перейти. И стоя на его мосту и видя передъ собой пропасть, вѣришь, что нѣтъ жизни.18 Я это испыталъ. Не вѣрьте ему. Если есть сомнѣніе, то только п[отому], ч[то] вы хорошенько не разувѣрились въ жизни будущей личности. Это его, дьяволовъ, обманъ. Жизнь вѣчная — какъ балонъ. Газъ — это не наша сила, а Божья, к[оторая] тянетъ кверху, веревки, привязывающіе — это заблужденья, а балластъ это пристрастія, своя воля, а не божья. Если привязь перерѣзана, то держитъ балластъ. На сколько его выбросимъ, на столько полетимъ.

Напечатано (без первых двух фраз) в «Листках Свободного Слова», под ред. В. Черткова Purleigh, England. 1899, 2, стр. 48—52. Полностью, но с перестановкой некоторых мест, с пропусками и изменением отдельных слов напечатано в журнале «Искусство и печатное дело» 1910, 12, стр. 518—521. Подлинник на двух листках почтовой бумаги, убористо исписанных с помарками и вставками. На подлиннике надпись черным карандашом рукой Черткова: «Я. П. 30 сент. 89, № 232». В Дневнике Толстого имеются записи: от 25 сентября — «Письмо от Чертк[ова] трогательное». От 26 сентября 1889 г. — «Ответил длинным письмом». В ближайшие к этому числу дни нет записей, нет указаний о письмах Черткову, а о дне 30-го сентября есть запись: вспоминаю, что было, и не могу вспомнить, чувствую, что ничего не было». Если бы комментируемое письмо, одно из самых больших в переписке Толстого с Чертковым, было бы написано 30-го, Толстой, вероятно, не мог бы записать, что в этот день «ничего не было». Надо думать, что запись от 26 сентября относится к этому письму, тем более, что некоторые мысли этого письма Толстой вспоминает в Дневнике от 28 сентября и отмечает, что их «писал Ч[ерткову]».

Толстой отвечает Черткову, повидимому, на недатированное письмо, которое могло быть получено в Ясной поляне 25 сентября. В этом письме Чертков писал: «Нет, Лев Николаевич, во мне что-то совсем не то, нет во мне мира душевного, нет той уверенности в истинности своего понимания истины, которая, как мне представляется, одна может дать полное успокоение и равновесие в области своего мировоззрения. Слишком многого я еще не понимаю, слишком много темного вокруг, начиная с того, что вот тут сейчас зa смертью, подходящей ко мне и ко всем, кого я люблю. Правда, я люблю еще и бога, для которого нет смерти, который есть и для которого одного стоит жить. Но мое отношение к нему слишком еще неопределенное для меня, слишком мало я его сознаю, слишком много у меня сомнений для равновесия. Сомнения вроде, например, таких: чувство и рассудок говорят мне и постоянно подтверждают, что тот или другой близко знакомый мне человек, если не сам дьявол, которого лично нет, то — самый систематический и успешный его служитель, какого я когда-либо встречал. А другое сознание, полученное мною как-будто от бога, говорит мне, что так думать о человеке не следует, нельзя, не ошибаясь, потому что в каждом — искра божия. То же самое и во многом другом. Например, — в самом себе я вижу, в себе понимание того, что истинно хорошо, такое светлое понимание, какое в настоящее время, хотя бы во всей России — у очень немногих, всего в своей цельности много-много, если у нескольких десятков людей. И рядом с этим я вижу, что я и мои дела так же скверны, как у большинства людей, и даже, кажется, хуже, чем у большинства. Я знаю нескольких людей, например, Ивана Ивановича, Пошу, Колечку Ге, вас и еще десяток других, у которых доброкачественность жизни как-будто соответствует, не равняется, конечно, но соответствует их разумению. И очень я рад за вас, зa эту маленькую группу знакомых мне людей и счастлив тем, что вижу, что у вас есть мир и вы радостны и счастливы. Но почему мое разумение не спасает меня не только от скверны моей, но даже не спасает от страха, тревоги, сомнений, не дает ни силы для служения людям, не дает мне забвенья моей личности, — не возбуждает во мне доброты, любви, жалости — этого я не понимаю. Опять таки не могу примирять этого противоречия. Еще противоречие: прилагаемое воспоминание о своей дочери, о нашем с Галей ребенке, или, вернее, об этой дивной подробности божьей, как вы выразились в одном письме к Русанову, прилагаемое воспоминание я записал под свежим впечатлением, и оно до сих пор выражает то, что я чувствую по отношению к Олюсе (несмотря на неловкую вычурность изложения) и рядом с этим я чувствую, что мне надо делать напряжение, усилие над собою, чтобы иметь уверенность чего-либо зa гробом. А раз приходится делать усилие, то не может ли это быть инстинктивного и бессознательною уловкою для уменьшения своего собственного личного страдания и для отвращения от себя приближающегося внутреннего отчаяния перед призрачностью жизни на земле — не знаю, как выразиться; но я думаю, что вы понимаете, что я хочу сказать. Мне жаль, что пишу вам так безотрадно. Но пишу это только потому, что верю, что вы достаточно сами то сильны духом, чтобы не страдать от моей слабости и несостоятельности. Прилагаемый листок, пожалуйста, верните мне через Машу, потому что я дал его моей матери, которая им очень дорожит».

1 Абзац редактора.

2 Зачеркнуто: и по этим.

3 Абзац редактора.

4 Слова: Разумѣется, помилуй Бог — зачеркнуты карандашом.

5 Зачеркнуто: ну

6 Слова: чтобы ими смягчить осужденіе чужихъ — написаны по другим, неразобранным.

