некоторых строк напечатано в ТЕ 1913 г., отд. «Письма Л. Н. Толстого», стр. 27—28, с ошибочной датой 14 октября 1885 г. Подлинник написан на почтовой бумаге, разграфленной в мелкую клетку, с бланком «Посредника». На нем рукой Черткова пометка: «Я. П. 14 окт. 85», вероятно, соответствующая на этот раз штемпелю получения за неразборчивостью штемпеля отправления. Письмо по всем данным написано 11 октября: в нем говорится, что Фрей находится в Ясной поляне 4-й день (он приехал туда 7 октября) и кроме того в письме к Софье Андреевне от 11 октября Толстой пишет: «Теперь написал письмо Черткову и пишу тебе».
Письмо это является ответом не на два письма Черткова из Лизиновки, как говорит Толстой, а на три: от 27 сентября, от 4—5 октября и от 8 октября. В первом из них Чертков сообщает о себе: «… С вашей легкой руки стал я посещать здешних крестьян. Каждый день к вечеру я хожу пешком… и вхожу в разговоры с теми крестьянами, которые ко мне подходят. Меня обыкновенно зазывают в хату. Иногда сходятся соседи… Они в большинстве случаев относятся ко мне просто, доверчиво и откровенно. Первые года моей жизни здесь было наоборот, и оттого я перестал с ними водиться. Теперь я очень рад их отношению ко мне, и то время, которое я провожу с ними, самое отрадное и освежительное занятие дня. Но, разумеется, я не меньше, а еще больше чувствую, что действительное, нормальное общение с ними требует жизни в одинаковой с ними обстановке и при собственной работе, одинаково-напряженной с их работой. Когда они того желают, я им читаю. Прочел я им «Два старика» и «Упустишь огонь». Успех этого чтения превысил всякие ожидания. С тех пор приходили в школу, желая приобрести «Два старика». А во время чтения «Упустишь огонь» меня прерывали восклицаниями подтверждения и одобрения. В середине чтения, там, где вы описываете ссоры баб, один выбежал на двор созвать соседних баб, пришлось начать снова, и когда я кончил и осмотрелся, то хата оказалась наполненной битком мужиками, женщинами и детьми, и все были видимо растронуты. В начале рассказа много смеялись над ссорой из-за курицы, а к концу рассказа все смолкли и у многих были слезы на глазах. По окончании чтения долго молчали и думали, а один заметил: «Да, если бы то всегда помнить, что рассказывается в этой книжке, то никакой вражды между нами не бывало бы. Да беда в том, что не помнишь этого». Другой стал возражать: «Ты чего — не помнишь»…, — и пошли разговоры. Оказалось, что именно из-за яиц в нашей деревне завелась какая-то вражда, и что судились и всё прочее по этому поводу. Они сначала подумали, что книжка на это и написана»… — В очень большом письме от 4—5 октября, Чертков пишет: «Ну что-то давно ничего не слышу от вас, дорогой друг Лев Николаевич. А между тем мысли мои постоянно переносятся к вам… Думая о вас, вспоминаю смерть Урусова [см. ниже, прим. 9]. Я знаю, как он был для вас дорог. И между тем мне представляется, что смерть его не может на вас слишком сильно отразиться. Ну — жил, следовательно и умер, вот как мы живем и, следовательно, непременно умрем. Если ваша жизнь мне дорога, и я отчасти живу в ней и ею, то эта наша общая жизнь не может прекратиться для меня вашей смертью. «Как Ты, Отче, во мне, и я в Тебе, так и они да будут в нас едино»… Но вот, покуда вы и я, мы органически живы и представляем отдельные частички одного целого, мне очень отрадно то, что я могу входить с вами в личные сношения. — Последнее время я как-то странно себя чувствую… Испытываю что-то в роде пустоты или вернее неопределенности. Я думаю, это происходит от того… что я никуда не прикреплен, не прирос. А главным образом, что не имею дома — в смысле семьи. Я везде гость и больше всего в доме своей матери. Моя ли это вина, или просто неизбежное последствие моей обстановки, не знаю, — но знаю, что постоянно всё больше и больше испытываю потребность делить жизнь с женою… Впрочем, довольно про себя. Ах да, еще два слова про себя и вегетарианство.. К своей несказанной радости, я окончательно убеждаюсь, что для успокоения половых потребностей, когда приходится воздерживаться в этом отношении, нет ничего лучшего, чем воздержание от мясной пищи. Как рукой снимает эти страшные муки… — Вероятно. Павел Иванович уже был у вас и, может быть, уже уехал. Я так рад за него, что он освободился от своей казенной службы. И дело от этого значительно выиграет… Я только что, наконец, получил исправленную рукопись «Франциска» [см. прим. 1 к п. № 77 от 29—30 августа 1885 г.]