над рассказами, Толстой не строил планов написать «цикл» произведений: каждый рассказ создавался как независимый и самостоятельный. И тем не менее севастопольские рассказы составляют неразрывное целое, что позволяет рассматривать их как единое произведение. На это обратил внимание еще Н. Г. Чернышевский. «Тот ошибся бы, — писал он, — кто захотел бы определить содержание… севастопольских рассказов по первому из этих очерков, — только в двух следующих вполне раскрылась идея, которая в первом являлась лишь одною своею стороною»[134].
Севастопольский цикл — значительное достижение молодого писателя. Здесь наиболее ярко проявилось новаторство Толстого, определились основные черты его художественного дарования.
Рассказы о Севастополе стали школой эпического мастерства Толстого. Героический образ русского народа, народа-патриота, народа-богатыря, встает со страниц рассказов. В трагический для России момент рождается эта великая общность людей, решающая судьбу своей родины. Народ у Толстого становится мерилом Нравственной ценности человеческой личности, эталоном храбрости и мужества, мудрости и гуманности.
Новый герой появляется в севастопольских рассказах. Это человек, судьба которого тесно связана с судьбой народа, с судьбой России. Характер эпический становится предметом пристального внимания Толстого.
По-новому глубоко и значительно звучит в севастопольском цикле тема войны и мира. Война впервые предстает здесь «в настоящем ее выражении — в крови, в страданиях, в смерти». Противоестественность, бесчеловечность этого явления сталкиваются с вечным стремлением человека и природы к миру и гармонии.
В севастопольских рассказах Толстой выступил обличителем язв и пороков современного общества. «Все и всяческие маски»[135] срывает он с офицеров-аристократов, обнажая их тщеславие, корыстолюбие, трусость и эгоизм. Не только нравственная, но и социальная основа этого обличения все яснее начинает проявляться в его творчестве.
В процессе работы над рассказами о Севастополе оттачивается художественное мастерство Толстого. Ему становятся доступны приемы и средства изображения глубин человеческой психики, «диалектики души» персонажа. В рассказах Толстого читателю открылся внутренний мир человека, тайные движения человеческой души.
Севастопольские рассказы завершили важный этап в становлении Толстого-писателя: определилось главное направление его таланта, наметились основные линии литературных интересов.
С возвращением из Севастополя начинается новый период творческой биографии Толстого. Началом этого периода стал рассказ «Метель» — первый «мирный» рассказ «военного писателя».
Мысль о «Метели» возникла еще в 1854 году, когда Толстой возвращался с Кавказа в Ясную Поляну. «Ровно две недели был в дороге, — записал он в Дневнике. — Поразительного случилось со мною только метель». Несколькими днями раньше в Дневнике записано: «Ничто так не порадовало меня и не напомнило мне Россию дорогой, как обозная лошадь, которая, сложив уши, несмотря на раскаты саней, галопом старалась обогнать мои сани» (т. 46, с. 232–233).
Россия, которую знал и помнил Толстой, находясь на Кавказе и в Севастополе, ассоциировалась в его воображении прежде всего с русской деревней, с Ясной Поляной, с ее миром. Случай в дороге, описанный в рассказе, позволяет автору погрузиться в воспоминания о деревенской жизни, воспроизвести мир русской деревни с его обычаями и характерами. В то же время Толстой знакомит читателя с новым для литературы «сословием» крестьянской России — с русскими ямщиками.
В «Метели» представлены разные типы ямщиков: это и ямщик-«советчик», и ямщик-«сказочник», и «богобоязненный мужичок» со своим характерным «господи-батюшка!», и бойкий, энергичный Игнат, тип, наиболее симпатичный рассказчику, Толстой вводит читателя в особый мир ямщиков. Это те же крестьяне, которых нужда гонит на заработки: «…из… сел каждый год сюда артели ямщиков ходят».
Рассказ «Метель» был одним из первых опытов Толстого в изображении русской деревни и русского мужика. Под ямщицким армяком, так же как и под солдатской шинелью в «Рубке леса», обнаруживались типические черты русского крестьянина.
Вернувшись в Петербург, писатель попадает в обстановку жарких споров и дискуссий по поводу общественного и социального устройства России. Он не может стоять в стороне от общественных проблем современности. Ощущение причастности к жизни России в целом, сознание своего «исторического» назначения ставит перед ним вопрос о «несправедливости крепости» (т. 47, с. 77) и невозможности ее дальнейшего существования. «Мое отношение к крепостным начинает сильно тревожить меня», — записывает он в Дневнике 22 апреля 1856 года (т. 47, с. 69). Он пытается сам изменить положение крестьян Ясной Поляны, разрабатывает проект их освобождения от крепостной зависимости. Однако все добрые начинания Толстого безрезультатны: крестьяне подозревают обман и «не хотят свободу» (т. 47, с. 79).
Отсутствие взаимопонимания между помещиками и крестьянами все больше волнует Толстого: в этом он видит трагедию России. «Два сильных человека связаны острой цепью, обоим больно, как кто зашевелится, и как один зашевелится, невольно режет другого, и обоим простора нет работать» (т. 47, с. 80), — пишет он в Дневнике. И хотя, как считает писатель, историческая справедливость требует признать собственность на землю за помещиками, «теперь не время думать о исторической справедливости и выгодах класса, нужно спасать все здание от пожара, который с минуты на минуту обнимет». «Для меня ясно, — пишет он, — что вопрос помещикам теперь уже поставлен так: жизнь или земля». Толстой остро ощущает потребности эпохи, он чувствует приближение революционного взрыва, понимает, что «время не терпит, не терпит потому, что оно пришло исторически, политически и случайно», что «ежели в 6 месяцев крепостные не будут свободны — пожар. Все уже готово к нему…» (т. 60, с. 66–67).
