ревматизмъ, и что къ этому состоянію надо относиться совершенно такъ, какъ къ физическому страданію, не приписывая ему ни на волосъ больше значенія. Ну, болитъ зубъ, или животъ, или найдетъ жутость и болитъ сердце. Ну и пускай себѣ болитъ, a мнѣ что за дѣло? Либо поболитъ и пройдетъ, либо такъ я умру въ этой боли. Ни въ этомъ ни въ другомъ случаѣ нѣтъ ничего дурнаго. Мнѣ кажется, что не бояться своей боли — это можно, когда знаешь ее по опыту — это значитъ: отнять у нея все мучительное. А что физическое — это я знаю, п[отому] ч[то] испытывалъ это въ очень сильной степени въ желѣзной дорогѣ. Помню давно я разъ сѣлъ ночью въ 1-й классъ, онъ б[ылъ] весь пустой, и на меня нашелъ ужасъ, что я съ ума сойду.1 У васъ это приняло другую складку, но это навѣрно то же ощущеніе, к[оторое] многіе испытываютъ въ болѣе или менѣе сильной степени — какой то излишекъ въ себѣ мыслей, ощущеній, переполнено, что-то надуто. Это физич[еская] боль, и чтобъ побѣдитъ ее, чтобъ она не мѣшала — мнѣ кажется, надо согласиться съ ней, покориться ей, и не думать, какъ мы дѣлаемъ, о борьбѣ съ нею. А то приготавливаешься къ борьбѣ и въ воображеніи своемъ ее преувеличиваешь и заробѣешь передъ ней. Разумѣется, главное средство безбоязненности — это привычка мысли представленія о плотской смерти. Если хорошо представишь себѣ смерть и вызовешь въ своей душѣ то, чтò уничтожаетъ страхъ ея (въ ней только и есть страхъ, ея самой нѣтъ), то то, чтò вызовешь — съ излишкомъ достаточно для уничтоженія всѣхъ плотскихъ страховъ и сумасшествія и одиночнаго заключенія. 25 лѣтъ сумасшествія или одиночнаго заключенія вѣдь во всякомъ случаѣ только кажутся удлиненіемъ агоніи, въ сущности же удлиненія нѣтъ, п[отому] ч[то] передъ той истинной жизнью, к[оторая] дана намъ, часъ и тысяча лѣтъ все равно.

2Ваше письмо къ Файнерману3 я понялъ не такъ, какъ вы объясняете: вы клеплете на себя. И я не пот[ому], что люблю васъ, а потому думаю, что знаю васъ, знаю, что у васъ не можетъ быть недобраго чувства къ людямъ. Много хочется написать, спросить, да нынче некогда. Надо о дѣлѣ.

4Жена вамъ, П[авелъ] И[вановичъ],5 писала въ Петерб[ургъ], и я приписалъ о Гоголѣ вотъ что:6 перечелъ я его переписку 3-й разъ въ жизни. Всякій разъ, когда я ее читалъ, она производила на меня сильное впечатлѣніе, а теперь сильнѣе всѣхъ. Я отчеркнулъ излишнее, и мы прочли вслухъ — на всѣхъ произвела сильное впечатлѣніе и безспорное. 40 лѣтъ тому назадъ человѣкъ, имѣвшій право это говорить, сказалъ, что наша литература на ложномъ пути — ничтожна, и съ необыкновенной силой показалъ, растолковалъ, чѣмъ она должна быть, и въ знакъ своей искренности сжегъ свои прежнія писанья. Но многое и сказалъ въ своихъ письмахъ, по его выраженію, чтò важнѣе всѣхъ его повѣстей. Пошлость, обличенная имъ, закричала: онъ сумашедшій, и 40 лѣтъ литература продолжаетъ идти по тому пути, ложность к[oтopaго] онъ показалъ съ такой силой, и Гоголь, нашъ Паскаль, — лежитъ подъ спудомъ. Пошлость царствуетъ, и я всѣми силами стараюсь, какъ новость, сказать то, чтò чудно сказано Гоголемъ. Надо издать выбранныя мѣста7 изъ его переписки и его краткую біографію — въ Посредникѣ. Это удивительное житіе.8

9Помогай вамъ Богъ, дорогая A[нна] К[онстантиновна], также бодро и радостно жить и работать. Вспомнилъ о васъ и улыбаться хочется.

