борьбе с самим собой, в борьбе «непротивленца» с мятежным Толстым, автор писем подчас кажется «помещиком, юродствующим во Христе». Создатель убийственных в русской литературе портретов представителей «царствующего дома» и царских слуг приходит к противоестественному желанию «сверх-братски» любить Столыпина и Николая II. Так далеко заходил Толстой в своем стремлении объединить мир — все классы, все лагери и партии — одной спасительной религиозно-нравственной идеей христианской любви, непротивлением злу и иными утопическими «воздыханиями» о человеке. Но вся эта философия «добра» и «всепрощения» совершенно недостаточна для сдерживания непосредственных чувств и мыслей гениального писателя. Сквозь специфическую фразеологию «толстовства» в письмах Толстого к Черткову пробивается смятенный, все время ищущий и могучий человеческий дух, охваченный гневом и болью при виде страданий народа и паразитически пользующегося плодами рабского труда класса «дармоедов» (так с народной резкостью именует в эти годы Толстой верхушечные слои общества). Почти каждый взрыв негодования и ужаса сопровождается покаянием в недостатке «любви», в греховной резкости выражений, опасением вызвать озлобленность со стороны тех, кого это касается, но события эпохи, врываясь в жизнь писателя, нарушали его жажду гармонии и мира.
В период назревания в стране революционных событий 1905 г., когда русский пролетариат во главе всех протестующих слоев общества поднимался на штурм самодержавия, Толстой в одном из писем к Черткову писал, что для него революция — это «массовый гипноз, не подъем духовной, а упадок», а сами революционеры, «руководимые легкомысленным и тщеславным задором, губят и жизни и духовные силы людей, увлекая их в нелепые, бессмысленные затеи». Это говорилось именно тогда, когда М. Горький писал, что «русский революционер — со всеми его недостатками — феномен, равного которому по красоте духовной, по силе любви к миру — я не знаю».9 Бескорыстный и очистительный характер этой всенародной борьбы нельзя было не видеть, и вот как бы в опровержение собственных сугубо тенденциозных суждений Толстой мудро замечает в другом письме к Черткову по поводу нарастающих революционных событий: «А все-таки это роды, это подъем общественного сознания на высшую ступень».
С того времени, как Л. Н. Толстой перешел на новые идейные позиции, его положение как литератора сильно изменилось.
Господствующие круги рассматривали новое направление литературной деятельности Толстого, его критику государственного строя и православной церкви как явление крайне разрушительное, вредное, подлежащее контролю и цензурному обузданию. Насколько серьезно царские власти опасались публицистических выступлений Толстого, свидетельствует заключение Московского цензурного комитета о его книге «В чем моя вера?» (1884). Это произведение, по мнению царских цензоров, «должно быть признано крайне вредной книгой, так как подрывает основы общественных и государственных учреждений и вконец рушит учение церкви».10
На произведения всемирно-известного писателя, начиная с 80-х годов, ложится тяжелое цензурное иго, которое лишает его возможности обнародовать в России многие из своих произведений в неизуродованном виде. Имя Толстого с полным правом может быть внесено в пространный список мучеников цензуры в русской литературе, список, открытый еще Радищевым и Новиковым. Сам Толстой отчетливо сознавал всю сложность и трудность своего положения как писателя: «Пока я… по шерсти гладил — все мои книжки хвалили и печатали, и царь читал и хвалил; но как только я захотел… показывать людям, что они живут не по закону, так все на меня опрокинулись. Книжки мои не пропускают и жгут, и правительство считает меня врагом своим».11
Естественно, что для Толстого, у которого вне литературы не было пути для борьбы с ненавистными ему условиями современной жизни и пропаганды нравственно-религиозных теорий, в новом периоде его писательской работы с особой силой встал вопрос о максимально широком использовании печатного слова, о способах обхода цензурных рогаток.
