и теми действительными путями, которые она пролагала в России. Освобождение земли могло прийти только через революцию. Толстой же «единственным возможным решением земельного вопроса» и в 1906 г. выдвигает теорию американского экономиста Генри Джорджа, предлагавшего ввести «единый» прогрессивный налог на землю. Между тем еще раньше, в статье «Рабство нашего времени», он сам высказывал основательные (и справедливые) сомнения в том, что таким образом можно освободить людей от рабства.

В 1905 г., в самый разгар революционных событий начала века, Толстой пишет В. В. Стасову: «Я во всей этой революции, состою в звании, добро и самовольно принятом на себя, адвоката 100-миллионного земледельческого народа. Всему, что содействует или может содействовать его благу, я сорадуюсь, всему тому, что не имеет этой главной цели и отвлекает от нее, я не сочувствую» (т. 76, с. 45).

Он по-прежнему обличает жестокость и неразумие правительства, высоко оценивает самоотверженность революционеров, но мечтает, вопреки совершающимся событиям, убедить правящие классы добровольно отказаться от власти и связанного с нею «греха», а революционеров и народ отвратить от «насильственных» действий.

Под натиском революционных событий 1905–1907 гг. «крепостная, пребывавшая в медвежьей спячке, патриархальная, благочестивая и покорная Россия совлекла с себя ветхого Адама».[33] В статье «К оценке русской революции» Ленин писал: «Наше крестьянство создало в первый же период русской революции аграрное движение несравненно более сильное, определенное, политически сознательное, чем в предыдущих буржуазных революциях XIX века».[34] Во время революции 1905 г. «великорусский мужик начал… становиться демократом, начал свергать попа и помещика».[35] Революция потерпела поражение, за нею последовал временный спад революционного движения. Но она всколыхнула крестьянские массы, разбудила их к новой исторической деятельности.

Крестьянство освобождалось от патриархальных взглядов самим ходом экономического развития страны: рост капитализма и пролетаризация крестьянства с неизбежностью разрушали патриархальную феодальную идеологию. В 1908 г. Ленин писал: «В самом крестьянстве рост обмена, господства рынка и власти денег все более вытесняет патриархальную старину и патриархальную толстовскую идеологию».[36]

Начало XX в. ознаменовалось целым рядом революций в странах Востока, на «неподвижность» которых ссылался Толстой. Исторические события со всей очевидностью свидетельствовали, что «1905 год был началом конца «восточной» неподвижности. Именно поэтому этот год принес с собой исторический конец толстовщине, конец всей той эпохе, которая могла и должна была породить учение Толстого…».[37]

Самыми разнообразными путями доходили до Толстого вести о волнениях в среде многомиллионного крестьянства. В Ясной Поляне бывали теперь крестьяне, для которых, по словам самого Толстого, «недаром прошла революция». В Дневнике 1910 г. он записал: «Революция сделала в нашем русском народе то, что он вдруг увидал несправедливость своего положения. Это — сказка о царе в новом платье. Ребенком, который сказал то, что есть, что царь голый, была революция» (т. 58, с. 24).

Жестокая расправа с революционерами и еще большее закабаление народа приводят Толстого, вопреки его отрицанию всякого насилия, к выводу: «Мучительное чувство бедности, — не бедности, а унижения, забитости народа. Простительна жестокость и безумие революционеров» (т. 57, с. 82).

С особенной, потрясающей силой начинает звучать голос Толстого, обличающего правительственную расправу с народом.

Всех людей Толстой-проповедник призывает усвоить «религиозное сознание», «любить друг друга», хотя с мучительной ясностью сознает, что «закон насилия» торжествует. В 1909 г. в Дневнике появляется горькая запись: «Главное же, в чем я ошибся, то, что любовь делает свое дело и теперь в России с казнями, виселицами и пр.» (т. 57, с. 200).

Его пугает бешеный рост милитаризма во всех европейских «цивилизованных» странах, и в 1909 г. он, 81-летний старец, собирается поехать на Стокгольмский конгресс мира, приготовив специальный доклад. Сторонникам мира он намеревался сказать: «Мы собрались здесь для того, чтобы бороться против войны… Как ни ничтожны могут показаться наши силы в сравнении с силами наших противников, победа наша так же несомненна, как несомненна победа света восходящего солнца над темнотою ночи».

В эти годы могучий голос Толстого-публициста звучит не в одной России, а во всем мире, повсюду обличая несправедливость, насилие, жестокость. Судьба абиссинцев, буров, индусов, борющихся с колониальным гнетом, волнует его не меньше, чем положение русского народа. Люди из разных стран обращаются к яснополянскому мыслителю и проповеднику, мечтая о нравственной поддержке, защите, словах утешения и правды.

В жизни самого Толстого непереносимой остроты достигает стыд от мучительного несоответствия своей жизни в барской усадьбе с исповедуемым идеалом.

В уходе из Ясной Поляны осенней ночью 1910 г. сошлось много сложных причин — общественных, семейных, личных. Но главная причина состояла в том, что Толстой желал остаток жизни провести так, в таких условиях, в каких постоянно находится рабочий народ.

Незадолго до ухода он записал в Дневнике, обращаясь к ненавистным эксплуататорам: «Они (народ) растение, а вы вредные, ядовитые наросты на нем. Они знают, что придет время, потому что рано или поздно он дождется или добьется своего» (т. 57, с. 267).

Эта вера в народ и его будущее освещает внутренним светом всю публицистику Льва Толстого.

Комментарии к произведениям

О жизни. Философский трактат «О жизни» был отпечатан в 1888 г. московской типографией А. И. Мамонтова, но книга была запрещена и уничтожена цензурой. Уцелело лишь три экземпляра.

