изъ блужданія въ жизни, я по крайней мѣрѣ почувствовалъ, что какъ только я понялъ практически 5 заповѣдей, такъ я вышелъ изъ тумана на свѣтъ, и вдругъ я вижу людей, которые боятся этаго свѣта и жмурятся передъ нимъ и меня приглашаютъ вернуться изъ свѣта въ тьму.

Нельзя изъ Спенсера2 выводить христіанство, т. е. истину. Истина отъ Бога черезъ Христа, и другаго пути нѣтъ. А если выводить изъ Спенсера, то и выйдетъ то, что вышло: найдется азбука христіанства и — не христіанства, a всѣхъ религій — любовь къ Богу и ближнему, данная впередъ и всѣмъ всегда извѣстная, и намъ покажется, что мы все знаемъ и намъ досадно даже станетъ, что Христосъ зналъ больше и требовалъ отъ насъ больше, и мы отвергнемъ, или постараемся отвергнуть то, что онъ зналъ и далъ намъ. Хоть не отвергнемъ, но ослабимъ въ надеждѣ выдумать свои лучшіе законы — лучшіе потому, что они будутъ удовлетворять нашимъ злымъ привычкамъ. — Я пишу это для васъ и для Оболенскаго. Изъ общей — не заповѣди, а изъ общаго опредѣленія смысла человѣческой жизни — любви къ Богу и ближн[ему] — Христосъ вывелъ приложеніе къ жизни для установленія Царства Бога на землѣ, Его царства Бога. Приложеніе это въ 5 зап[овѣдяхъ] осуществляетъ теоретически Ц[арство] Б[ога] на землѣ. Если не осуществляетъ то надо это показать. Чего еще человѣку, к[оторый] ищетъ Ц[арства] Б[ога] и истины? Нѣтъ, вы говорите, что эти заповѣди недостаточны. Ну, такъ скажите, какія достаточны. Тогда я возьму ваши. Дайте другую программу, свою, или найдите ее въ ученіи Христа. Но позвольте мнѣ, пока вы не выдумали своихъ, лучше жить Христовыми, проводя ихъ въ жизнь, тѣмъ болѣе, что на мой слабый умъ онѣ осуществляютъ вполнѣ Ц[арство] Б[ога]. Я только что ожилъ надеждой на возможность Ц[арства] Б[ога] на землѣ благодаря этимъ заповѣдямъ, а вы de gaité de coeur, безъ всякаго основанія, разрушаете это зданіе моего блага только потому, что вамъ это кажется слишкомъ хорошо и вы надѣетесь найти, когда вамъ вздумается, еще лучше.

Мнѣ теоретически опредѣлено и дано Ц[арство] Б[ога], дана программа — смѣта на постройку. Мнѣ много дѣла: и подробно разработать эту смѣту, и готовить матерьялъ, и строить, если я смогу, а вы меня увѣряете, что и смѣта то не годится и гораздо лучше строить безъ всякой смѣты. Это ужасно. Это дѣлали или дѣлаютъ только враги Христа. Я повторяю, что начало вины во мнѣ, въ примѣшиваніи себя къ истинѣ, но другая вина ваша — та, что, возненавидѣвъ ту гадину, которая прилипла къ святынѣ, вы оторвали гадину съ святыней. Я пишу по утру — въ постели думалъ. И очень больно мнѣ было. И рѣшилъ, что лучше сказать всю правду — нужную не мнѣ, но вамъ.

Л. Толстой.

Письмо это печатается впервые. Сначала оно не входило в общую серию писем Толстого, полученных Чертковым, и было известно небольшому кругу лиц лишь по далеко не полной копии, сделанной рукой Н. Л. Озмидова в одной из тетрадей «Рукописного собрания сочинений Л. Н. Толстого», хранившихся в архиве Черткова. Повидимому, написав его в припадке гнева, Толстой в свое время решил не посылать его и ограничился лишь беглым мягким намеком на его содержание в следующем своем письме (см. п. № 53 от 16 апреля), но так как в конце концов подлинник его нашелся в архиве Черткова, то нужно думать, что позднее Толстой передал ему это письмо при одном из личных свиданий. Никаких пометок Черткова на нем не имеется. Датируем, исходя из того соображения, что тяжелый разговор между Толстым и Чертковым, вызвавший это письмо, мог происходить только во время проезда последнего через Москву из Воронежской губ., т. е., как это можно заключить по целому ряду указаний, между 9 и 15 апреля 1885 г. Так как Чертков должен был пробыть в Москве не один день, а письмо было написано, очевидно, уже после того, как он расстался с Толстым, относим его к 12—15 апреля.

