позволяю наяву; за то во снѣ вотъ двѣ ночи вижу тебя. Вчера ты куда-то очень развязно уѣзжала, а я тебя всякими хитростями старался удержать, и былъ въ отчаяніи. А нынче Таня сестра въ бархатномъ платьѣ куда[то] ѣхала, и мы съ тобой ее удерживали.

Прощай, душенька, пиши больше. Цѣлуй всѣхъ.

18 Июня. Адресъ: Самара, до востребованья.

Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Два отрывка из письма были опубликованы в Б, II, стр. 173, полностью письмо опубликовано по копии, сделанной С. А. Толстой, в ПЖ, стр. 81—83.

1 Настоящее письмо — пятое, если считать записку из Москвы, письмо с парохода и три письма из Каралыка.

2 Об этих лицах см. письмо № 93.

3 Зачеркнуто: въ костю

4 Зачеркнуто: обвинялъ

В ответ на это письмо С. А. Толстая писала 28 июня 1871 г.: «И вчера, и сегодня получила от тебя письма, милый Левочка, и на меня сделали они одно впечатление, очень грустное, — что тебе не хорошо. Но даже в последнем письме ты был только три дня на месте, а всякое леченье действует первое время очень дурно, как и воды, и всё. Твое размягченное расположение духа и безучастность ко всему, тоже, я думаю, происходит от того, что кумыс сразу осадил твои нервы и слишком подействовал. Если б я не утешалась, что всё будет к лучшему, можно бы с ума сойти от тревоги по тебе. Но я рада, и благодарна, что ты мне пишешь всё и правду. Одно еще утешительно, что ты еще и от дороги не успел отдохнуть, когда писал мне письмо 18 июня. Очень будет тебе дурно, если ты вздумаешь вернуться, не выдержав шестинедельного курса леченья. Ты только изломаешь себя, а пользы не сделаешь. Я нынче долго беседовала с Алексеем [Ореховым, ездившим с Толстым в Самарскую губернию в 1862 г.], всё его расспрашивала про ваше житье у башкирцев, и он мне с большим восторгом рассказывал о всех подробностях кумысной жизни. Видно, это одно из его лучших воспоминаний. Боюсь ужасно, что Степа вдруг совсем падет духом и начнет уговаривать тебя приехать, а ты и сам, готовый на это в душе, скорее склонишься на отъезд, подстрекаемый Степой.

Если ты всё сидишь над Греками, ты не вылечишься. Они на тебя нагнали эту тоску и равнодушие к жизни настоящей. Недаром это мертвый язык, он наводит на человека и мертвое расположение духа. Ты не думай, что я не знаю, почему называются эти языки мертвыми, но я сама им придаю это другое значение.

Сегодня рождение Сережи; я ему подарила шашки и белые кирпичики. Он очень был доволен и очень мил целый день. Вечером он меня стал целовать и за что-то благодарить, потому что, верно, был счастлив. Ему и все подарили: Таня — лото, тетенька Полина, которая опять приехала нынче утром, — чудесную чернильницу; мама — зоологическое лото, потом часы, конфеты и проч. Мы, было, собирались после обеда ехать в Засеку чай пить и взять с собой всех детей и разные лакомства, но нагнало туч, была гроза, сильный дождь, и мы остались. Сережа очень пристрастился к игре в шашки, потом играли в лото, и дети были очень веселы. Ханна опять больна, у ней опять лихорадка и боль в лице и зубах. Нынче ей получше, но она всё еще сидела внизу. Вчера мы, было, поехали к обедне, но когда приехали в церковь, обедня уже отошла. Отслужили в семь часов утра, потому что было молебствие. Жаль было, потому что я забрала всех пятерых детей и хотела их причащать. Теперь сырая погода, и не знаю, когда опять соберусь. По этому можешь судить, что дети все, слава богу, до сих пор здоровы и только еще поправляются. Я тоже, даже слишком здорова… Мама весела, и днями бывает ей гораздо лучше, а иногда делается одышка. Таня очень возится с детьми и иногда приходит в озлобленное волнение. Отказавшись от немки, она уже не считает себя в праве жаловаться и сама возится с детьми больше, чем прежде. Вчера она от мужа получила длинное письмо из Одессы. Он очень восхищается морем, пишет длинный реэстр, что купил, но скучает без своих. Вчера же братья писали к мама. Николенька [сын М. Н. Толстой] и Володя [брат С. А. Толстой] мрачные сидят друг против друга и упорно молчат. Николенька будто бы на днях поступает в полк, но очень неохотно». (ПСТ, стр. 100—104.)