Братски цѣлую васъ всѣхъ. Григ[орій] Иван[овичъ] послалъ вамъ назадъ рукопись Семенова. Это недоразумѣніе, ужъ вы поймете. Я началъ писать новое, да нейдетъ еще.

Л. Т.

Полностью публикуется впервые. Отдельные небольшие отрывки напечатаны в сборнике «Спелые колосья» 1895 г., вып. 3, стр. 181 и в ТЕ 1913 стр. 58. На подлиннике надпись черным карандашом рукой В. Г. Черткова: «Я. П. 10 окт. № 157», на основании которой и датируется письмо. Письмо это является ответом на письмо Черткова от 3 октября, к которому было приложено письмо П. И. Бирюкова от того же числа. В этом письме Чертков между прочим писал о том, что у него гостит П. И. Бирюков, привезший с собой копии писем Толстого «к французу» (т. е. Р. Роллану от 3 октября 1887 г., см. т. 64) и «к русской женщине» (см. письмо к неизвестной женщине от сентября-октября 1887 г., т. 64): «Павел Иванович приехал к нам и принес с собой частичку вас. Нам было и так хорошо, а стало еще теплее и светлее. От него мы узнали, что вы не думаете теперь приехать к нам. Ну что же, видно так надо. Если б я любил людей больше самого себя, как вы пишете в том чудном, вдохновенном письме, которое вы нам всем написали в ответ французу, то всегда желал бы, чтобы вы остались там, где находитесь. И я рад, что могу искренно радоваться зa людей, вас окружающих, что вы с ними, а не с нами, тем более, что с нами-то вы всегда духовно. Павел Иванович рассказал нам про вас и ваших — все такое, чему мы радовались всею душою. Он прочел нам ваши письма к русской женщине и французу. Последнее поразило меня количеством и глубиною своего содержания и обворожительною убедительностью изложения. Это — целый капитал, из которого, я знаю, что я вместе со многими будем много черпать.

Я хотел тотчас же перед тем, чтобы лечь спать, писать вам, так я был полон вами, так хотелось поговорить с вами. Но я случайно спросил Павла Ивановича, говорили ли вы ему про мое письмо к Файнерману, и он мне сказал, что письмо это вам не понравилось, что вы нашли в нем раздражение против Файнермана. Зачем скрывать, лучше чистосердечно скажу вам, что мне это было больно, — не самолюбию моему, поверьте мне в этом, а — мне самому. В ответ Файнерману я сообщил то, что сознаю своей главной слабостью, и о чем я давно собирался написать вам, и я не сознавал в себе, как и не сознаю теперь, никакого раздражения против Файнермана».

Далее Чертков рассказывает о тяжелом психическом состоянии, которое охватывает его иногда и связано с жутким ощущением, отчасти напоминающим переживания при мании преследования. В частности нервная боязнь железной дороги образовалась у Черткова, как он сообщает, зa несколько лет до этого времени, после того, как начав ездить по железной дороге в вагонах III класса для общения с народом, он этим возбудил подозрение властей и подвергся преследованию со стороны субъектов, пристававших к нему с провокационными разговорами. Впоследствии Чертков получил доказательства того, что в это время за ним специально следили агенты охранного отделения.

1 Состояние острой тоски и страха сумасшествия несколько раз было пережито Толстым. В дневнике С. А. Толстой, в тетради «Мои записи разные для справок», имеется следующая запись от 9 декабря 1870 г. о Толстом: «Иногда ему кажется — это находило на него всегда вне дома и вне семьи, — что он сойдет с ума, и страх сумасшествия до того делается силен, что после, когда он мне рассказывал, на меня находил ужас. Дня три тому назад он воротился из Москвы… Вернувшись, он все говорил: «какое счастье быть дома». См. «Дневники С. А. Толстой (1860—1891)». М. 1928, стр. 33.

2 Абзац редактора.