. «Фабиолу» мне также прислали… При чтении книжек в роде «Франциска» и «Фабиолы» меня продолжает смущать несостоятельность того, что я занимаюсь изданием, а не исполнением на деле этих книжек. Имеете ли вы подобное чувство? Вместе с тем я сознаю, что исполнять их каждый из нас может и, слава богу, отчасти исполняет в своей частной жизни… и что не надо жалеть, что в наше время исполнение это не принимает такой картинной и видной формы, как в те времена. Борьба та же, или могла бы и должна бы быть такою же и при нашей будничной, незаметной для других обстановке, хотя «mise-en-scène» почти отсутствует. И, слава богу, отсутствуют также… эти острые формы костров, колесования…» Продолжая письмо на следующий день, Чертков пишет: «Вчера получил письмо от Свешниковой. Она сообщает, что Цебрикова [см. прим. 8 к п. № 56 от 7 мая 1885 г.] согласна на бесплатное издание всех своих рассказов для лубочной литературы. Только, к сожалению, мне кажется, что мало подходящего у нее найдется. Свешникова спрашивает про «Жизнь рабочего люда» из Золя [см. ниже прим. 8]. Она предлагает пересмотреть эту вещь… «чтобы утратилась довольно значительная сероватость, бесцветность тона». Этот рассказ я вам послал вместе с «Ткачем и хлебопеком» [см. ниже прим. 8]. Не посвятите ли вы часочек на прочтение этого рассказа «Жизнь рабочего люда…» Так как здесь дело идет о Золя, то желательно отнестись возможно внимательнее и в случае нужды сделать другое, более полное переложение «Assommoir»… Во всяком случае, верните мне, пожалуйста, сюда этот рассказ, если возможно с кое-какими отметками на полях для руководства при отделке его». — Письмо от 8 октября Чертков посвящает полностью вопросу об издании картин. «Хочу вам написать несколько слов собственно о наших картинах, — говорит он. — Как я вам уже писал… картинки ко всем составленным вами рассказам уже нарисованы художниками и готовятся к печати у Сытина, равно как и обе картины из жизни Христа, из которых «Бичевание» только на этих днях, наконец, разрешили к нашей великой радости. Сытин говорит, что в нынешнем месяце должны выйти в продажу все эти картины. Между тем по окончании изготовления их его состав живописцев, изготовляющих камни и проч., окажутся без работы, и Сытину придется задать им воспроизведение еще серии картин. Вот тут-то желательно, чтобы он не возвращался к прежним сюжетам, а продолжал занимать свою литографию изготовлением таких картин, какие мы можем ему доставить. Он сам этого желает, можно сказать, просто — страстно и постоянно умоляет меня, чтобы ему доставляли побольше сюжетов для картин. Ему самому противно, что он прибегает к каскадным французским сюжетам вперемежку с нашими картинами… С другой стороны художники, рисующие к вашим рассказам, как, напр., Репин, Крамской и друг., не могут очень скоро к сроку исполнять их, и при том… для того чтобы заручиться их охотным содействием, необходимо предлагать им… одновременно десяток сюжетов, из которых они могли бы выбирать то, что вызывает в их личном сознании наибольшую отзывчивость… Для успешного преследования нашей цели необходимо сейчас же заручиться по возможности десятком сюжетов. …Одним словом я вам сказал, что мне кажется существенно для правильного развития нашего предприятия, а вы, главный и пока единственный источник сюжетов, уже поступите, как знаете. — За границей я усиленно искал сюжета для картин «Христа у фарисея на пиру» и «Богатого юноши», на которые вы мне указывали. Но мне не удалось найти подходящее… То же самое относительно «Христа перед Пилатом», к чему уже имеется у меня ваше изложение. «Архиерей и разбойник с подсвечниками» [см. ниже прим. 1] представляет отличный сюжет для картины, но рисунок Сытинский (Касаткина) не годится: архиерей изображен плохо, а группа исправника с преступником нарисована с задором ненужным и который непременно вызовет порицание цензуры. Но нужны еще около 9-ти сюжетов. Не можете ли вы кое-какие набрать из ваших книжек для чтения? Это не нанесет никакого ущерба графине. [См. ниже прим. 2.] Напротив того. Но всё это дело испещрено такою массою мелких затруднений и задержек, о которых нельзя себе составить понятия, не вошедши в сношения с художниками, цензурою и т. п.»
1 Из картин, которые должны были войти и вошли в первую серию издания «Посредника», были готовы в это время: «Искушение Христа» Ари Шеффера и «Бичевание Христа» Бугро (см. прим. 3 к п. № 51 от начала апреля 1885 г.), картинки с маленькими рассказами Толстого «Два брата и золото» и «Вражье лепко» Репина, а также «Девченки умнее стариков» Савицкого и кроме того картина «Спесь» — к стихотворению того же заглавия Алексея Толстого, сделанная художником гр. Ф. Л. Соллогубом (1850—1890), родственником Черткова и хорошим знакомым Толстого. Для дальнейшего намечалась в это время позднее осуществленная серия преимущественно бытовых картин русских художников. Так в письме к Черткову от 16 сентября Бирюков говорит о переснимке для издания картины Г. Г. Мясоедова, которая вошла потом в эту серию под названием «Чтение Положения 19 февраля». Из четырех же картин, о которых Чертков говорит в конце своего письма (трех на евангельские темы и одной на мотив из романа «Les misérables» В. Гюго в переложении Толстого на русские нравы, сделанном для кн. II его «Азбуки») ни одной не удалось осуществить.
2 Четыре «Русские книги для чтения» Толстого, предназначенные для обучающихся детей и вышедшие впервые под этим заголовком в 1874 г., представляют собой собрание тех же маленьких рассказов, басен и т. п., которые входили первоначально в его «Азбуку» (1-е издание — 1872 г.).