7 Зачеркнуто: жизнь

8 Зачеркнуто: существо

9 Зачеркнуто: баситъ, храбрится, куритъ и т. п.

10 Зачеркнуто: высш.

11 Зачеркнуто: только то

12 Абзац редактора.

13 Написано по другим словам, неразобранным.

14 Зачеркнуто: сознаніе грѣха слишкомъ тяжко

15 Слова: такой, которой мы — написаны по другим словам, неразобранным. Дальше зачеркнуты слова: т. е. несоотвѣтствія жизни съ разумѣніемъ.

16 Зачеркнуто: Вы то

17 В подлиннике двоеточия нет. Слово: плотская написано с большой буквы.

18 Зачеркнуто: только это

На это письмо Чертков отвечал письмом от 1 октября 1889 г., в котором писал: «Сегодня днем получил ваше содержательное письмо, добрый Л[ев] Н[иколаевич], и с тех пор всё переписывал его. Спасибо вам, что потрудились ответить мне так полно и обстоятельно. Мысли, выраженные вами, доставили мне много душевного удовлетворения и окажут мне большую пользу, по мере того как они будут работать в моей душе. Я очень нуждался в этом вашем письме. Кроме того, мне радостно думать, что оно окажет духовную поддержку не мне одному, но, с божьей помощью, многим и многим, так точно и удовлетворительно оно выясняет состояние души, повторяющееся, как мне известно, у большинства наших братьев, старающихся подвигаться вперед по пути истинной жизни. — Спасибо вам, милый дорогой брат, вы оказали мне большую помощь».

* 236.

1889 г. Октября 28…29. Я. П.

Отвѣчаю на ваше письмо, милые друзья, присланное съ В[ладимиромъ] К[онстантиновичемъ]. — Какъ бы хорошо было, кабы вашими устами медъ пить и заставить понять человѣка то, чего онъ не хочетъ понять — не можетъ скорѣе. Мнѣ кажется, что онъ скажетъ, что я убѣдилъ его; но, говоря это, онъ ошибется; я ни въ чемъ не убѣдилъ его. Онъ скажетъ это, если скажетъ, только п[отому] ч[то] онъ очень добрый. Между вами вышло разногласіе и раздраженіе и надо, чтобъ это зажило. И для этаго какъ можно меньше разсуждать.

Хотѣлось мнѣ ему сказать, да не съумѣлъ: во 1-хъ то, что его стремленія всѣ самыя добрыя, но онъ ихъ еще не созналъ, не разобрался въ нихъ самъ хорошенько, a спѣшитъ рѣшать. Я замѣтилъ въ немъ склонность играть мыслью, какъ бы забавляться игрою мыслей. И отъ этого онъ часто теряетъ нить разсужденія. Мнѣ кажется, что вопросы жизни во всей ихъ глубинѣ и значительности еще не возникли для него, несмотря на то, что ему думается, что онъ уже рѣшилъ ихъ. У него много сердца и ему надо жить больше имъ, а какъ можно меньше разсужденіями. Читать и думать для себя одного. —

Мнѣ очень стало жалко васъ, что васъ такъ тревожатъ.1 Повторю то, что я себѣ всегда говорю и кому то писалъ, что въ виду этихъ предстоящихъ или наступившихъ уже нападковъ, гоненій, надо одно и главное не безпокоиться, не измѣнять своей привычной жизни и въ столкновеніяхъ съ людьми, гонящими, не думать, что это есть случайный эпизодъ, отъ к[отораго] желательно поскорѣе избавиться, чтобы продолжать жить спокойно, а напротивъ, смотрѣть на этотъ самый эпизодъ, какъ на одно изъ самыхъ важныхъ явленій жизни, которое надо прожить наилучшимъ образомъ, т. е. на это употребить всю энергію любви. —

Пошу дорогого цѣлуйте отъ меня, Ваню и Матв[ѣя] Н[иколаевича].3 — Ругинъ4 разскажетъ вамъ про насъ. До слѣдующаго письма. Цѣлую васъ.

Печатается впервые. На подлиннике надпись черным карандашом рукой Черткова: «Я. П. 29 окт. № 233». Письмо это, как видно из ответного письма Черткова, послано с В. К. Дитерихсом. В Дневнике Толстого имеется указание, что В. К. Дитерихс уехал из Ясной поляны 28 октября, повидимому, утром, но в действительности Дитерихс уехал 30 октября (см. прим. к письму № 237). Надо думать, что письмо это написано накануне отъезда В. К. Дитерихса 29 или 28 октября 1889 года.

Толстой отвечает на письмо Черткова от 21 октября 1889 года, посланное ему с В. К. Дитерихсом. В этом письме Чертков писал: «Письмо это вам передаст Галин брат, Володя, у него явилось большое не только желание, но прямо потребность повидаться с вами, и мы не решились отговаривать его от поездки к вам, так как общение с вами на пользу каждому искреннему человеку; а ему, как любимому брату нашему, мы особенно желали бы такой помощи в области духовной его жизни. Я уже писал про него, что, вернувшись из кругосветного путешествия, он прожил неделю с нами в Лизиновке и совсем сошелся с нами. С тех пор он побыл в Петербурге со своими родителями. У матери его в это время был нервный удар (не имеющий, впрочем, никакой связи по отношению к нам). Оба они очень мучаются вообще нашим образом жизни и в особенности тем, что мы не крестим наших детей. Под впечатлением страданий душевных своих родителей Володя вернулся к нам совсем в другом настроении по отношению к нашему образу мысли и в особенности действия, так как в принципе он в душе не может не соглашаться с нами; но не может примириться с применением некоторых наших убеждений на практике и думает, что из-за отвлеченной идеи (например, некрещения детей) мы жертвуем христианской любовью к родителям,