Обстоятельства, вызвавшие тяжелый разговор между Толстым и Чертковым, были таковы. Получив от Толстого, для напечатания в «Русском богатстве», часть статьи Толстого «Так что же нам делать», Л. Е. Оболенский (см. прим. 8 к п. № 46 от 24 февраля 1885 г.) не согласился с некоторыми радикальными выводами ее. В одном, недатированном, письме своем к Черткову, которое нужно отнести к марту 1885 г., он писал: «Во 2-й половине статьи Л. Н. [т. е. во 2-й половине отрывка, разбитого на две части и печатавшегося в мартовской и апрельской книжках «Русск. бог.» под заголовком «Жизнь в городе»] есть места, с которыми я расхожусь, хотя их напечатаю» (AЧ). Очевидно, что Оболенский тогда же решил откровенно высказаться в письме к Толстому по вопросу о своем разногласии с ним, потому что уже 13 марта, во время пребывания Толстого в Крыму, Чертков писал ему: «Оболенский написал вам письмо и спрашивает меня, послать ли его, или нет. Я внимательно прочел письмо, и оно мне очень, очень понравилось. Вы знаете, что я во многом разделяю те мысли, которые он в письме излагает… Нравится мне также откровенность и искренность его отношения к вам. Он честно высказывает то, что думает. Если б он сколько-нибудь был человеком расчета, то никогда не рискнул бы на такое письмо. Каюсь вам, Лев Николаевич, — я одну минуту задался вопросом, не раздражит ли вас это письмо, не восстановит ли против него. Но мне тотчас же стало совестно и за себя и за свое предположение о вас». Упоминаемое здесь письмо Оболенского к Толстому не сохранилось, но о содержании его можно судить как по общему характеру взглядов Оболенского, близких Толстому в этических принципах, но эволюционных, отрицающих немедленный переход от теории к практике с ломкою исторически сложившихся условий культурной жизни, так и по сохранившемуся ответному письму Толстого к Оболенскому, которое он не отправил ему, а переслал Черткову в письме своем от начала апреля (см. предыдущее письмо, № 51), назвав это письмо «дурным». В этом письме к Оболенскому Толстой говорит: «Я совсем не согласен с вашим письмом. Не только не согласен, но, правду скажу, оно меня огорчило. Вы в нем отстаиваете себя. Я 40 лет работал над собой, чтобы из тумана философских воззрений и религиозных ощущений выработать ясные и определенные взгляды на явления жизни — моей самой близкой, ежедневной моей жизни для того, чтобы знать, что хорошо и что дурно. А вы хотите меня уверить, что гораздо выгоднее напустить опять того тумана, от которого я 40 лет освобождался, — тумана философии и любви вообще, возвышенной христианской любви, для того чтобы не видеть опять различия между добром и злом и спокойно пользоваться трудами других людей, есть плоть и кровь людей, утешаясь возвышенными словами. Нет, это не годится. — Если христианское учение и любовь (которую я ненавижу, потому что это стало фарисейским словом) ведет к тому, чтобы спокойно курить папиросы и ездить в концерты и театры и спорить о Спенсере и Гегеле, то пропади оно совсем — такое учение и такая любовь. Я лучше возьму буржуазную мораль, та, по крайней мере, без фарисейства. Оно хуже всего. Простите за резкость». — При свидании Толстого с Чертковым в 10-х числах апреля разговор их, коснувшись Оболенского, перешел в спор, в котором Чертков, защищая Оболенского, отчасти принял его сторону. Так, по крайней мере, освещает этот момент — несомненно, на основании слов самого Черткова — А. К. Черткова. Как окончился этот спор, нам неизвестно, но письмо Толстого, написанное после отъезда Черткова и очень близкое по содержанию к неотправленному письму его к Оболенскому, свидетельствует о том, что спор этот крайне взволновал Толстого. Из того, что и это письмо к Черткову не было им отправлено, явствует, что, успокоив себя, он и его признал «дурным» — если не по содержанию, то по его гневному, местами саркастическому тону.

1 О пяти заповедях, извлеченных Толстым из Нагорной проповеди для практического руководства в жизни см. в прим. 1 к п. № 24 от 28—29 августа 1886 г.

2 О Спенсере см. прим. 11 к п. № 46 от 24 февр. 1885 г.

53.

1885 г. Апреля 16. Москва.

Посылаю вамъ это полученное мною нынче письмо. Я отвѣчалъ ему,1 обѣщая, что вы побываете у него и разскажете ему наши взгляды на такой журналъ. — Можетъ быть, такъ надо. Я написалъ Пряничникову2 картинку. Отъ разговора нашего мнѣ осталось больное впечатлѣніе. Обнимаю васъ и люблю. Будемъ передъ Богомъ искать Его, т. е. истины, и тогда будемъ всегда вмѣстѣ.

Полностью печатается впервые. Первая половина была напечатана в ТЕ 1913 г., отд. «Письма Л. Н. Толстого», стр. 16. На подлиннике, представляющем собой приписку к письму К. М. Сибирякова, никакой пометки о времени написания письма не имеется — только архивный номер. Письмо Сибирякова тоже не имеет даты. Датируем на основании того, что в письме Черткова из Петербурга от 19 апреля, несомненно являющемся ответом на это письмо, говорится, что оно получено накануне, т. е. 18 апреля. В виду того, что от написания письма в Москве до получения его в Петербурге проходило обычно два дня, считаем наиболее правильным отнести его к 16 апреля.

Основное содержание этого письма относится к обращению К. М. Сибирякова, который, под впечатлением статьи «Так что же нам делать», просит Толстого взять на себя труд ежемесячной раздачи нуждающимся определенной суммы, ассигнуемой им, Сибиряковым, с этою целью, а затем продолжает: «Слабое здоровье с одной стороны и разбросанность дел и имений с другой заставляют меня часто путешествовать… Живя в такой зависимости от обстоятельств, чувствуешь, что хотя и много работаешь, но не приносишь все-таки той пользы, которую бы желал. Предпринимая какое-либо дело, я всегда имел в виду общественную пользу, но к несчастью в большинстве случаев сотрудники оказывались людьми, ищущими наживы. Жажда полезной деятельности увлекала меня — я завел народную библиотеку с читальней по полкопейки за вход.., издавал журнал, поддерживал другой, издаваемый литературной артелью, но все эти предприятия встречали неудачи… Но разочарования не убили во мне веру в порядочность людей и энергию — я готов жертвовать своим трудом и средствами в пользу русского общества и простого народа в особенности». (AЧ) Переходя далее к вопросу о необходимости повысить умственное развитие крестьян, Сибиряков говорит: «Раздумывая об этом я пришел к мысли о возможности предпринять издание журнала (иллюстрированного), доступного