каждый день, и очень хорошо. Пью кумысъ и чувствую себя хорошо, т. е. уже теперь очень освѣженнымъ. — У насъ дней 5 были ужасные холода, я дрожу за васъ и за коклюшныхъ. — У насъ живется хорошо. Если бы у меня не было работы въ полѣ, то было бы ужасно скучно, что и требуется доказать. —
Боюсь за это письмо, какъ бы оно не огорчило тебя. По себѣ знаю, когда любишь (но это я про себя говорю), то такъ натянуто сердце въ разлукѣ, что каждое неловкое, грубое прикосновеніе отзывается очень больно. — Обнимаю тебя, душенька, цѣлую дѣтей. Хочешь, не хочешь, а долженъ признаться — радостнѣе всѣхъ вспоминать о Мишѣ.
На конверте: Тула. Графинѣ Софьѣ Андревнѣ Толстой.
Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Впервые напечатано по копии, сделанной С. А. Толстой, ПЖ, стр. 196—198. Дата Толстого.
1 От 4, 5 и 7 июня 1883 г.
2 Федор Федорович Громов, сын архитектора Ф. В. Громова и Елизаветы Николаевны, рожд. Карповой, инженер; шурин Н. В. Толстого, племянника Толстого.
3 С. А. Толстая писала 7 июня: «Милый Левочка, сегодня получила еще одно (четыре всего) письмо от тебя. На счет здоровья твоего я успокоилась, но твои разговоры с молоканами меня смутили столько же, сколько и нездоровье. Какая тебе охота, зная, что за тобой наблюдают, пускаться хотя бы в простые разговоры! Наделаешь и себе и мне хлопот и горя, а счастливее от этого никто не будет. Меня очень трогает, что ты так о нас тревожишься. Если б не коклюш, который относительно всё-таки легкий, всё было бы тихо и хорошо. Ты мне неприятно напомнил о твоем холодном, внезапном отъезде; я забыла уже. Но тогда, ты даже забыл проститься со мной. Ты уехал, а я заплакала; потом стряхнула с себя горькое чувство и сказала себе: «не нужна я, так и не надо, постараюсь и я также быть свободна от всяких чувств». И мне уж не так был тяжел твой отъезд, как бывало; я стала жить спокойно, и часто очень мне бывало хорошо, особенно от природы. — Если и тебе спокойно, то не спеши домой. Освежайся умом и телом. — Неприятно мне думать, что тот свежий взгляд на людей, живущих там и мне чуждых, которым ты взглянул на них, когда приехал, — теперь уже пропал и затемняется. Видно, опять, особенно с помощью Сережи, ты подпадаешь под их обдуманное и ненавистное мне влияние, и опять поднимается во мне утихнувшая буря. С грустью иногда думаю: вот приедешь, будет у всех радость свиданья и опять тебе, и, следовательно, и мне станет тяжело, что жизнь, кажущаяся нам нормальная и даже очень хорошая и счастливая, тебе будет тяжела. — Ведь всё тот же крокет по вечерам, катанье, гулянье, купанье, болтовня, ученье греческих, русских, немецких, французских и проч. грамматик по утрам, одеванье к обеду, ситчики и проч. и пр. Но мне всё это освещено красотой лета и природы, чувством, любви и исполнением долга к детям; радостью чтения (читаю Шекспира теперь), прогулок и многим другим. А ты уж не можешь этим жить — и грустно, очень грустно. Ради Бога, не сочти это за упрек; я так чувствую весь трагизм твоего положения и вместе так ценю и благодарю тебя, что ты трудишься и мучаешься с скучным тебе хозяйством, чтоб сделать мне и детям приятное и удобное» (ПСТ, стр. 215—216).
242.
1883 г. Июня 20. Самарский хутор.
Понедѣльникъ — вечеръ.
