Шоу — см. письмо № 327.
265. А. Я. Молочниковой.
1910 г. Апреля 4. Я. П.
Милая Анна Яковлевна,
Сейчас прочел письмо вашего мужа и, как всегда бывает с его письмами, почувствовал как бы усиление моей любви и уважения и сострадания к нему. Думаю, даже уверен, что я не выдержал бы и в сотой доле так, как он, того положения, в котором он находится, а все-таки завидую ему. Не могу ни на минуту (неправда — иногда забываю) перестать стыдиться своего положения и потому не могу не завидовать ему. Он так хорошо описывает, что переживаешь всё вместе с ним — и завидно и страшно.
А какое описание столяра. Прелесть.1
Много у него духовной силы, и потому надеюсь, даже уверен, что он не только перенесет это испытание, но даже вырастет в нем. Дай бог вам силы нести ваше тяжелое испытание так же. Ведь ничто не важно кроме того, чтобы жить по-божьи, а эта в нашей власти. Если можно, передайте ему это письмо.
4-го апреля 10 г.
Ясная Поляна.
Подлинник не был отправлен А. Я. Молочниковой; вместо него была отправлена переписанная с него машинописная копия. Впервые опубликовано в журнале «Жизнь для всех» 1910, II, стр. 158—159.
Письмо к А. Я. Молочниковой было вызвано письмом В. А. Молочникова к Толстому из Новгородской тюрьмы от 30 марта 1910 г. с описанием своей тюремной жизни. Письмо Молочникова опубликовано в ТПТ, стр. 148—150.
1 В своем письме Молочников подробно писал о столяре Охтинском, невинно попавшем на 2 года в тюрьму.
* 266. П. Ф. Безверхому.
1910 г. Апреля 5. Я. П.
Благодарю вас за письмо и добрую обо мне память, благодарю и за намерение сделать мне приятное присылкой гимнов. Гимны же мне не понравились: ни одной новой мысли, ни одного искреннего выражения чувства. Рифмованный набор пустых слов, особенно отталкивающих потому, что касается самого важного в мире предмета. В таких гимнах зародыш формального, внешнего, обрядного служения богу, скрывающего отсутствие истинного служения богу не словом, а жизнью.
Все мы вас помним и любим и рады иметь о вас добрые вести.
Лев Толстой.
5-го апреля 10 г.
Ясная Поляна.
Кроме машинописного подлинника, сохранился черновик-автограф, написанный на конверте письма Безверхого.
Павел Федорович Безверхий (р. 1855?), отбывавший тюремное заключение и освобожденный, так как был признан душевнобольным (см. т. 77), при своем письме прислал несколько религиозных «добролюбовских» гимнов. См. письмо № 338.
267. А. Б. Гольденвейзеру.
1910 г. Апреля 5. Я. П.
Очень рад был получить ваше письмо, милый Ал[ександр] Бор[исович]. Рад б[ыл], особенно п[отому], ч[то] у меня на совести было не высказанное мною мнение о вашей повести. Я боялся, ч[то] мое молчание вам неприятно, а потом думал, что вы выше этого. Повесть не понравилась мне. Нет новой мелодии своей, и обработка далеко несовершенна.1 Да вам этого и не нужно. У вас свое. Книгу фиктивного Ламы непременно будем печатать. Я уже заготовил ей место и с последней главой.
Приезжайте, когда можно; я попрежнему люблю вас. Желаю, чтобы и вы также. Привет вашей жене.
Лев Толстой.
5 апр. 1910.
Впервые опубликовано А. Б. Гольденвейзером в его воспоминаниях «Вблизи Толстого», 2, М. 1923, стр. 9.
Ответ на письмо А. Б. Гольденвейзера от 3 апреля 1910 г., в котором он писал о сделанном его женой, А. А. Гольденвейзер, переводе книги Bruno Freidank «Die Schrecken Civilisation», названной ею «Ужасы христианской цивилизации». Последнюю главу этой книги сначала переводить не предполагалось. А. Б. Гольденвейзер писал: «В конце книги обнаружена заметка автора о том, что вся книга является мистификацией: никакого тибетского ламы он не знал, а книгу от его лица написал сам». Гольденвейзер спрашивал, следует ли печатать книгу при таких условиях. Книга была напечатана под заглавием: «Письма буддиста к христианину» в журнале «Вегетарианское обозрение» 1910, 5, 6, 7, 8, 9, 10. См. письмо № 176.
1 А. Б. Гольденвейзер сообщил, что, уезжая из Ясной Поляны, передал Толстому набросок своей записи об одном происшествии, чтобы обратить на него внимание Толстого.
* 268. В. М. Абрамову. Неотправленное.
1910 г. Апреля 4—6. Я. П.
Абрамову.
Василий Максимович,
Очень хорошее дело вы делаете, помогай вам бог. Хотел бы сказать всем пьющим только одно: а именно то, что жизнь наша настоящая не в теле нашем, а в душе. А потому жить надо для души. А для того, чтобы жить для души, надо первым делом всячески просвещать ее добрыми мыслями, добрыми беседами, добрыми чтениями, а никак не заглушать, не затемнять ее. А ничем нельзя так заглушить и затемнить свет душевный, как всяким дурманом: табаком и пуще всего вином. Казалось бы, людям надо бояться греха, и потому и всего того, что вводит в грех. А между тем люди так любят грехи, что не только не боятся водки, но считают хорошим делом, как выражение любви к человеку, угощать тем ядом, который вводит во все грехи и блуд, и роскошь, и праздность, и сквернословие, и брань, и вражду, и драку. Удивительное это дело!