91.

1871 г. Июня 23. Каралык.

Съ радостью пишу тебѣ1 хорошія вѣсти, милый другъ, о себѣ, т. е. что два дня послѣ послѣдняго письма моего къ тебѣ, гдѣ я жаловался на тоску и нездоровье, я сталъ себя чувствовать прекрасно, и совѣстно, что я тебя тревожилъ. Не могу, по привычкѣ, ни писать, ни говорить тебѣ того, что не думаю. Мучительно только то, что завтра двѣ недѣли, какъ я изъ дома, и ни слова еще не получалъ отъ тебя. Ужасъ беретъ, какъ я подумаю и живо2 представляю тебя и дѣтей, и все, что съ вами можетъ случиться.

Въ томъ, что я не получалъ писемъ, никто не виноватъ, кромѣ мѣстности, — 130 верстъ не почтового тракта. Завтра будетъ недѣля, что поѣхалъ посланный Башкиръ, который долженъ былъ вернуться въ воскресенье, — нынче середа, и его нѣтъ.

Теперь я узналъ новый мой адресъ, который и приложу въ концѣ. Пиши черезъ разъ: одинъ разъ въ Самару, другой разъ по новому адресу. Когда я получу письма, я напишу, какой адресъ лучше. —

То, на что я жаловался тоска и равнодушіе прошли; чувствую себя приходящимъ въ скиѳское состояніе, и все интересно и ново. Скуки не чувствую ни какой, но вѣчный страхъ и недостатокъ тебя, вслѣдствіи чего считаю дни, когда кончится мое оторванное, неполное существованіе. 6 недѣль я, день въ день, выдержу, и потому къ 5 Августа думаю, и не смѣю говорить и думать, думаю быть дома. Но что будетъ дома? Всѣ ли цѣлы, всѣ ли такіе же, какими я оставилъ. Главное, ты. Ново и интересно многое: и Башкиры, отъ кот[орыхъ] Геродотомъ3 пахнетъ, и русскіе мужики, и деревни, особенно прелестныя по простотѣ и добротѣ народа. Я купилъ лошадь за 60 ру[блей], и мы ѣздимъ съ Степой. Степа хорошъ. Иногда очень восторженъ и все съ значительнымъ видомъ ругаетъ Петербургъ, иногда пристаетъ, и мнѣ его жалко, потому что ему все таки скучно, и жалко, что онъ не въ Ясной. Разсказывать вообще я буду тебѣ много и буду сердиться, что ты слушаешь, какъ пищитъ Маша,4 а не то, что я говорю. Будетъ ли это? и когда? Я стрѣляю утокъ, и мы ими кормимся. Сейчасъ ѣздили верхомъ за дрофами,5 какъ всегда, только спугнули, и на волчій выводокъ, гдѣ башкирецъ поймалъ волченка. Я читаю погречески,6 но очень мало. Самому не хочется. Кумысъ лучше никто не описалъ, какъ мужикъ, который на дняхъ мнѣ сказалъ, что мы на травѣ, — какъ лошади. Ничего вреднаго самому не хочется: ни усиленныхъ занятій, ни курить (Степа меня отучаетъ отъ куренія и даетъ мнѣ, все убавляя, теперь уже по 12 пап[иросъ] въ день), ни чая, ни поздняго сидѣнья.

Я встаю въ 6, въ 7 часовъ пью кумысъ, иду на зимовку,7 тамъ живутъ кумысники, поговорю съ ними, прихожу, пью чай съ Степой, потомъ читаю немного, хожу по степи въ одной рубашкѣ, все пью кумысъ, съѣдаю кусокъ жареной баранины, и, или идемъ на охоту, или ѣдемъ, и вечеромъ, почти съ темнотой, ложимся спать.