Толстой, хотя и пропагандировавший «неделание», уход от всякой общественной активной работы, проявлял настоящую заинтересованность в сугубо практических вопросах организации печатно-издательского дела, поставленного на службу вполне определенному идейному движению.
Первым опытом такого рода был «Посредник», основанный в 1884 г. В. Г. Чертковым, и вся изобретательная и настойчивая работа Черткова в России по распространению толстовских писаний.
После высылки Черткова за границу возникли благоприятные условия для продолжения этой работы, для свободного печатания произведений Толстого и других произведений, которые не могли быть по цензурным условиям опубликованы в России.
Толстому крайне важно было иметь возможность «уйти» из-под цензуры и говорить вслух все, что он думает. О многих из своих сочинений позднего периода Толстой мог сказать то, что он сказал в одном из писем к Черткову: «В России никто не печатает, и я поставил conditio sine qua non печатать всё или ничего». Возможность «печатать всё» предоставило Толстому издательство, созданное Чертковым в Англии, выпустившее, как известно, «Полное собрание сочинений Л. Толстого, запрещенных в России».
В обстановке нарастающего в стране революционного подъема, свирепств реакции, непрестанных цензурных гонений создатели толстовского издательства за рубежом в известной мере сознавали себя представителями вольной русской печати, не подвластной царским утеснениям и запретам. Несомненно, некоторыми сторонами своей деятельности руководители «Свободного слова» выражали общедемократическую оппозицию, у которой в России не было легальной трибуны. Так складывается за границей, в Англии, отнюдь не просветительский «Посредник», а оппозиционное, уже одним своим заглавием воинствующее «Свободное слово».
Практические и идейные проблемы, относящиеся к изданию в Англии журналов «Свободное слово» (вышло 18 номеров, 1901—1905 гг.) и «Листков Свободного слова» (вышло 25 номеров, 1898—1902 гг.), горячо волнуют и интересуют Толстого и Черткова и находят широкое отражение в их переписке.
Между корреспондентами в эти годы существует теснейшая и непрерывная связь — связь автора с издателем. Каждое новое произведение Толстого прямо из-под пера отправляется в Англию к Черткову, где быстро издается им на русском и иностранных языках либо впервые, либо в более полном по сравнению с изданным одновременно в России цензурованном варианте. Чертков в свою очередь отсылает Толстому каждый вышедший номер «Свободного слова», и почти в каждом письме Толстого Черткову идет речь о новых предназначенных для печати произведениях Толстого, о поправках, вносимых в тексты, о порядке их опубликования, перевода, о материалах для «Свободного слова», денежных делах издательства.
Особенно интенсивно эти деловые отношения развиваются в период создания Толстым его крупных и важных, становящихся известными во всем мире произведений, таких, как трактат «Что такое искусство?» или роман «Воскресение».
Журнал и издательство «Свободное слово», организованные Чертковым в Англии, должны были явиться естественным продолжением тех начинаний, которые были сделаны еще в России («Посредник», сборники «Архив Толстого»). Они должны были стать заграничным центром пропаганды «толстовства», своего рода «Международным Посредником» (это условное наименование было даже принято Толстым и Чертковым в их переписке). И английское издательство Черткова стремилось выполнить эту свою специфическую роль, печатая проповеднические сочинения Толстого, его рассуждения и мысли на философские и религиозные темы, извлеченные из писем и Дневников писателя, копиями, которыми он беспрерывно снабжал Черткова.
Но в условиях политического подъема перед первой русской революцией и реакционных гонений в России на всё свободомыслящее, журналы, издаваемые Чертковым за рубежом, публиковавшие то, что не могло быть оглашено в России, оказывались в положении эмигрантской, бесцензурной прессы, действительно свободным русским словом, противопоставляющим себя ущемленной, рептильной, подцензурной печати в России.
