее долю, как жены, вследствие связи со мной, обязанности, и исполняет вполне, сообразно своему идеалу, хорошо. Не помню, ч[то] я говорил о дилемме (не люблю и этого слова), но если и говорил, что есть так[ое] положение, в к[отором] человек не может знать,