Сережа завтра ѣдетъ и свезетъ это письмо, въ Самару. Самъ онъ ѣдетъ на пароходѣ съ четой Богоявленскихъ и съ Ив[аномъ] Мих[айловичемъ]. — Послѣднее письмо мое къ тебѣ у меня на сердцѣ. Можетъ быть, я былъ въ дурномъ расположеніи духа, когда писалъ. Во всякомъ случаѣ не сердись на меня и не скучай, если только у тебя все хорошо. Совсѣмъ хорошо съ такой большой семьей не можетъ быть всегда; но если нѣтъ особенно дурнаго. Послѣднія письма твои1 успокоили меня насчетъ коклюша. Но справедливо ли? — Я все время былъ очень здоровъ; но вчера разстроился желудкомъ, и нынче опять поправился — безъ всякихъ лекарствъ. Скучно мнѣ безъ тебя и всѣхъ нашихъ — мочи нѣтъ; но потративъ уже столько времени, надо кончить, и потому пробуду всѣ 5 недѣль, т. е. выѣду, если буду живъ, во вторникъ, т.-е. 28, если не ошибаюсь. Сокращаетъ мнѣ здѣсь время — работа землемѣрства и хозяйство; и какъ разъ къ этому же времени и дѣла всѣ кончу. Работа землемѣрства немного отрывала меня отъ правильнаго питья кумыса, и ужъ очень я изжегся на солнцѣ, такъ что весь луплюсь; но эту послѣднюю недѣлю хочу себя2 беречь. — Несмотря на скуку, впечатлѣній я получилъ пропасть; но именно впечатлѣній, а не мыслей. Мыслей нѣтъ. И не скажу, чтобы безъ нихъ было хорошо. Чувствуешь себя глупымъ и дряннымъ. — Желаешь себѣ всего получше и боишься смерти и болѣзни, А это все дурно. — Письмо это вѣроятно ты получишь незадолго до моего пріѣзда и вмѣстѣ съ Сережей. Онъ хоть плохой разсказчикъ, все таки разскажетъ все про меня и нашихъ жителей, кот[орые], я знаю, тебя тревожатъ — напрасно. Народъ все добрый, но для меня совсѣмъ неинтересный. Все ихъ міросозерцаніе мнѣ давно знакомо.
Хотѣлъ я съ Сережей послать въ Москву деньги, чтобы заплатить проценты за домъ. Да не помню срокъ, количество и боюсь ему поручить. —
Денегъ я привезу, вѣроятно около 1000 рублей съ собою. Тогда пошлемъ. —
Посылаю съ Сережей человѣка до Самары, чтобы онъ привезъ мнѣ твои письма, и съ большимъ волненіемъ буду ждать ихъ въ четвергъ. —
Лошадей Сухотинскихъ и своихъ нѣсколько все не успѣваю отправить. Должно быть, отправлю на этой недѣлѣ. —
Прощай, душенька. Слишкомъ много хочется сказать, отъ этого не пишу. Цѣлую всѣхъ. Напишу еще по полученіи твоихъ. — Обнимаю те[бя].
На конверте: Тула. Графинѣ Софьѣ Андревнѣ Толстой.
Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Впервые опубликовано по копии, сделанной С. А. Толстой, в ПЖ, стр. 198—199. Датируется на основании почтовых штемпелей: «Бузулук. 23 июнь. 1883; Тула. 26 июнь. 1883» и пометы Толстого «понедельник», который падал на 20 июня 1883 г.
1 Вероятно имеется в виду письмо от 12 июня.
2 В подлиннике: себѣ.
243.
1883 г. Сентября 28. Я. П.
Сижу второй день въ совершенномъ одиночествѣ, и мнѣ хорошо.1 Ходилъ за валдшнепами, ихъ много — убилъ двухъ. Занимался, но плохо. Надѣюсь кончить здѣсь эту послѣднюю главу,2 такъ, чтобы быть удовлетвореннымъ.
Это не письмо, а записочка, чтобъ ты знала, что я живъ, здоровъ; а то я напишу тебѣ письмо, хоть не то, кот[орое] обѣщалъ, а — письмо. Прощай, милый другъ, цѣлую тебя съ дѣт[ьми].
На конверте: Москва. Хамовницкой переулокъ, домъ Толстаго. Графинѣ Софьѣ Андревнѣ Толстой.
Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Впервые опубликовано по копии, сделанной С. А. Толстой, в ПЖ, стр. 199. Датируется на основании почтовых штемпелей: «Ясенки, почт. ст. 28 сентября 1883; Моск. почт. центр. отд. 29 сентября 1883».
