вся жизнь была божья, а кесарю можно было отдавать то, что не божье. Кесарево кесарю, а божье богу. Что кесарево? Монета, плотское, не твое. Плотское всё и отдавай тому, кто берет, но жизнь твоя, полученная от бога, жизнь твоя, она вся божья. Ее никому нельзя отдавать, кроме бога, потому что жизнь человека, по учению его, есть служение богу (Мф. 4, 10).

И служить нельзя двум господам (М. 6, 24).

Всё плотское человек должен отдавать всякому и потому можеть отдавать кесарю, но служить не может никому, кроме бога. Если бы люди веровали в учение Христа, учение любви, <они> не могли бы поступать так, [что будто] все законы божеские, открытые всем Христом, для того, чтобы исполнять законы кесаревы.

ЦАРСТВО БОЖИЕ

Царство божие не приходит видимо, оно в самих людях (Лк. XVII, 20, 21).

Чтобы войти в царство божие, нужно возвысить сына человеческого. Сын человеческий это тот дух, который есть в каждом человеке, не зачат от плоти. Тот, кто возвеличит этот дух в себе, тот получает жизнь невременную и вступает в царство божие.

И потому царство божие всегда было и есть, и в него вступают те, которые полагаются на сына или, иначе, живут в разумении; а отделяются от царства божия те, которые не полагаются на сына или, иначе, делают дурное, или, еще иначе, не живут в разумении (Ин. III).

Царство божие надо понимать не так, что всякий человек в каком-нибудь месте или в какое-нибудь время войдет в царство божие, а так, что во всем мире всегда одни люди делаются сынами царства, а другие не делаются.

Бог дух — отец того духа, который в человеке, есть бог и отец только тех, которые признают себя его сынами.

И потому для бога существуют только те, которые удерживают то, что он дал им.

Он, как отец, сеет везде и собирает то, что осталось зерном (Мф. XIII).

Он дал всем людям возможность делаться сынами его и потому не вступает в дела мира (Mp. IV).

Для него мир людей, пока они живут, есть то же, что квашня для бабы. Делать с квашней ничего нельзя, — надо, чтобы она укисла сама. Бог не искореняет зла в мире, потому что он ничего не уничтожает и для него зла нет; для него есть только то, что принесло плод. Для бога мир людей, со всем тем злом, которое люди видят в мире, есть то же, что поле, посеянное хозяином. Он посеял и ждет жатвы, — всё, что не он сеял, — он не знает. Он знает свое и убирает свое, когда оно поспеет, а всё, что не есть то, что он сеял, — уничтожается.

Царство божие — как невод.

Он забирает всякую рыбу, но только для того, чтобы отобрать ту, какая нужна ему (Мф. XIII, 47).

Таково царство божие для бога, но для каждого человека царство божие внутри его.

Царство божие состоит в том, чтобы полагаться на сына и удерживать в себе разумение. Тот, кто не принимает разумения, — как дорога, когда на нее попадут семена; кто, хотя и принимает разумение, но потом отталкивается от него, — как каменистая земля, когда на нее попадут зерна, и она вырастит их, но не захватит корня; кто принимает разумение, но не соблюдает его в жизни, как земля, поросшая репьями, выводит пустой колос, — те не вступают в царство божие. Только те, которые принимают разумение и, несмотря ни на горести, ни на заботы, — как добрая земля, которая родит от зерна сто, — те только вступают в царство божие (Мф. XI).

Так вот в этом состоит царство божие, которое предвещает Иоанн: оно в том, что люди живут духом, а не плотью, что, несмотря на кажущиеся лишения, люди блаженны, видят не глазами, слышат не ушами; несчастные становятся блаженны, потому что блажен всякий, кто живет духом. Прежде для исполнения воли божией были пророки, — но Иоанн не был пророк. Он объявил царство божие на земле и показал, как вступать в него.

Он был больше, чем пророк: он сделал ненужным закон и пророчества, он объявил, что царство божие всегда на земле, и сам вступил в него.

Поэтому все пророки и закон, — всё это нужно было до Иоанна; от Иоанна царство божие объявилось, оно стало явно, как блаженство для людей, всякий может своей волей войти в него. Мудрецы и книжники всё по пророчествам и по закону отыскивают признаки царства божия, а не видят того, что перед ними, и мудрость и книжность их посрамилась. Вся тайна царства божия состоит не в том, чтобы учить закон и пророков, а в том, чтобы признавать отца своего, и потому-то тайна эта скрылась от мудрецов и открылась тем, которые признают себя детьми.

«Никто не знает, что сын, что отец. Только отец знает сына. И сын этот открывает, чтò есть отец».

