жар усиливался. Мы никто не ложились. Сидела няня, я, Таня и Маша. Алеша обернулся вдруг и говорит: «Позови папу». Мы позвали. Он поглядел на него. Левочка сел с ним и уже не отходил… Я выбежала из комнаты опомниться хоть на минуточку. Две ночи я его с рук не спускала. Таня тоже вышла. Вдруг приходят Левочка и Маша и говорят: «Кончился»… Софья Андреевна рассказывает дальше о проявлениях сердечности в связи с этой смертью некоторых из ее детей, особенно Ильи Львовича, Андрея Львовича и обеих старших дочерей, и в заключение письма, после описания похорон, говорит: «Левочка осунулся, похудел и очень грустен… Все очень огорчены и ко мне ласковы» (ГТМ).

2 В этом письме уже отчетливо выступает то стремление Толстого к преодолению в себе горя, связанного со смертью близкого существа, которое он возводит в принцип и которое отражается как в нескольких его письмах 1886 г., так и в его письмах и дневниках последующего времени — по поводу смерти последнего любимого ребенка его, Ванечки.

3 Письмо Черткова, о котором говорит здесь Толстой, не сохранилось. Оно должно было быть написано немедленно по возвращении его в Петербург из Москвы, не позже 16—17 января, т. е. одновременно с первым после их московского свидания письмом к нему Толстого, тогда как сохранившаяся часть его писем к Толстому за январь 1886 г. начинается, как было уже указано, с письма от 19 января.

97.

1886. г. Января 23. Москва.

Посылаю вамъ назадъ два разсказа. Оба нехороши, — ничтожны. Одинъ о мачихѣ — дѣлаетъ впечатлѣніе выдуманнаго, другой — о старикѣ — хорошъ, но слишкомъ отрывоченъ. Если бы была описана прежняя жизнь чиновника, то было бы хорошо, а то не займетъ. По моему не стоитъ печатать.1 — Посылаю вамъ легенду Костомарова «Сорокъ лѣтъ».2 Это превосходнѣйшее сочиненье. Я хотѣлъ — и началъ — исправить языкъ и кое-что, но потомъ раздумалъ дѣлать это теперь. — Легенда сама по себѣ очень опасна для цензуры, и потому надо постараться пропустить ее въ томъ видѣ, въ какомъ она есть. Поправки могутъ сдѣлаться поводомъ придирокъ. — Потомъ же, когда она пройдетъ въ Сытинскомъ изданіи, можно и должно, и мнѣ очень хочется — немного, какъ мнѣ надѣется, улучшить ее. Нынче же пишу въ Кіевъ къ знакомой вдовы Костомаровой,3 прося разрѣшенія печатать эту легенду. Вы съ своей стороны сдѣлайте демарши къ Костомаровой для полученія разрѣшенія.4 На меня эта исторія производить ужасающее впечатлѣніе. И мнѣ кажется, что такое же она должна производить на всякаго простого русскаго человѣка. Только бы цензура пропустила. Употребите всѣ усилія.

Всѣ послѣдніе дни я занимался тѣмъ, что писалъ текстъ къ «Тайной вечерѣ» Ге.5 Я далъ переписывать и пришлю вамъ съ картиной.6 Мнѣ кажется, что это была бы очень хорошая, богоугодная картина. Что вы скажете и что скажетъ цензура?— Получилъ ваше письмо вчера и радъ былъ. — Вотъ что хотѣлъ вамъ сказать: не будемъ хвалить, а будемте укорять другъ друга.7 Такъ дѣлали — и хорошо дѣлали — первые христіане. Говорить пріятное хорошо, чтобы усилить любовь. А между нами, между всѣми нами, ищущими соединенія въ Христѣ — въ его истинѣ, не нужно — я чувствую это — усиливать ее, а намъ нужно помогать другъ другу. — Ищу, чѣмъ бы укорить васъ для начала; но не нахожу, не отъ того, что нѣтъ, а отъ того, что я нынче лѣнивъ и слабъ духомъ. А впрочемъ нашелъ: вы говорите: скоро умру и утѣшаюсь. Это дурно. Надо любовно и потому радостно дѣлать дѣла жизни — всѣ. Тяготиться — упрекать Отца. Я съ самой моей горловой болѣзни не могу справиться и все сижу дома и въ самомъ — вчера и нынче — мрачномъ настроеніи. И радуюсь тому, что убѣждаюсь, что мрачное физическое (желчь) настроеніе не можетъ побѣдить человѣка, т. е. заставить его быть злымъ къ людямъ. Меня радуетъ, что я переживаю это мрачное физич[еское] состоянie совсѣмъ не такъ, какъ прежде.

