слаба, только Оля здорова, милая и дорогая мне.
Л. Т.
355. Райнеру Мария Рильке
<перевод с французского>
1899 г. Сентября 13/25. Ясная Поляна. 25 Сентября 99.
Я получил посылку с книгами г-жи Лу Андреас-Саломе, книгой о бабидах* и вашей. Я еще не имел времени прочесть всего; прочел только первые три рассказа г-жи Лу Андреас, которые мне очень понравились. Не замедлю прочесть и другие. Благодарю вас за книги и за ваше письмо. Я с удовольствием вспоминаю о приятном и интересном разговоре, который имел с вами и вашими друзьями, когда вы были у меня в Москве.
Примите, милостивый государь, уверение в моем искреннем расположении.
Лев Толстой.
356. А. Ф. Марксу
1899 г. Октября 8. Ясная Поляна.
Милостивый государь, Адольф Федорович,
Посылаю вам 4 главы*. Очень боюсь, что большая часть из них не пропустится цензурою. Вам удалось пропустить многое в предшествующем, что обыкновенно запрещается. Желаю вам успеха и для этой части. Ввиду того, что многое может быть не пропущено, я поспешу выслать вам следующие главы, тоже 4, которые, надеюсь, не встретят препятствий в цензуре. Во всяком случае, прошу вас прислать мне теперь посылаемые 4 главы для исправления в 3-х экземплярах. Постараюсь их не задержать*. Я не переставая работаю и спешу, сколько могу и сколько позволяет мне мое слабое нынешний год здоровье. Пословица говорит: скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается, а я говорю: скоро дело делается, а не скоро сказка сказывается. И это так и должно быть, потому что дела самые большие разрушаются, и от них ничего не остается, а сказки, если они хороши, живут очень долго.
С совершенным почтением готовый к услугам
Лев Толстой.
8 октября 1899.
Всего никак не могу прислать, хотя оно и написано, потому что постоянно исправляю, изменяю, выкидываю.
357. А. Л. Толстому
1899 г. Октября середина? Ясная Поляна.
Много о тебе думал, милый Андрюша. Твой план заложить Самару* и купить именье в Черни — самый безумный, какой только можно себе представить. Самарская земля дает доход не каждый год. Придется не платить и перезакладывать. Кроме того, без крайней необходимости взять на себя долг и обязаться ежегодным платежом очень неразумно. Купить же маленькое, не приносящее дохода именье в Черни и тратить на него (на барское житье в нем) деньги есть вернейшее средство совершенного разорения не позже, как через 5 лет. Самарская земля приносит доход и сама растет в ценности и еще будет расти; а чернское именье с домом и всеми принадлежностями барской жизни есть верное средство разориться, при этом проводя самую пустую и глупую жизнь с террасами, садами, лошадьми, собаками, экипажами. Не стоило брать такую умную и хорошую жену, чтобы вести такую глупую эгоистическую жизнь. Илюшу я очень люблю, и он мил, но жизнь, которую он ведет, есть образец той жизни, которую не надо вести. И теперь еще начало, а конец ждет много горя, которым он заплатит за теперешнюю праздную, праздничную, эгоистическую жизнь. Не подражай ему в этом. Подражай в добродушии, веселости, но не в устройстве жизни. Ты скажешь: что же делать? Где жить? Не могу тебе определенно ответить, но могу сказать, что выбор бесконечный, зависящий от ваших (с Ольгой) вкусов и желаний: можно жить в Ясной, как мама говорит. Это очень просто и естественно. Ты говоришь: занятий нет. Занятия везде есть у человека, который хочет быть полезен другим; занятия же в своей деревне, домом, садом, лошадьми, собаками, есть вовсе не занятия, а баловство. Можно жить в Москве, в Петербурге, в Туле, в Киеве, где хочешь, не заводя своего дома, своей ямы, куда ухлопываются и деньги, и время, и внимание. Можно жить и в Самаре. Везде можно жить, только бы не жить для одного своего удовольствия, а для пользы других людей. А жизнь в имении, как Илюшина, невольно поглощает все силы на себя, и это не только дурно, но, в конце концов, скучно, и делается тяжело. Еще поверь мне, пожалуйста, поверь, что чем больше нужно на жизнь денег, тем она хуже — безнравственнее, и под конец будет тяжелее. Что вам, двум здоровым, молодым и добрым людям, нужно? Квартиру в две комнаты в 10 рублей в месяц; обед в 10 рублей, чаю на 5 рублей, да столько ж на всякие прихоти. Но всего этого довольно, если есть дело вне себя. А если нет такого дела, то недостанет и 5000 в месяц. Ты скажешь: какое дело вне себя? Это все равно, что я скажу: смотри на звезды; а ты спросишь: на какие звезды? Везде звезды, и везде дела вне себя. Ну, ходить за стариком, Ольгиным отцом, если ему это нужно — дело. Взять сироту и воспитывать и кормить — дело, писать корреспонденции в Англию*, учить ребят — все дело. Но только тогда настоящее, удовлетворяющее дело, когда оно точно взято для другого, а не для себя, а не так, что цель моя — мое удовольствие, а между прочим я и другим могу быть полезен.
358. С. Н. Толстому
1899 г. Ноября 8. Ясная Поляна.
8 ноября.
