От души обнимаю вас и прошу передать наши поклоны Марье Петровне.

Ваш Л. Толстой.

365. С. А. Толстой

1879 г. Сентября 30. Москва.

Я переделал очень, очень много и хорошо, но многое еще остается, и потому ты, душенька, не сердись за то, что мы отлагаем приезд до вторника, по курьерскому*. Захарьин меня утешил, прописал лекарства, я их взял и даже употребляю. Устал я нервами очень. Очень хочется к тебе и к детям, и в блузу, но не без пользы моя поездка. Ужасно, что ты страдаешь; боюсь думать, что это повторилось*. Обнимаю тебя, голубушка, и детей.

366. H. H. Страхову

1879 г. Октября 3. Ясная Поляна.

Простите, милый Николай Николаич, что не писал вам, а с такой радостью прочел ваше письмо — бодрое и доброе*. Ваши доводы, что надо писать, недостаточны. Надо прежде решить, что сообщение моих чувств и мыслей есть благо. А кто это решит?

Вчера приехал из Москвы. По вашему совету и по разговору с Хомяковым (сыном) о церкви был в Москве и у Троицы и беседовал с викарием Алексеем, митрополитом Макарием и Леонидом Кавелиным*. Все трое прекрасные люди и умные, но я больше еще укрепился в своем убеждении. Волнуюсь, метусь и борюсь духом и страдаю; но благодарю бога за это состояние. Советовался о теле своем с Захарьиным, он велел есть скоромное, дал лекарства. Я буду исполнять. Не пеняйте на меня, не переставайте любить и пишите.

Ваш Л. Толстой.

367. H. H. Страхову

<неотправленное>

1879 г. Ноября 19…22. Ясная Поляна.

Дорогой Николай Николаевич.

Вы пишете мне, как бы вызывая меня. Да я и знаю, что вы дорожите моим мнением, как я вашим, и потому скажу все, что думаю. Только прошу, не слушайте моих слов, как живого человека, с которым могут быть счеты, отношения, соревнования — возможность быть оскорбленным моими словами или польщенным, — смотрите как на сочувственный любовный отголосок души человеческой, страдавшей и страдающей, не скажу, не меньше, но свое. Чужое виднее. И мне вы ясны. Письмо ваше очень огорчило меня*. Я много перечувствовал и передумал о нем. По-моему, вы больны духовно. И ваша болезнь вот какая: в нас две природы — духовная и плотская. Есть люди, живущие одной плотью и не понимающие того, как можно центр тяжести свой переносить в духовную жизнь. Я называю переносить центр тяжести в духовную жизнь то, чтобы вся деятельность руководилась духовными целями. Есть люди, живущие плотью и понимающие — только понимающие духовную жизнь. Есть люди счастливые — наш народ, буддисты, помните, о которых вы говорили, которые до 50 лет живут полной плотской жизнью и потом вдруг переступают на другую ногу, духовную, и стоят на ней. Есть еще более счастливые, для которых творить волю отца есть истинный хлеб и истинное питье и которые смолоду стали на эту ногу духовную. Но есть такие несчастные, как мы с вами, у которых центр тяжести в середине и они разучились ходить и стоять. Все в том мире, в котором мы жили, так перепутано — все плотское так одето в духовный наряд, все духовное так облеплено плотским, что трудно разобрать. Я хуже вас и потому счастливее в этом горе. Во мне плотские страсти были сильны, и мне легче раскачнуться и разобрать, где то, где другое, но вы совсем спутаны. Вы хотите добра, а жалеете, что в вас мало зла; что в вас нет страстей. Вы хотите истины, а жалеете и как будто завидуете, что у вас нет ничего хищного. Да что же хорошо, что дурно? Вы очевидно не знаете так, чтобы не бояться ошибиться, делая добро.

И вам писать свою жизнь нельзя*. Вы не знаете, что хорошо, что дурно было в ней. А надо знать. Если вы умели ходить прежде когда-нибудь в детстве, если другие ходят, то вы должны ходить, а если не ходите, то вы пьяны, больны, надо отрезвиться, лечиться. По тому пути, по которому вы идете, вы ни к чему не можете прийти, кроме как к отчаянию, стало быть, дорога не та и надо вернуться назад.

В учении Христа я нашел одну особенную черту, отличающую его от всех учений. Он учит, толкует, почему смысл нашей жизни тот, который он дает ей. Но притом всегда говорит, что надо исполнять то, что он говорит, и тогда увидишь, правда ли то, что он говорит. Или: свет дан миру, но они полюбили тьму, потому что дела их злы. Или: кто верит в сына человеческого, тот и будет делать дела божьи. Тут метафизический узел. И он не развязывается разумом, но всей жизнью.

Верьте, перенесите центр тяжести в мир духовный, все цели вашей жизни, все желания ваши выходили бы из него, и тогда вы найдете покой в жизни. Делайте дела божий, исполняйте волю отца, и тогда вы увидите свет и поймете.

Признак истины не в разуме, а в истинности истины всей жизни. Переносите усиленно, сознательно свою жизнь на духовную, одну духовную сторону, и вы найдете покой душам вашим, и бремя пресыщения и перегрузка свалится с вас, и вам станет легко.

Должно быть, не помню это. Я очень занят работой для себя, которой никогда не напечатаю*.

Простите.

368. H. H. Страхову

1879 г. Ноября 22…23. Ясная Поляна.