Смерть оставила свой слѣдъ на всѣхь насъ, и думаю, что хорошій.8 Ге старшій уѣхалъ къ Олсуфьевымъ дней 5 тому назадъ. И нынче жду его.

Прощайте, мой другъ, пишите, когда захочется, и про себя больше. Сейчасъ получилъ Лева9 ваше письмо.

Я очень радуюсь вашему общенію съ моими сыновьями.10 — Нынче я говорю Ильѣ, какъ важно не защищать свое положеніе, чтобы узнать истину. А онъ говорить: Нѣтъ, — нужно одно: отречься отъ себя. Это говорить тотъ Илья, к[оторый] мѣсяцъ назадъ былъ врагь ученія Христа. —

Поцѣлуйте милаго Павла Ивановича и скажите, что благодарю за письмо и не отвѣчаю, потому увижу его, чему радуюсь. — Сейчасъ прочелъ разсказъ Озмидовой11 и нахожу, что онъ очень хорошъ, особенно по языку и духу. Я думаю, что хорошо его напечатать. — Отсылаю вамъ его назадъ.

Полностью печатается впервые. Значительные отрывки напечатаны в ТЕ 1913 г., отд. «Письма Л. Н. Толстого», стр 33—34. В подлинник письма вложена небольшая черновая рукопись, написанная на той же почтовой бумаге обычного формата, как и самое письмо, представляющая собой текст Толстого к «Тайной вечере» Ге и считавшаяся до последнего времени утраченной. На первой странице письма рукой Черткова пометка: «М., 23 янв. 86». Дата эта, проставленная, вероятно, согласно штемпелю отправления, должна совпадать на этот раз с датой написания письма: раньше 23 января оно не могло быть написано, так как оно является ответом на полученное накануне письмо Черткова от 21 января.

В этом письме от 21 января, первая часть которого является откликом на предыдущее письмо Толстого (от 18 января), Чертков говорит: «Как это неожиданно и почему-то странно, эта смерть в вашей семье. Я никак не могу привыкнуть к этой мысли. Как хорошо вы написали про любовь и про маленькие дела любви. Это совершенно правда и хорошо напоминать друг другу про это. Есть вещи, которые знаешь, но которые становится гораздо легче исполнять, когда узнаешь, что и другой в таком же положении… У меня всё туманно в голове, и я едва справляюсь с своей конторской работой. Переписки набирается все больше и больше. Получаю больше писем, чем успеваю отвечать, и иногда почти теряюсь: но тогда вспоминаю, что мы очень скоро все умрем и успокаиваюсь. Еслиб только не этот туман в голове. Да, впрочем, все в свое время выяснится. А мне хорошо. И знаете ли, как это мне самому ни странно, а мне кажется, что я чувствую себя гораздо спокойнее и счастливее с тех пор, как пожил со всеми вами в Москве и во мне расширился круг тех людей, которых особенно люблю. Пожалуй, счастье человека зависит от силы и количества вызванной в нем любви. — Пожалуйста, напоминайте Левке писать мне о том, как здоровье ваше и ваших детей. Ему это ничего не стоит, а для меня большое значение имеет знать про вас. — Череэ два дня Бирюков, вероятно, будет у вас и привезет вам для пересмотра кое-какой материал для издания». Следом за этим письмом, в тот же день, а может быть и в том же конверте, Чертков посылает Толстому записку, сопровождающую отправляемую им рукопись, о которой он говорит: «Посылаю вам рассказ Ольги Озмидовой. Он мне очень понравился и по содержанию и по изложению. Но мне нужно знать вашу оценку раньше, чем поместить в сборнике или издать отдельною книжечкою».

