К. Чертковой Толстому «предсмертных письмах А. Леппардта».
3 О. К. Толстая.
4 Внуки Толстого и племянники А. К. Чертковой — Софья Андреевна и Илья Андреевич Толстые.
5 Дэниэль (S. W. Daniel, 1872—1955), переводчик сочинений Толстого на английский язык, издатель лондонского журнала «The Cranc. An Unconventional Magazine». Журнал существовал под этим названием с января 1904 г. до июля 1907 г., а с 1907 по 1913 г. под названием «The Open Road».
6 См. письма Толстого к К. В. Дэниэлю в т. 76, № 353, и его жене Флоренс Дэниэль — в т. 77, № 39.
7 На вопрос Толстого В. Г. Чертков ответил в письме от 26—30 апреля н. с. 1907 г., где весьма положительно отзывался о Дэниэле. Дэниэль приезжал в СССР в 1928 г. на празднование столетия со дня рождения Толстого.
* 777.
1907 г. Февраля 8. Я. П.
Как странно и вместе радостно, дорогой друг, что нас в одно и то же время занимают одни и те же самые важные для нас вопросы жизни. Прежде чем сказать вам, что я думаю о ваших мыслях, и то, что я о том же думал, скажу вам о том, как и когда я получил ваши письма и в каком я был состоянии, получая их. Большие ваши два письма от 11-го и 13-го1 (вероятно, первые) я получил только сейчас: они попали в Ясенки;2 маленькие же письма с выписками № 2, 3, 43 я получил раньше с Козловки4 и не отвечал на них, хотя они вызвали во мне желание многое сказать. Но не отвечал тотчас же п[отому], ч[то] всё это время испытываю, вероятно вследствие болезни, чрезвычайную слабость: с трудом хожу, задыхаюсь, и нет умственной энергии — ничего не делаю.
То, что вы пишете о двух жильцах дома,5 мне особенно понравилось, как самое естественное вступление к религиозному вопросу: кто я? Вступление самое естественное и для детей и для взрослых. Особенно для детей, и я думаю воспользоваться им. Я всё это время тщетно ищу и изменяю свое вступление к закону божьему для детей.6 Не стану подробно говорить вам про ваше изложение основ признания бога, скажу только, что я не могу не быть согласен с ним, п[отому] ч[то] сам, исходя из того же чувства неудовлетворенности умственным представлением о боге и из чувства почти отчаяния (хотя и временного) от этой неудовлетворенности, пришел, хотя, мож[ет] б[ыть], и в несколько других формах, к тому же самому разрешению и успокоению. Если я с чем несогласен, то только с тем, что вам думается, что вы можете и должны дальше в большом сочинении развивать вытекающие из высказанных вами положений мысли.7 Может быть, я ошибаюсь, но излагать существенного больше нечего: всё для понимающего сказано (даже и в статейке о времени: вывод вытекает сам собою) — для непонимающего всякое разъяснение и всякие дополнения будут только лишние, ослабляющие самое главное и вполне ясное и прекрасно сказанное.
Я очень часто в своих писаниях попадался на эту ошибку, иногда удерживаясь, иногда же поддаваясь ей.
В самом начале, как бы в программе, в постановке вопросов так всё хорошо, сильно, сжато сказано, что всякое подтверждение, уяснение только ослабляет, охлаждает.
Перепишу вам из моей записной книжки вписанное мною в нее о том самом предмете, о котором вы пишете, в самое последнее время — именно теперь, во время моей болезни и последующего за нею ослабления.8
Сначала о времени:
«Жизнь наша представляется нам движением. Для того, чтобы было движение, нужно, чтобы была точка неподвижная, по отношению к[оторой] совершается движение. Такая точка есть то, что называем, сознаем собою — свое духовное я. То, что нам представляется движением, есть снятие покровов с неизменяемого, неподвижного, духовного я». (Вы приходите к сознанию этого неизменяемого я с другой стороны.) Дальше о том же:
«Жизнь представляется нам движением нашего я, с его началом — рождением, и концом — смертью, и мы поэтому и о всей жизни хотим судить так же: говорим о начале, конце исторического периода жизни человечества, жизни миров, когда понятие начала и конца всякого движения свойственно только нашему ложному представлению, вытекающему из нашей ограниченности».
Теперь другое, самое для меня важное, в связи с вашим расчленением своего я на два сознания:
«Сейчас ходил и думал: основа жизни нашей: стремление к благу. Жизнь наша ограничена, и мы, как отдельные существа, никогда не получаем и не можем получить того блага, к[отор]ого желаем. Но мы не отдельные существа, и благо, к[отор]ого мы ищем и к к[отор]ому стремимся, может получить и получает, если мы работали для него, люди вообще, всё человечество, весь мир, к[оторого] мы составляем частичное проявление. И потому наше стремление к благу не ложно, а ложно только наше стремление к личному благу. Ничто для меня яснее этого не подтверждает того, что жизнь наша есть любовь и что она не ограничивается нашей личной жизнью в этом мире от рождения и до смерти. Это убеждает меня с полной несомненностью в том, что мы живем в этом мире и своей отдельной жизнью и жизнью другого, более обширного существа, включающего наши существования, вроде того, как наше тело включает в себя жизнь отдельных клеток нашего тела. И потому наша деятельность для блага, если только благо это не ограничивается личностью, не только не пропадает, но необходима для блага высшего существа, как деятельность клеток для тела. Так что смерть есть перенесение сознания из личности этого мира в сознание иного, высшего существа, т. е. кажущегося мне высшим, и перенесение это совершается любовью. Все веры в бессмертие, в возмездие есть это самое. То же, что смерть есть только переход в иное, высшее сознание, особенно вероятно, потому что всякая жизнь есть не что иное, как всё большее и большее расширение сознания и всё большее и большее увеличение любви».