Написал вам длинное письмо*, дорогой Николай Николаич, и не посылаю его. Я очень занят, очень взволнован своей работой. Работа не художественная и не для печати*. И ваше письмо очень опечалило и взволновало меня.

Письмо ваше нехорошо, и душевное состояние ваше нехорошо. И писать вам свою жизнь нельзя. Вы не знаете, что хорошо, что дурно.

Вы, живущий добро и для добра, тужите, что в вас нет страстей — зла. Дай вам бог пересилить всю наросшую ложь ваших представлений — я снял часть этой коры и знаю отчасти толщину ее — и полюбить себя, вашу жизнь добра саму в себе, которую я люблю в вас, в себе, в боге, и которую одну можно любить и в которой одной можно жить. Простите меня. От души люблю вас и надеюсь, что вы найдете иго, которое легко, и бремя, которое добро, и найдете покой душе вашей.

Ваш Л. Толстой.

369. H. H. Страхову

1879 г. Декабря 11…12. Ясная Поляна.

Дорогой Николай Николаич.

Письмо к вам затерял*, да оно не стоило того. Я лучше вам все скажу, когда бог даст свидеться. Милый Николай Николаич, я очень благодарен вам за ваше письмо — первое длинное*. Я дорожу вашим доверием ко мне. Я рад был заглянуть вам в душу так, как вы открыли; но меня огорчило то, что вы так несчастливы, неспокойны. Я не ожидал этого. И признаюсь, никак не могу помириться с мыслью, что вы не знаете, зачем вы живете и что́ хорошо и что́ дурно. Мне не только кажется, но я уверен, что вы все это на себя выдумываете. Вы не умели сказать то, что в вас, и вышло что-то непонятное. Нам виднее — нам, тем, которые знают и любят вас. Но писать свою жизнь вам нельзя. Вы не сумеете.

Радуюсь, что вы пишете свою статью*. Вот это вы умеете.

Я очень занят и очень напрягаюсь*. Все голова болит. Жена еще ходит. С дня на день жду родов.

Поблагодарите Стасова за Петровича и его милое письмо* и попросите извинения, если и теперь не отвечу, хотя хочу ответить.

Как он перенес смерть брата* и как судит об этом? Очень бы желал знать. Нагорный просил меня передать вам, что будет в Комитете требовать одобрение на новое издание «Азбуки» и книг. Пожалуйста, попросите, чтобы они поскорее пропустили, а то раз они задержали и наделали много хлопот.

Еще печатаю собрание сочинений и просил Нагорнова послать вам образец бумаги и шрифта*. Я в этом ничего не понимаю, так скажите, хорошо ли так.

Ваш Л. Толстой.

1880

370. А. А. Толстой

1880 г. Января 23? Петербург.

От вас я пошел в театр. Ужасный воздух, ужасная музыка, ужасная публика так подействовали на меня, что я вернулся больной. И не спал половину ночи. Волнение разговоров с вами — главная причина. Я не приду к вам и уеду нынче. Пожалуйста, простите меня, если я вас оскорбил, но если я сделал вам больно, то за это не прошу прощенья. Нельзя не чувствовать боль, когда начинаешь чувствовать, что надо оторваться от лжи привычной и покойной. Я знаю, что требую от вас почти невозможного — признания того прямого смысла учения, который отрицает всю ту среду, в которой вы прожили жизнь и положили все свое сердце, но не могу говорить с вами не вовсю, как с другими, мне кажется, что у вас есть истинная любовь к богу, к добру и что не можете не понять, где он*.

За мою раздражительность, грубость, низменность простите и прощайте, старый милый друг, до следующего письма и свиданья, если даст бог.

Ваш Л. Толстой.

371. H. H. Страхову

1880 г. Февраля 2? Ясная Поляна.

Дорогой Николай Николаич.

Чувствую, что я был очень дурен перед вами в Петербурге*. Но ваше пристрастие ко мне, надеюсь, преодолеет дурное впечатление. Пожалуйста, сделайте, чтоб это так было. Я и всегда-то неловок в обращении с людьми, а заеду в Петербург, то уж совсем ошалею. Ну будет жалобить вас. Я, слава богу, здоров, дома хорошо и хорошо работал, но жизнь ужасно коротка и осталось ее, я знаю, немного. Издание продал Салаеву*. Поездка моя в Петербург и за этими гадкими денежными делами и вся эта суета испортила меня значительно нравственно, но поверите ли, этот упадок нравственный облегчил меня. Кроме того, во время моей поездки я, чтобы поддерживать свои силы, много ел, пил вино и, вернувшись, продолжал тот же образ жизни, и мне стало лучше во всех отношениях.

Работа* моя очень утомляет меня. Я все переделываю — не изменяю, — а поправляю сначала и боюсь, что много пишу лишнего, и каждый день думаю о вашем суде. Что вы делаете? Напишите мне также про себя. А главное, любите меня по-прежнему и изредка пишите.

Любящий вас Толстой.

372. В. В. Стасову

1880 г. Февраля 4? Ясная Поляна.

Владимир Васильевич.

Сейчас получил от Верещагина* письмо. В письме его выражено враждебное ко мне чувство. Мне это было очень больно и теперь больно. Я бы написал ему, но не помню его имени-отчества, да и боюсь, как бы чем-нибудь в письме не усилить еще в нем этого ужасно больного мне чувства враждебности. Скажите ему, пожалуйста, что на меня сердиться нельзя, потому что у меня теперь одно желание в