1 О каких рассказах и каких авторов идет здесь речь, выяснить не удалось. Они были либо переданы Толстому Чертковым лично, при свидании их в Москве, либо посланы в сопровождении одного из двух несохранившихся писем его — от 16—17 и от 18 января.

2 О легенде Костомарова «Сорок лет» см. прим. 10 к п. № 95 от 16—17 января.

3 Знакомая вдовы Костомаровой, которой написал Толстой, — Екатерина Федоровна Юнге (1843—1913) — дочь художника-медальера и вице-президента Академии Художеств гр. Ф. П. Толстого, жена известного окулиста Э. А. Юнге, художница и автор книги «Воспоминания Е. Ф. Юнге», Изд-во «Сфинкс», «Историческая библиотека», т. X, б. г. Она приходилась троюродной сестрой Толстому, познакомилась с ним лично в 1850-х гг. и бывала у Толстых в Москве и в Ясной поляне. 23 января 1886 г. Толстой писал ей в Киев: «А у меня дело к вам: «Сорок лет» Костомарова. Кому принадлежит право издания? Если вдове, не будете ли добры спросить у нее, даст ли она разрешение печатать эту прелестнейшую вещь в дешевом издании для народа? И если даст, то даром или за плату?» (См. т. 63.)

4 Как видно из письма к Толстому Е. Ф. Юнге от 22 июня 1886 г., вдова Костомарова — Алина Леонтьевна Костомарова, урожденная Крагельская (1836—1908) — в ответ на запрос Толстого выразила опасение, что при попытке провести легенду «Сорок лет» отдельным изданием цензура, едва пропустившая ее в газете Гатцука, обратит на нее особое внимание и не допустит напечатания ее в Собрании сочинений Костомарова, к которому решено было вскоре приступить. Поэтому замысел Толстого об издании легенды «Посредником» остался в то время не осуществленным. О дальнейшей судьбе его см. прим. 10 к п. № 95 от 16—17 января 1886.

5 Мысль об издании цинкографическим способом картины Н. Н. Ге «Тайная вечеря», написанной еще в 1861—1864 г., вызвавшей в свое время огромную сенсацию и находящейся теперь в Третьяковской галлерее, занимала Черткова уже в начале 1885 г. В письме к Н. Н. Ге от 17 января этого года Чертков, сообщая ему, что цинкографическое клише с фотографии картины может быть заказано в Вене, просил через него Толстого написать в дополнение к евангельскому тексту, соответствующему этой картине, описательное изложение» к ней. В январе 1886 г., в то время когда Н. Н. Ге гостил у Толстого в Москве, им был задуман целый цикл картин для народа на евангельские темы, и снимок с «Тайной вечери» с текстом Толстого должен был печататься в первую очередь. Из цитированного уже выше письма М. А. Стаховича к Черткову от февраля 1886 г., написанного по поручению Толстого (см. прим. 6 к п. № 95 от 16—17 января 1886 г.), видно, как горячо принимал к сердцу Толстой судьбу этой картины. Стахович пишет: «Если приготовленный для нее его текст цензура не будет пропускать, то пусть выходит картина с одними стихами Евангелия, лишь бы скорее вышла» (AЧ). Эта забота Толстого о скорейшем выпуске в свет картины хотя бы и без написанного им текста тем более заслуживает внимания, что по сообщению