«Я сын отца — духа и я введу вас в царство божие, и потому идите ко мне все измученные и утружденные и учитесь у меня. Делайте то, что я делаю, и вы увидите, что легко мне жить, потому что я покорен и низок душою. Будьте такими же, как я, и вы найдете покой в жизни вашей, вы почуете, как просто и легко жить так же, как я живу».

И вот, объяснив то, что есть царство бога вообще, что есть царство бога для каждого человека, и то, как войти в него, Иисус еще другое, более ясное, простое поучение предлагает о том, что нужно делать для того, чтобы войти в царство бога. Он говорит: «Делайте, что я делаю, будьте то, что я», и в Нагорной проповеди объясняет, как он живет, и как надо жить, и что он делает, и что надо делать.

ЧЬИ МЫ?

Чьи мы — боговы или дьяволовы? В кого веруем: в бога или в дьявола? Кому служим: богу или дьяволу? Или нет ни бога, ни дьявола, ни доброго, ни злого, потому что не дано нам знать, что доброе, что злое? И хотели бы мы сказать так, да нельзя нам, бедным. Не знай ты, что доброе, что злое, тебе бы и жить нельзя. На каждый день, на каждый час надо выбирать: пойти или не пойти, взять или отдать, убить или простить. Посмотри на день твой и вспомни, как прожил, и на каждое дело твое и ты увидишь, что ты делал потому, что знал, что то хорошо, а то дурно.

В Библии сказано, что Адам в раю до вкушения плода не знал, что добро, что зло. Тогда он мог сказать, что не знает, что добро, что зло. А нам это и вообразить нельзя. Только скотов мы видим таких: живут, не зная, что добро, что зло. А где есть люди, есть и закон. Посмотрю на одного человека — каждый знает, что хорошо, что дурно, и по тому ведет свою жизнь. Посмотрю на людей вкупе — закон еще яснее: он написан, и все — либо признают его, либо не признают, зная другой закон лучше его.

Где же, какой тот закон, под которым мы живем? Не говори, что это закон того, что моему телу хорошо: есть, пить, совокупляться, блюсти своих детенышей. Это не закон, а нужды плоти, те самые, на которые нужен закон, те нужды плоти, какие есть и в скоте. У скотов нет закона, похоти у всех — одни. Все хотят того же. Чтобы не было того, что люди хотят есть одно, спать с одним, и перебьют друг друга, и ни тот, ни другой не поест и не поспит, — надо им делиться, надо поставить закон. А чтобы им поделить, надо ограничить похоть, и в сердце людей рождается закон о том, как ограничить похоть. И что ни похоть, то закон; потому что закон не что иное, как смирение, покорение похоти для другого. И таких законов много в сердце каждого человека. У скота нет закона, и нет нужды в нем. Худо ли, хорошо ли, но человеку без закона нельзя быть: закон написан в нем самом. И никогда не был человек без закона. Когда был один Адам (был ли он, или не был, всё равно), если был один человек, ему можно было жить без закона. У него одного были похоти, и они никому не мешали, но как стало два, три человека, так похоти их столкнулись. Я хочу съесть это яблоко. И я тоже. Один камнем убил другого, является третий, который не оставит этого дела так. В его душе скажется, хорошо или дурно сделал один. Один волк загрызет другого; третий ничего не скажет, не подумает, а станет вместе с убийцей есть убитого. А человек скажет и подумает: хорошо то или дурно. Найдя в сердце закон, не говори, что нет закона. Закон написан в твоем сердце. Если бы ты жил один день с людьми и делал бы дела, ты бы нашел закон. И теперь нет такого дела людского, на которое у тебя в душе не было бы суда по закону твоему, и своего дела, на которое ты бы не знал закона.

Если ты говоришь — нет закона, то ты говоришь, что так много стало законов, так бестолковы эти законы. Есть и такие — и много их, — что один закон велит, то другой воспрещает. А кроме того есть еще уставы, не покоряющие, а устанавливающие, как удовлетворять похоти. И их называют законами; так что живут в этом море законов и уставов люди как попало, не следуют никакому закону, смешивают уставы с законами и живут ни по какому, а по похоти. Если ты это говоришь, то это правда. Правда, что множество законов и уставов, что не видать ни одного настоящего закона и можно жить без закона. Это — правда, об этом самом я и хочу говорить, к этому-то и спрашиваю: чьи мы — боговы или дьяволовы?

Живем ли мы по закону, или по похоти — не забывай, что закон есть; и не закон, а тьмы законов есть, и мы следуем тысячам из них, и без них никогда не жил и не может жить человек; и так много стало законов, и так мы запутались в них, что мы можем жить по похоти — и так и живали многие — избирали те законы, какие с руки, и заменяли те, какие не с руки, другими