Так и не удалось мне побывать у тебя перед отъездом. Завтра уезжаем*. И это мне очень грустно. В наши года уж так вероятно, что не удалось теперь и уж не удастся никогда в этом мире и в этом виде. А очень хотелось побывать у тебя именно теперь в твоем горе*, которое чувствую очень сильно, и в твоем одиночестве, которому иногда завидую. Лучше одиночество, чем недостойная и унизительная суета, в которой я должен быть, если не огорчать и не раздражать, что особенно больно перед концом. Примеривался я несколько раз поехать в Пирогово, но всякий раз чувствовал, что рискованно навалить на Машу и тебя свою болезнь. Старость вдруг пришла ко мне в неожиданной форме, в форме постоянной, не сильной боли живота, но которая всякую минуту при неосторожности угрожает перейти в большую боль. И при этом слабость и вялость, которые проходят только редко. Я намереваюсь, если будем живы, на рождество приехать к тебе. Софья Андреевна поедет к Илье, а я слезу в Лазареве, известив тебя. Спасибо Маше моей, что дает известия про тебя и тебя навещает.
То, что ты не согласен с моим последним письмом, нисколько меня не огорчает*. Надеюсь, что и ты тоже этим не огорчаешься. Очень трудно словами высказать всю свою веру. И я знаю, что у тебя есть своя и хорошая. И она не подходит под мои слова. И оставим слова. Наступает нам обоим время, когда, как говорит Montaigne, когда il faudra parler français*. Только бы полегче переход, а путешествие в новые края за границу только приятно. — Я все вожусь с своей 3-ей частью, все набрано, но еще не все исправлено. И в этой 3-ей части много нецензурного. Не знаю, что пропустят*.
Прощай пока. Привет Марье Михайловне и милой Маше твоей и ее мужу и Верочке, когда приедет. Ты, кажется, несешь свое Лирство (Король Лир) мужественно. Помогай тебе бог. Моя Таня решила, что не может не «плясать», и я уже желаю этого*.
Л. Т.
Если сам не напишешь скоро, вели Маше моей написать, что ты получил это письмо.
359. Т. Л. Сухотиной (Толстой)
1899 г. Ноября 16. Москва.
Сейчас написал тебе было два листочка и бросил, не послал*. Чем старше, тем чувствительнее на несоответствие слов и чувств, неточность, неправдивость их. Мамá написала тебе о том, что делается, прибавлю, что Андрюша как раз сделал то, в чем ты его предостерегала: обиделся и обидел Ольгу. Но я не огорчаюсь, а только радуюсь на поразительную перемену к лучшему в нем. Сережа с Жюли в гостиной переписывают, теперь 12 ч. ночи. Она диктует, он пишет, я им принес карты для кабалы* в награду. Повторю то, что я говорил тебе, что мне разлука с тобой ничто в сравнении с вопросом о твоем счастии. Только бы я знал, что ты с Михаилом Сергеевичем так же разговариваешь, как Маша с Колей, Варя с своим мужем, что в разговоре, в общении вашем нет никаких подводных камней, мелей, а свободный океан, и я буду радоваться и не видя тебя. Сегодня убирал твою комнату, разложил твои этюды, портреты. Много хорошего. Манин — прелесть, и Сережа хочет его у тебя просить*. Важнее всего, разумеется, нравственное здоровье, чтобы желать только того, что всегда возможно: быть лучше и лучше, но по слабости своей очень желаю тебе и телесного здоровья. Больно вспоминать тебя такой худой и бледной, какой ты была последние дни. А впрочем, может быть, тебе такой надо быть и такой будешь по-новому хороша. Целую тебя и Михаила Сергеевича и с успехом стараюсь любить его, чего и ему желаю относительно себя.
360. Г. M. Волконскому
1899 г. Декабря 4/16. Москва.
Я получил ваше письмо с брошюрами и прочел их*. Отвечаю так поздно потому, что ваше письмо ходило в Ясенки, а я в Москве, — и не своей рукой, потому что болен и слаб.
С удовольствием отвечаю вам, потому что брошюры ваши написаны очень хорошо и искренно, за исключением третьей, насчет которой я согласен с вашими родными. Эта брошюрка слаба не потому, что слишком резка, но потому, что недостаточно ясно выставляет отталкивающие черты одного из самых отвратительных, если не комических, представителей императорства — Вильгельма II.
Но как ни хорошо написаны ваши статьи, я по существу не согласен с ними, не то что не согласен, но не могу осуждать того, что вы осуждаете.
Если два человека, напившись пьяны в трактире, подерутся за картами, я никак не решусь осуждать одного из них; как бы убедительны ни были доводы другого, причина безобразных поступков того или другого лежит никак не в справедливости одного из них, а в том, что вместо того, чтобы спокойно трудиться или отдыхать, они нашли нужным пить вино и играть в карты в трактире. Точно так же, когда мне говорят, что в какой бы то ни было разгоревшейся войне исключительно виновата одна сторона, я никогда не могу согласиться с этим. Можно признать, что одна из сторон поступает более дурно, но разборка о том, которая поступает хуже, никак не объяснит даже самой ближайшей причины того, почему происходит такое страшное, жестокое и бесчеловечное явление, как война. Причины эти для всякого человека, который не закрывает глаз, совершенно очевидны, как теперь в Трансвальской войне, так и во всех войнах, которые были в последнее время. Причин этих три: 1-ая