Говорят, как вы пишете, что трудно не делать того, что все делают — не угощать. Да неужели, если все делают скверности, так и мне надо то же делать? Попаду я к людоедам: все едят человеческое мясо, стало быть и мне есть. Надо понять, что пьянство дело не такое, что можно его делать и не делать, а что дело это всегда скверное, такое же скверное, как и блуд, воровство, грабеж, убийство, потому что ведет к этому самому. Только подумать о том, что при бедноте нашего народа они пропивают на одном акцизе 750 миллионов! «Да все делают». Да если все делают глупости и гадости, то ведь надо переставать их делать, а чтобы перестать делать, надо кому-нибудь начинать. Отчего же не мне, если я понимаю, что делаю дурное?1
Говорят еще и то, что трудно отвыкнуть. Неправда это. Отвыкнуть очень легко от всего дурного, если только поймешь, что то, что делаешь дурного — дурно не для тела одного, а для души. Только пойми человек, что жить надо для души, а не для тела одного, а что для души вино пагубно, тогда легко отвыкнуть. Тому, кто живет, как скот, для одного тела, тому нельзя отвыкнуть, а тому, кто живет, как человек, тому, кто помнит душу свою, тому нельзя не отвыкнуть. Пусть каждый такой человек, который помнит душу и знает всё то зло, какое бывает от вина, пусть каждый такой человек каждый день на молитве, если он молится, а то и без молитвы, каждый день поутру вспомнит о том, от чего он хочет отвыкнуть, и скажет себе: буду помнить, что, кроме всех моих дел, у меня есть нынче еще одно важное дело: удержаться от питья и от всякого участия в угощении вином. И если он будет помнить и делать так, то не пройдет и полгода, и он будет удивляться и на себя, зачем он над собою делал эти гадости.
Может быть, эти мои советы пригодятся кому-нибудь из ваших товарищей, очень рад был бы. Посылаю вам и несколько книг и по этому вопросу и вообще о жизни.
Лев Толстой.
6 апреля 1910 г.
Непосланная вставка в письмо Абрамову о пьянстве 6 апреля 1910 г.
Говорят, что нельзя при покупках, продажах, условиях, а пуще всего на праздниках, на крестинах, свадьбах, похоронах не пить водки и не угощать ею.
Казалось бы, для всякой продажи, покупки, для всякого условия надо хорошенько подумать, обсудить, а не дожидаться спрыску, выпивки. Ну да это еще меньшее горе. А вот праздник. Праздник значит ручному труду перерыв, отдых. Можно отдохнуть или сойтись с близкими, с родными, с друзьями побеседовать, повеселиться или о душе подумать, можно почитать евангелие или еще какие хорошие книги. И тут-то за место беседы, веселья с друзьями, родными, напиваются вином, вместо того чтобы о душе подумать, почитать что-нибудь душеполезное — сквернословие, ссоры, драки. А то крестины. Человек родился. Ну, что ж, слава богу, надо подумать, как его хорошенько воспитать. А чтобы хорошо воспитать, надо самому об себе подумать, от плохого отвыкать, к хорошему приучать, и тут вместо этого — вино, пьянство. То же и еще хуже на свадьбах. Сошлись молодые люди в любви жить, детей растить. Надо, казалось бы, им пример доброй жизни показать. Вместо этого опять вино. А уж глупее всего на похоронах. Ушел человек туда, откуда пришел, от бога и к богу. Казалось бы, когда о душе подумать, как не теперь, вернувшись с кладбища, где зарыли тело отца, матери, брата, который ушел туда, куда мы все идем и чего никто не минует. И что же вместо этого — вино и всё, что от него бывает. А мы говорим: нельзя не помянуть, стариками заведено. Да ведь старики не понимали, что это дурно. А мы понимаем. А понимаем, так и бросать надо.
А брось год, другой, да и оглянись назад и увидишь, что, первое, в год рублей 30—50, а то и вся сотня дома осталась, второе, много сквернословий, а также глупых и плохих дел осталось несказанными и несделанными, третье, в семье и согласия и любви больше, и четвертое, у самого на душе лучше стало.
Кроме машинописного подлинника, сохранился черновик-автограф, начатый на конверте письма Абрамова и продолженный на почтовой бумаге. Дата «6 апреля 1910 г.» поставлена Толстым в левом нижнем углу подлинника, по сохранившейся же копии и по отметке на конверте, письмо датировано 4 апреля. Так как подлинник остался среди черновиков, то можно предположить, что письмо осталось неотправленным. Кроме подлинника, сохранилась публикуемая машинописная вставка и письмо с собственноручными поправками Толстого. См. Записные книжки Толстого 1910 г. (т. 58, стр. 179—180).
Ответ на письмо ткача Родниковской мануфактуры Костромской губ. Василия Максимовича Абрамова, писавшего Толстому о вреде пьянства и просившего помочь ему открыть «трезвое общество».
1 После этого места в копии перепечатана воспроизводимая ниже вставка.
269. Г. К. Градовскому.
1910 г. Апреля 6. Я. П.
Григорий Константинович, Вы желаете, чтобы я выразил свое отношение к предполагаемому и устраиваемому вами съезду писателей. Отношение мое к людям, стремящимся к единению, не может быть иным, как самое сочувственное, особенно в настоящем случае, когда стремятся к единению писатели — люди, к которым и я принадлежу, занятые деятельностью слова — могущественнейшего орудия единения людей. И потому вполне сочувствую и желаю наибольшего успеха съезду.
Одно только обстоятельство в приготовлениях к этому съезду смущает меня, смущает настолько, что если бы я имел для этого силы и возможность, я не мог бы принять участие в съезде.