3 Чертков послал 19 сентября 1887 г. Толстому свое письмо Файнерману, упоминаемое в выдержке, приведенной выше в ненумерованном примечании к комментируемому письму. О своем письме Файнерману Чертков писал Толстому 19 сентября 1887 г.: «Из моего письма к Файнерману вы увидите, что у меня бывают полу-болезненные, полу-малодушные состояния, в которых я опасаюсь для себя лично страданий. Но я теперь не так мечусь, как бывало прежде в таком состоянии. Оно всплывает и напоминает мне о возможности своего наступления, но продолжается недолго».

4 Абзац редактора.

5 П. И. Бирюков жил в это время у Чертковых, помогая в работах, связанных с издательством «Посредник».

6 См. письмо к П. И. Бирюкову от 3? октября 1887 г., т. 64.

7 Написано: мѣстами

8 Книжка о Н. В. Гоголе была составлена А. И. Орловым на основе выбранных Толстым мест из «Переписки с друзьями», просмотрена Толстым и издана «Посредником» без указания имени автора под заглавием «Николай Васильевич Гоголь, как учитель жизни». М. 1888. На обложке портрет, исполненный И. Е. Репиным.

9 Абзац редактора.

* 160.

1887 г. Октября 16. Я. П.

Милые друзья, В[ладиміръ] Г[ригорьевичъ] и А[нна] К[онстантиновна]. Держитесь крѣпко, время наступаетъ вамъ трудное — экзаменъ во всѣхъ отношеніяхъ. Если помнить и вѣрить, что «да будетъ воля твоя. Не моя, но твоя»,1 то все легко, все хорошо, а если не помнить, не вѣрить, то все трудно, все дурно. У насъ б[ылъ] въ дѣтствѣ дурачекъ садовникъ (Гриша въ Дѣтствѣ).2 Мы ходили слушать въ темнотѣ, какъ онъ въ оран жереѣ молился Богу. Послѣ молитвъ и стиха объ праведныхъ по правую и окаянныхъ по лѣвую руку, онъ начиналъ разговаривать съ Богомъ: ты мой хозяинъ, мой кормилецъ, мой лекарь, мой аптекарь. Если бы онъ былъ женщина, онъ бы сказалъ, ты мой акушеръ. И какіе бы ни были лекари, аптекари и акушеры, все-таки Онъ, Его законъ, останется надъ ними главный и все сдѣлаетъ по своему. Изъ этаго не слѣдуетъ, какъ вы, вѣрно, съ маленькой досадой думаете, что не надо пользоваться тѣмъ, что сдѣлали люди для облегченія своей матерьяльной жизни. Надо пользоваться всѣмъ, но въ предѣлахъ разума, — т[о] е[сть] того, что ясно несомнѣнно. — Пожалуйста, не думайте, что я хочу философствовать, я просто хочу дать совѣтъ, какъ старый человѣкъ и отецъ семейства. Позвать къ себѣ жить въ то время, какъ ждешь родовъ жены, человѣка опытнаго въ дѣлѣ родовъ, несомнѣнно, употребить все то, что можно, для облегченія начавшихся страданій, — тоже; но впередъ придумывать средства облегчить страданія, к[оторыхъ] еще нѣтъ — сомнительно, тѣмъ болѣе что средство не общеупотребительное. Я бы былъ рѣшительно противъ и хлороформа, и веселящаго газа. Богъ даетъ роды, Богъ дастъ и силы. И прибавитъ еще силъ. Мнѣніе моей жены тоже противъ газа. Она говоритъ, что если употреблять такое новое средство, то нужно, чтобы распоряжался этимъ человѣкъ авторитетный и опытный, а то можно сдѣлать больше вреда, чѣмъ пользы. Тоже она и за кормленіе. И въ этомъ нашъ опытъ сходится, именно въ томъ, что, противно всѣмъ предписаніямъ докторовъ, женщины кормили и этимъ самымъ пріобрѣтали силы и выкармливали хорошихъ дѣтей. Такъ свояченицѣ Т[атьянѣ] А[ндреевнѣ] Захарьинъ3 запретилъ ей кормить, а