1 C. A. Толстая писала T. A. Кузминской об этой поездке Толстого в Ясную поляну от 9 октября: «он жил там десять дней, писал, охотился, был у него Урусов два дня; и видно уединение так было по душе Левочке, что он тяжело с ним расстался».
244.
1883 г. Сентября 29. Я. П.
Четвергъ.
Сегодня пріѣхалъ изъ Крапивны.1 Я ѣздилъ туда по вызову въ присяжные.2 Я пріѣхалъ въ 3-мъ часу. Засѣданье ужъ началось, и на меня наложили штрафъ въ 100 р[ублей]. Когда меня вызвали, я сказалъ, что не могу быть присяжнымъ. Спросили: по чему? Я сказалъ: по моимъ религіознымъ убѣжденіямъ. Потомъ другой разъ спросили: рѣшительно ли я отказываюсь. Я сказалъ, что никакъ не могу. И ушелъ. Все было очень дружелюбно. Нынче вѣроятно наложутъ еще двѣсти рублей, и не знаю, кончится ли все этимъ. Я думаю, что — да.
Въ томъ, что я именно не могъ поступить иначе, я увѣренъ, что ты не сомнѣваешься. Но, пожалуйста, не сердись на меня за то, что я не сказалъ тебѣ, что я былъ назначенъ присяжнымъ. Я бы тебѣ сказалъ, если бы ты спросила или пришлось; но нарочно говорить тебѣ мнѣ не хотѣлось. Ты бы волновалась, меня бы встревожила; а я и такъ тревожился и всѣми силами себя успокоивалъ. Остаться или вернуться въ Ясную я и такъ хотѣлъ, а тутъ и эта причина была. Такъ ты, пожалуйста, не сердись. Мнѣ можно было совсѣмъ не ѣхать. Тогда были бы тѣ же штрафы, а въ слѣдующій разъ опять бы меня требовали. Но теперь я сказалъ разъ навсегда, что не могу быть. Сказалъ я самымъ мягкимъ образомъ, и даже такимъ выраженіемъ, что никто — мужики не поняли. — Изъ судейскихъ я никого не видалъ. Переночевалъ въ Крапивнѣ. Все читалъ Тургенева.3 И нынче въ 9 часовъ выѣхалъ. День ясный, жаркой, чудо какъ хорошо. Въ 12 пріѣхалъ, и такъ какъ ничего не готово было, я ушелъ за валдшнепами, и вотъ проходилъ до 5 часовъ и сейчасъ пришелъ и тебѣ пишу. —
Коректуръ я своихъ еще не получалъ и только одинъ день позанялся и не кончилъ заключенье.4 А оно очень мнѣ кажется важно, и я всѣ дни о немъ думаю. — Завтра займусь, если пойдетъ дѣло, a нѣтъ — поѣду съ собаками. До сихъ поръ не рѣшилъ, когда уѣду. Хочется кончить, если бы день или два хорошей работы, то сейчасъ бы пріѣхалъ, потому что безъ васъ и скучно, и за всѣхъ жутко. Досадно, что пишу и думаю не объ одной тебѣ, а о тебѣ и дѣтяхъ, представляя себѣ, что они будутъ читать письмо и потому не пишешь все, что хочешь. Все таки пишу на той страницѣ.
Тебя особенно хочется видѣть. Это послѣднее время (— не могу сказать, какое, — оно все шло, увеличиваясь), — ты мнѣ стала особенно дорога и интересна, и дорога со всѣхъ сторонъ. Мнѣ кажется, что между нами устанав[л]иваетс[я?] новая связь, и ужасно боюсь, чтобъ не оборвалась. —
Какъ ни прекрасно здѣсь, я скоро пріѣду. Писемъ не получалъ, п[отому] ч[то] не посылалъ въ Тулу. Завтра пошлю.
Прощай, душенька. Цѣлую тебя и дѣтей. M-me Seuron поклонъ.
Я теперь очень усталъ и отощалъ. Пишу до обѣда. А я тебѣ напишу письмо. —
На конверте: Москва. Хамовнической переулокъ. Графинѣ Софьѣ Андреевнѣ Толстой. Свой домъ.
Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Впервые первая половина письма опубликована в Б, II, стр. 453; полностью письмо опубликовано по копии, сделанной
