иначе верят. А потому он, как все пропагандисты, узок и слеп». Два пункта второй половины письма Черткова вызывают ответ Толстого и потому приводим их почти полностью. «Я думаю о слове «религия» и о том, что различные люди подразумевают под этим словом. И я убедился, что каждый под этим разумеет свое, считает себя и своих единомышленников религиозными, а других не религиозными. И я думаю, что много недоразумений было бы устранено, еслиб это слово было уничтожено… И в самом деле то, что мы подразумеваем под религией, не есть особая отрасль человеческих ощущений или понятий. Для нас это всё — разумение жизни, согласие с «учением жизни», как вы это называете в предисловии к Бондареву. Какая же может быть религия в отличие от чего-нибудь другого для нас? Какая может быть религиозная деятельность? Раз приняв учение Христа, это обнимает и наполняет всё… Но собственно «религию» я не понимаю; или вернее, мне кажется, что это понятие искусственное, относительное и потому слово опасное… — Вы пишете, что у вас набралось много гостей, что Сережа вернулся и что вы боретесь с досадою на тех, что вводит в соблазны. Помоги вам бог всё время помнить и чувствовать, что… самый большой соблазн это тот, когда человек, понимающий, что это действительно соблазн, не сдерживает своей досады на людей. А избежать этот главный соблазн, который может испортить так много самого лучшего, сдержать этот-то соблазн — всегда в ваших руках. Вы это знаете гораздо лучше меня; но я всё-таки вам скажу одну вещь, о которой несколько раз хотел вам сказать, да не приходилось. Скажу вам только, потому что вас так люблю. Приготовьтесь слышать обличение… Я несколько раз присутствовал при ваших разногласиях с Сергеем. И замечал, что по существу вы каждый раз были правы. Но вы как-то жестоко выставляли эту правду, слишком авторитетно и прибавляя к этому личные обвинения против вашего сына, иногда даже с раздражением. Это опаснее всего. Он не может не чувствовать, что вы правы; но когда вы говорите ему неприятно, то он в этом самом находит предлог в своей душе обвинять вас и считаться квитами. Впрочем, вы такими крупными шагами идете вперед, что, вероятно, это предупреждение запоздалое с моей стороны… Я вообще столькому научился от вашего примера отношения к своим домашним, что, пожалуй, даже не мне делать вам такие указания. Но вы поймете, с каким чувством я это делаю. Для меня так дорого сближение с вами каждого члена вашей семьи, что мне спокойнее рискнуть сказать вам то, что я сказал, некстати, чем промолчать, когда может быть нужно было сказать»… В заключение своего письма Чертков сообщает: «Писарев мне написал про то, что у Сытина случайно были куплены подчеркнутые Евангелия и что это вызвало целую историю, следствие и проч. Он тут, разумеется, не при чем; но несколько упал духом. Он чувствует, что к нему вообще придираются по поводу наших изданий и боится»…

В небольшом письме от 15 июня Чертков говорит, что посылает Толстому два своих письма, которые просит прочесть и переслать адресатам, а затем высказывает некоторое беспокойство по поводу длительного молчания Толстого. Касательно сообщения Черткова о тревожном письме Писарева (о нем см. прим. 2 к п. № 4 от 17 февраля 1884 г.) нужно отметить, что — не желая, вероятно, волновать Толстого или охлаждать его стремление писать для «Посредника», — он умолчал о заключительной части этого письма Писарева, где говорится, что в виду тревоги, поднятой типографской инспекцией, и начатого следствия, Сытин боится печатать Толстого. Это письмо Писарева, от 28 мая, сохранилось в архиве «Посредника» вместе с другим его письмом, от 17 июня, где он выражается в указанном направлении еще определеннее: «Видимо наступило гонение на произведения Толстого, и это гонение заставляет и Сытина призадуматься, может быть, и временно, над дальнейшим печатанием новых его произведений… Зловещие признаки появляются, и Сытину приходится с ними считаться» (AЧ).

1 Толстой говорит о письме Черткова к Льву Львовичу, в котором, беспокоясь молчанием Толстого Чертков просит написать о нем.

2 Повидимому, речь идет о письмах Черткова к Ф. Э. Спенглеру (см. прим. 4 к п. № 4 от 17 февраля 1884 г.) и к Н. Д. Кившенко (см. прим. 1 к п. № 79 от 14 сентября 1885 г.).

3 Толстой, очевидно, говорит о своей статье «Николай Палкин», начатой в записной книжке под впечатлением беседы с 95-тилетним солдатом во время пешеходного путешествия в Ясную поляну, или же о приложении к ней, известном под заглавием «Что можно и чего нельзя делать христианину». В незаконченном виде «Николай Палкин» был привезен в Петербург Бирюковым, ездившим в Ясную поляну уже в первой половине июня: Петр Апурин, служивший в книжном складе «Посредника», в письме к Черткову от 15 июня говорит: «Павел Иванович привез нам рассказ Толстого «Николай Палкин», еще не готовый» (AЧ). О напечатании как «Николая Палкина», так и послесловия к этой статье в России не приходилось и думать. Статья была напечатана впервые у Элпидина в Женеве, в 1891 г., затем в изд. Черткова в Англии вместе с сказкой «Работник Емельян и пустой барабан» и былью «Дорого стоит» в 1904 г. Вошла также в «Полн. Собр. соч. Толстого, запрещенных в России» изд. Черткова. В России же была напечатана только в 1906 г., а затем в 1917 г., в издании Толстовского музея в Петербурге.