Всё это, разумеется, только неточные выражения состояния сознания, ограниченного неизбежностью представления всего в пространстве и времени, но они не то что дают мне понятие о том, что называют богом, но указывают мне направление, в кот[ором] одном я могу искать его, приближаться к нему. И это указание пути к нему гораздо больше дает мне спокойствия и твердости, чем утверждение о том, что есть то, что мы можем назвать богом, не говоря уже об определении его свойств. Мы думаем и говорим даже: зачем бог, послав нас в мир, не сказал нам словами понятными и ясными, кто он и зачем мы живем; но мы забываем, становясь даже на точку зрения людей, признающих бога, что только наша слабость говорить неточными, недостаточными, односторонними, двусмысленными словами, а что у бога — как и они понимают его — есть другой язык, другое средство передачи истины: средство это наше внутреннее сознание и наше положение в мире. И если бы мы не ждали ни от бога, ни от пророков, ни от себя словесного выражения своего положения и отношения к миру, мы бы не переставая чувствовали присутствие того высшего сознания, к[отор]ое открывает нам смысл нашей жизни и ее закон.
Молиться я молюсь в минуты, не скажу душевной, но умственной слабости, и молюсь по-детски, даже крещусь и говорю: Господи, помилуй, хотя и не думаю, чтобы это было полезно, думаю, что это и не вредно. Молясь так, я признаю недостаточность и гибельность своей личной жизни. И это недурно. Но думаю, что живое сознание своей не отдельной, а внемирской, внепространственной и времени9 жизни, движимой любовью, может вполне заменить всякую молитву и дать постоянную твердую опору жизни и что можно к этому воспитать и себя, хотя и испорченного ложным религиозным учением, и наверно воспитать детей.
Л. Толстой.
8 февр.
1 Письма Черткова от 11 и 13 февраля н. с. См. т. 56, стр. 182.
2 Часть корреспонденции на имя Толстого проходила через почтовое отделение в Ясенках (ныне Щекино). Регулярно за получением почты в Ясенки не ездили. Корреспонденция забиралась чаще чем раз в неделю — по большей части самим Львом Николаевичем, приезжавшим за ней верхом.
3 Письма от 14, 15 и 16 февраля н. с.
5 В своем письме от 13—14 февраля Чертков писал о двух жильцах дома — хорошем и дурном, живущих в человеке.
6 См. прим. 4 к письму № 775.
7 На подлиннике сноска рукой В. Г. Черткова: «Это недоразумение: такого сочинения я не готовил. В. Ч.». Об этом Чертков писал в письме к Толстому от 16 марта н. с.
8 См. т. 56, Записная книжка 1907—1908 гг. № 3, стр. 229 и 230; Дневник от 13 февраля 1907 г., стр. 15, мысли 20 и 21; Записная книжка 1907 г. № 2, запись от 6 февраля, стр. 222—223, и Дневник от 13 февраля 1907 г., мысль 7, стр. 12—13.
9 Так в подлиннике.
* 778.
1907 г. Апреля 6. Я. П.
Жозя был бы святой человек, если бы у него не было склонности рассказывать.1 Правда, что я ничего не знал о вашем деле с Сытиным, и правда, что это огорчит Ив[ана] Ив[ановича];2 главное ж[е], мне грустно б[ыло] думать о том, что вы заняты практическими делами. Я так привык думать о вас только с той духовной стороны, к[отор]ой мы близки друг к другу, что всякое напоминание мне о том, что вы заняты мирской, практической деятельностью, мне жалко. То, что вы постоянно ею заняты, что мои книги за границей не выходят сами собой, об этом я забываю. Когда же узнал, что вы начали нечто новое, и с такими дельцами, как Сытин (к[отор]ого, я думаю, вы идеализируете в память того первого времени, когда вы начали дело Посредника), мне б[ыло] жалко.3 Ваши доводы я все понимаю и думаю, что поступил бы так же, как вы, если бы б[ыл] выбор между Сыт[иным] и Ив[аном] Ив[ановичем]. Мне только жалко, что вы огорчились и потратили время объяснять мне то, что совершенно ясно, и я смутно понимал. — Ну и довольно об этом. Я долго не писал вам и не отвечал на ваше последнее, п[отому] ч[то] весь поглощен занятиями с мальчиками.4 Похвалиться не могу. Но чую, если бог велит прожить еще, то может выйти из этого что-нибудь не бесполезное. Всё еще в очень хаотическом состоянии, но пользу во всех отношениях, к[отор]ую я черпаю из этого общения, нельзя достаточно оценить. Для меня очевидно, что они гораздо, гораздо умнее и лучше, чем я думал, а я гораздо глупее, чем тоже воображал. «Аще не