Положение чертковского «Свободного слова» по отношению к легальной русской прессе, его оппозиционный, обличительный дух, сам географический «пункт» пребывания издательства и фирмы (Лондон) позволяет говорить о его преемственной связи с традициями «вольной русской печати» Герцена и Огарева. И недаром, когда Толстой хочет подчеркнуть в одном из писем Черткову требуемый характер печатных изданий и статей, он вспоминает именно Герцена, его боевой журналистский стиль: «Нужно быстро и бойко по-герценовски, по-журнальному писать о современных событиях, а вы добросовестно исследуете их, как свойственно исследовать вечные вопросы». Возникавшая в обстоятельствах бурной общественной борьбы в России необходимость «по-герценовски», быстро и без промаха откликаться на жгучие явления жизни отодвинула даже для Толстого на второй план излюбленную им точку зрения «вечности» и, наоборот, потребовала от него прямого и активного вмешательства в ход событий, не совсем сочетавшегося с ортодоксально толстовской «идеологией».
Толстой, столь часто публично отрекавшийся от всякой практической деятельности, имеющей сколько-нибудь политическое направление, в эти годы заботится об английских изданиях Черткова как подлинный практический организатор антиправительственной прессы. Он изучает дело с его материально финансовой стороны и дает Черткову советы, на сколько тысяч в год поставить издание, как избежать долгов и пр.
Он иногда взыскательно замечает Черткову как руководителю большого издательского предприятия: «Мне кажется, вы всегда набираете слишком много, не по силам, дела, и оно не двигается от этого. Вы от преувеличенной аккуратности копотливы, медлительны, потом на все смотрите свысока, grandseigner’cки, думаю, что вы, вследствие хороших ваших свойств, очень драгоценный сотрудник, но один — деятель непрактичный».
Толстой не только сам участвует в изданиях Черткова как автор и советник, но сообщает Черткову в ряде писем сведения об отказах от военной службы, случаях неповиновения властям и отдельные факты и события реальной российской действительности, с тем чтобы Чертков мог сделать их общеизвестными. Так, 7 декабря 1900 г. Толстой отсылает Черткову болгарскую газету с напечатанным в ней отчетом о суде над болгарским «непротивленцем», отказавшимся от военной службы, и вырезку из русской газеты с сообщением о зверствах, совершенных в Благовещенске над местными жителями-китайцами.
Все это показывает, как в эти годы Толстой, «несмотря на свое удаление от центра борьбы, был захлеснут ее волной». Поистине апостол «непротивления злу» становится в эти годы какими-то сторонами своей деятельности вдохновителем борьбы вольного русского слова с правительством палачей и тюремщиков. О «герценовском» направлении этой работы говорит, например, предисловие Черткова к первому выпуску журнала «Листки Свободного слова», особенно одобренного Толстым: «Люди, живущие в пределах нашего отечества, могут быть особенно полезны, сообщая нам такие факты из современной жизни, которые правительственные служители тьмы и обманов боятся допустить к огласке в России, но ознакомление с которыми желательно в интересах всего русского народа».12
В дальнейшем «Свободное слово» и «Листки Свободного слова» не раз предавали широкой огласке, на суд мировой общественности многие жестокие и реакционные мероприятия царского правительства, реакционную политику в отношении Финляндии, расправу со студенческим движением, с антиправительственными демонстрациями и т. д.
Эта деятельность Черткова, как видно по письмам, неизменно приветствовалась и поддерживалась Толстым.
Письма Толстого к Черткову, откликающиеся на эту активную оппозиционную деятельность «Свободного слова», характеризуют Толстого, главным образом, как борца и обличителя, который, по выражению одного из современников, «колеблет трон Николая и его династии».
Несмотря на то, что письма Толстого к Черткову касаются, главным образом, религиозно-нравственных проблем, практических вопросов пропаганды и издания обличительных и религиозных сочинений Толстого, они дают также немалый материал для изучения особенностей Толстого-художника в один из самых плодотворных периодов его творчества. До последних лет жизни в