Ты мнѣ велѣла посмотрѣть, каковы удобства жизни и путешествія. Я все спрашивалъ здѣсь о землѣ, и мнѣ предлагали землю здѣсь по 15 р. за дес[ятину], кот[орыя] приносятъ 6% безъ всякихъ хлопотъ, а нынче одинъ священникъ написалъ письмо о землѣ, 2500 дес[ятинъ], по 7 р[ублей], кот[орая] кажется очень выгодною. Я завтра поѣду смотрѣть.

И такъ какъ вообще очень можетъ быть, что я куплю эту землю или другую, то я прошу тебя прислать мнѣ билетъ Купеческаго банка,8 который можетъ понадобиться для задатка (посредствомъ перевода черезъ Самарскій банкъ).

Сонъ здѣсь больше всего меня сближаетъ съ вами. Первыя ночи видѣлъ тебя, потомъ Сережу.9 Портретъ дѣтей показываю Башкирцамъ и Башкиркамъ. Что Таня и нянька.10 Саша11 вѣрно уѣхалъ. Я очень жалѣлъ, что не вышло съ нимъ передъ разлукой, и не сказалъ ему, что если между нами пробѣгали кошки, то теперь я очень радъ, что мы разстались съ нимъ совсѣмъ друзьями.

Что моя надёжа Любовь Александровна? Я теперь уступилъ бы ей здоровья своего. Что шталмейстеръ12 милый и дѣвочки.13 Вариньку вспоминалъ вчера при видѣ табуновъ въ горахъ и въ вечернемъ освѣщеньи. —

Во снѣ я видѣлъ, что Сережа шалитъ, и что я на него сержусь, на яву, вѣрно, это напротивъ. —

Сережа.

Напиши мнѣ, какъ ты живешь? Ѣздишь ли верхомъ, и часто ли тебя бранятъ или хвалятъ мама и Ганна,14 и сколько у тебя за поведенье? Цѣлую тебя.

Таня!

Тутъ есть мальчикъ. Ему 4 года и его зовутъ Азисъ,15 и онъ толстый, круглый, и пьетъ кумысъ, и все смѣется. Степа его очень любитъ и даетъ ему карамельки. Азисъ этотъ ходитъ голый. А съ нами живетъ одинъ баринъ, и онъ очень голоденъ, потому что ему ѣсть нечего, только баранина. И баринъ этотъ говоритъ: хорошо бы съѣсть Азиса, — онъ такой жирный. Напиши, сколько у тебя въ поведеньи. Цѣлую тебя.

Илюша!

Попроси Сережу, онъ прочтетъ тебѣ, что я напишу.

Нынче Башкирецъ поѣхалъ верхомъ и увидалъ трехъ волковъ. И онъ ничего не испугался и прямо съ лошади прыгнулъ на волковъ. Они стали кусать его. Онъ пустилъ двухъ, а однаго поймалъ и привезъ къ намъ. И нынче ночью, можетъ быть, придетъ мать этаго волка. И мы тогда ее будемъ стрѣлять. Цѣлую тебя. Поцѣлуй отъ меня обѣ тети16 и Левочку,17 и Машу, и Ганнѣ кланяйся, и Натальѣ Петровнѣ,18 и нянѣ19 и еще поди гулять на деревню и скажи Ивановымъ дѣтямъ и его женѣ, что Иванъ20 здоровъ и разговариваетъ съ Башкирами потатарски и очень на нихъ кричитъ, a онѣ его не боятся и надъ нимъ смѣются. —

Прощай, душенька, цѣлую тебя.

Адресъ неопредѣленъ. Пиши по старому. —

Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Одна фраза письма впервые напечатана в Б, II, стр. 173 с неправильным отнесением ее к предшествующему письму от 18 июня 1871 г. Впервые полностью напечатано по копии, сделанной С. А. Толстой, в ПЖ, стр. 83—86. Датируется на основании слов письма: «нынче середа»; среда падала на 23 июня 1871 г., получено