Сам Толстой считал «О жизни» одной из главных своих книг. В октябре 1889 г. на вопрос географа и литератора В. В. Майнова он ответил: «Вы спрашивали, какое сочинение из своих я считаю более важным? Не могу сказать, какое из двух: «В чем моя вера?» или «О жизни» (т. 64, с. 317).

Подобно тому как «Исповедь» и «В чем моя вера?» воплотили принципы религиозно-нравственного учения Толстого, как оно сложилось после перелома в мировоззрении, а трактат «Так что же нам делать?» — социальные и эстетические его взгляды, в трактате «О жизни» сформулированы философские основы миросозерцания. Первоначально сочинение было озаглавлено «О жизни и смерти»; по мере развития общей концепции Толстой пришел к убеждению, что для человека, познавшего смысл жизни в исполнении высшего блага — служении нравственной истине, смерти не существует. Человека освобождает от смерти духовное рождение. Он вычеркнул слово «смерть» из названия трактата.

Истоки книги — в тех напряженных размышлениях о жизни и смерти, которые всегда занимали Толстого и обострились во время тяжелой болезни осенью 1886 г. Тогда же он получил письмо на эту тему от А. К. Дитерихс (ставшей вскоре женой В. Г. Черткова). 4 октября 1886 г. Толстой сообщил Черткову: «От Анны Константиновны давно уже получил длинное хорошее письмо и вместо того, чтобы коротко ответить, начал по пунктам на все ее мысли. А так как одна из мыслей была о жизни и о смерти, то, о чем я так много заново думал, то и начал об этом и до сих пор все пишу, т. е. думаю и записываю» (т. 85, с. 389).

Писание трактата «О жизни» превратилось в продолжительный, напряженный и увлеченный труд (сохранилось восемь папок, включающих 2237 листов рукописей и корректур).

В марте 1887 г. Толстой прочитал свой философский реферат в московском Психологическом обществе, где председательствовал знакомый ему молодой профессор — Н. Я. Грот. В то же время он заметил в одном из писем: «Хочется и надеюсь выразить совсем просто и ясно, что жизнь есть совсем не та путаница и страдания, которые мы себе представляем под этим словом, а нечто очень простое, ясное, легкое и всегда радостное» (т. 64, с. 28). «Месяца полтора ни о чем другом не думаю ни днем ни ночью… — написал Толстой тогда Черткову. — Работаю для себя и для других: себе наверное многое уяснил, во многом себя утвердил и потому надеюсь, что хоть немного также подействует и на некоторых других» (т. 86, с. 42). Он надеялся, что его книга «прибавит счастья людям»: «Видите, какие гордые мысли. Что делать, они есть и они-то поощряют к работе» (т. 64, с. 32).

Уехав в 1887 г., раньше обычного, 31 марта, из Москвы в Ясную Поляну, Толстой продолжал работать над трактатом, уже решив, что будет печатать его не в журнале, а отдельной книгой. Много заботится он об изложении, его простоте — «чтобы Тит понял. И как тогда все сокращается и уясняется. От общения с профессорами многословие, труднословие и неясность, от общения с мужиками сжатость, красота языка и ясность» (т. 84, с. 25).

В апреле с рукописью Толстого познакомился художник Н. Н. Ге. Толстому он написал: «Я прочел о жизни и смерти, все там до того верно, что я иначе не мог думать и многое буквально говорил сам. Это у вас восторг! Это сама правда! Не думать так нельзя» («Л. Н. Толстой и Н. Н. Ге. Переписка». М. — Л., 1930, с. 99). Такое же сильное впечатление произвели мысли Толстого на И. Е. Репина, посетившего Ясную Поляну 9-16 августа 1887 г.: «Как бы я желал прочесть ваши мысли «О жизни». Я тогда только разохотился перед самым отъездом… Как какой-то необыкновенно чистый, разительный сон…» («И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. I. Переписка с Л. Н. Толстым и его семьей». М. — Л., 1949, с. 14).

Работа над книгой «О жизни» приносила Толстому душевное спокойствие и удовлетворение. 20 мая он написал H. H. Страхову: «Человек обязан быть счастлив. Если он не счастлив, то он виноват. И обязан до тех пор хлопотать над собой, пока не устранит этого неудобства или недоразумения. Неудобство главное в том, что если человек несчастлив, то не оберешься неразрешимых вопросов: и зачем я на свете, и зачем весь мир? и т. п. А если счастлив, то «покорно благодарю и вам того же желаю», вот и все вопросы» (т. 64, с. 48). Оказавшись летом 1887 г. в Ясной Поляне, H. H. Страхов тоже прочитал рукопись книги и затем поделился впечатлением со своим другом, поэтом А. Н. Майковым: «Писание Л. Н. привело меня в восхищение; оно не только важно по мыслям, не только написано с тою заразительною задушевностию и простотою, с которою только он умеет писать, но и свободно от преувеличений, беспорядка, непоследовательности, которые так у него обыкновенны в его прозе. В сентябре он думает его напечатать, разогнав на требуемые 10 печатных листов;[38] в нем нет ничего нецензурного — но тут наверное рассчитывать, конечно, трудно» («Русская литература 1870–1890 годов». Свердловск, 1977, с. 138–139).

Против обыкновения, Толстой работал над трактатом все лето. 3 августа 1887 г. — дата окончания, проставленная в рукописи.

Работа над корректурами заняла еще три месяца, но уже в сентябре возникли опасения, что книгу не пропустят. Так оно и случилось, хотя в корректуре Толстой смягчил некоторые выражения. Духовную цензуру