4 Всё это лето Толстой напряженно вел полевую работу, взяв на себя тягло крестьянки-вдовы Анисьи Копыловой и вытянув его до конца. Ближайшими его помощниками были дочери Татьяна и Марья Львовны, из которых последняя всё более отходила от прежней жизни, окончательно склоняясь в идеологических разногласиях между отцом и матерью на сторону отца, и всё более уходила, как по убеждению, так и по влечениям сердца, в интересы деревенской бедноты, так что полгода спустя Софья Андреевна в своем письме к Т. А. Кузминской уже гневно называет ее «пейзанской Машкой» (письмо от 11 февраля 1887 г.). Что касается участия в работах этого лета Ильи Львовича, то в своих «Воспоминаниях» он говорит об этом так: «В этом году я приехал в Ясную поляну после экзаменов в начале июня… Мне было девятнадцать лет, я считал себя женихом своей теперешней жены и мечтал о том, чтобы, женившись, начать с ней новую жизнь, соответствующую взглядам моего отца. Мне некуда было девать свои силы, и я пошел к отцу и сказал ему, что я хочу работать и прошу его указать, что мне делать». Толстой посоветовал ему взять на себя всю мужскую работу для многодетной крестьянки Жаровой, муж которой ушел на заработки и не вернулся, и Илья Львович приступил к работе. К Петрову дню начался покос. Составились две рабочих артели. В одну из них входили сам Толстой, Илья Львович и Марья Львовна. «По нашему примеру, — рассказывает Илья Львович — рядом с нашей составилась другая артель, многолюдная и веселая, к которой примкнули братья Сергей и Лев и сын нашей гувернантки Alcide, мой ровесник… Таня и две двоюродных сестры Кузминские были с ними». (См. «Мои воспоминания» И. Л. Толстого, М. 1913, стр. 188—191.) Общее увлечение полевой работой было так велико, что один раз, чтобы не оставаться дома в одиночестве, и Софья Андреевна вышла на покос, в сарафане и с граблями, однако вскоре заболела, приписала эту болезнь непосильной работе и осенью того же года, в письме к жене художника Анне Петровне Ге, описывала проведенное лето в самых мрачных красках (письмо от 15 октября 1886 г.). Но увлечение полевой работой среди детей Толстого, кроме Марьи Львовны, было преходящим, и два года спустя Софья Андреевна с удовлетворением писала Т. А. Кузминской: «Прошлогодней одичалости никакой нет… Живем очень дружной, естественной и чисто барской жизнью. На деревню ходят очень редко и то по делу». (Письмо от 12 октября 1888 г. ГТМ.)

5 Марья Александровна Шмидт. См. прим. 1 к п. № 59 от 10—11 мая 1885 г.

6 Константин Михайлович Сибиряков. См. прим. 1 к п. № 53 от 16 апреля 1885 г.

7 Виктор Сергеевич Миролюбов (р. 1860 г.) — в то время один из молодых последователей Толстого. Весной 1886 г., услышав, что К. М. Сибиряков решил отдать свое самарское имение под христианскую земледельческую общину, пришел к нему с просьбой послать его туда для изучения местных условий жизни, а затем, приехав в июне 1886 г. вместе с Сибиряковым в его имение, в течение многих месяцев собирал сведения о нуждающихся крестьянах окрестных деревень. Находился в это время под надзором полиции. Сибиряков просил его, взяв место преподавателя основываемой им сельско-хоз. школы, остаться жить в Самаре и помогать оттуда своими советами приезжающим на его земли поселенцам, членам будущей общины. Однако проект Сибирякова об основании Самарской общины не осуществился. В следующие годы Миролюбов, обладая хорошим голосом, сделался оперным певцом в московском Большом театре. В 1896 г., оставив оперную деятельность, основал чрезвычайно дешевый «Журнал для всех», народнического направления, к которому ему удалось привлечь лучшие литературные силы и который приобрел очень широкое распространение, просуществовав до 1906 г. В 1914—1918 гг. был редактором популярного «Ежемесячного журнала литературы, науки и общественной жизни», О последних годах жизни Миролюбова сведений собрать не удалось.

8 Владимир Федорович Орлов (см. о нем прим. 5 к п. № 37 от 2 декабря 1884 г.). Он тоже был в сношениях с Сибиряковым по делу о земледельческой общине.

9 Замысел Сибирякова об основании земледельческих общин потерпел крушение частью по причине помех со стороны губернаторской власти и полиции, частью по недостатку подходящих сотрудников.

10 О лицах, приезжавших к Толстому в эти дни, см. в конце тома Дополнение к стр. 368.

11 Перипетии семейной драмы Файнермана и жены его Эсфири Борисовны тянулись очень долго. Почти год спустя в письме от 13 апреля 1887 г. Толстой пишет Софье Андреевне, что Файнерман ездил в Тулу «хлопотать о разводе с женой, для которого куча трудностей», а в письме от 14 апреля, упрекая Софью Андреевну за ее резко-неприязненное отношение к Файнерману, говорит: «…За что ты так обвиняешь его? Зная его близко, его никак нельзя ненавидеть, а можно только жалеть. Жену свою он ужасно любит. И теперь, когда она требует у него развода и он посылает ей его, и она вместе с тем обещается приехать к нему и не оставлять его,