Озабоченность Толстого внутренним положением России вызвана не только его демократическими воззрениями, но и беспокойством за судьбу своего класса. Он понимает, как дурно влияют на помещиков крепостнические отношения, как развращается и деградирует «привилегированный» класс. Нравственное оскудение дворянства становится основной темой двух следующих произведений писателя: повести «Два гусара» и рассказа «Разбалованный». И в повести и в рассказе Толстой делает своими героями представителей военной среды, которая близка и понятна ему.
В «Двух гусарах» писатель впервые обращается к прошлому России, к эпохе, которая оживет позже на страницах «Войны и мира».
Граф Федор Турбин — натура цельная, даровитая, широкая, страстная. Ему чужды мелочность и расчет, он прям, благороден и честен. Он плоть от плоти тех «наивных» времен, которые с такой теплотой описывает Толстой.
Второй гусар — сын Федора Турбина, человек нового поколения и нового склада. Он абсолютно лишен обаяния и изящества, так привлекавших в его отце. Зато трезв и практичен до жестокости, мелок, гадок и подл. В столкновении с чистым и наивным миром патриархальной Морозовки, с добродушной Анной Федоровной и ее дочерью Лизой обнаруживается все ничтожество Турбина-младшего. Это ничтожество подчеркивается противопоставлением характеров отца и сына, противопоставлением нынешнего времени «веку минувшему».
Несколько по-иному та же тема моральной несостоятельности верхушки современного общества раскрывается в рассказе «Разжалованный».
Блестящее положение в петербургском свете для разжалованного Гуськова оборачивается жалким и бедственным существованием «нижнего чина». Надежды «начать новую жизнь» на Кавказе, завоевать авторитет и любовь окружающих рушатся. Попав в иную среду, в иной круг людей, Гуськов не может скрыть свое нравственное убожество. Истинная сущность этого аристократа обнажается в столкновении с естественным и цельным миром солдатской массы, с миром Антонова, Никиты, «солдатика Андреева».
Единственный возможный выход из нравственного тупика, в котором оказалось дворянство, Толстой видит в стремлении «быть полезным и делать добро». Это стремление руководит героем следующего рассказа писателя «Утро помещика»
Рассказ переносит нас в русскую деревню. Предреформенная деревня с ее сложными и противоречивыми отношениями явилась Толстому полной противоположностью человеческому единению в период обороны Севастополя. Чувство единения, которое ощутил писатель в Севастополе, сменилось чувством страшной разобщенности с народом. Толстому открылся новый народный мир, мир русского крестьянства. Замысел «Романа русского помещика» оказывается несостоятельным: критически пересматривая материалы к роману, писатель создает на их основе рассказ «Утро помещика».
Герой рассказа, девятнадцатилетний Дмитрий Нехлюдов, пытаясь облегчить жизнь своих мужиков, видит неприступную стену недоверия и непонимания его благородных порывов. В этом главный конфликт рассказа: сталкиваются две социальные психологии — помещичья и крестьянская. Конфликт остается нерешенным. Сам герой остро ощущает разобщенность, обособленность, сознает невозможность единения обитателей деревни. Иллюзорными оказываются все планы и мечты Нехлюдова, рождается разочарование и пессимизм, «смешанное чувство усталости, стыда, бессилия и раскаяния».
В «Утре помещика» — впервые сделана попытка воспроизвести жизнь русской деревни во всей ее сложности и противоречивости. Порожденная крепостническими отношениями страшная забитость и нищета крестьянина со всей очевидностью вставала со страниц рассказа, придавая ему социально-обличительный характер.
Вместе с Нехлюдовым читатель попадает в крестьянскую избу и, прежде чем увидеть самого хозяина, знакомится с его обителью. Двор Ивана Чурисенка поражает своей безысходной бедностью. «Жилище Чурисенка составляли: полусгнивший, подопрелый с углов сруб, погнувшийся набок и вросший в землю так, что над самой навозной завалинкой виднелись одно разбитое красное волоковое оконце с полуоторванным ставнем, и другое, волчье, заткнутое хлопком. Рубленые сени, с грязным порогом и низкой дверью, другой маленький срубец, еще древнее и еще ниже сеней, ворота и плетеная клеть лепились около главной избы» В избе «неровные закопченные стены в черном углу были увешаны разным тряпьем и платьем, а в красном буквально покрыты красноватыми тараканами, собравшимися около образов и лавки. В середине этой черной, смрадной шестиаршинной избенки, в потолке, была большая щель, и, несмотря на то, что в двух местах стояли подпорки, потолок так погнулся, что, казалось, с минуты на минуту угрожал разрушением». Не менее безотрадное впечатление производит жилище Давыдки Белого. Сами крестьяне, нищие, оборванные, забитые, не могут улучшить свое положение: как ни бьется Чурис, починяя и поправляя свою ветхую лачугу, как ни старается Арина, мать Давыдки Белого, наладить хозяйство и встряхнуть своего апатичного сына, все усилия их остаются тщетными. Не в состоянии помочь крестьянам и Нехлюдов: филантропия барина не может разрушить того замкнутого круга невежества и нищеты, в котором оказалась предреформенная деревня. Невольно напрашивается вывод о порочности всей системы общественных установлений в России, приведших мужика к такому существованию.
В «Утре помещика» нет крестьянского «мира»: он распадается на множество отдельных мирков, существующих независимо друг от друга. Этот факт реальной действительности и стал камнем преткновения для Толстого в его работе над «Романом русского помещика». Разобщенность не только крестьянина с помещиком, но и крестьян между собой противоречила идеальному представлению Толстого о русской деревне, о крестьянском «мире». Писатель чувствует инстинктивное тяготение крестьянина к жизни общей, к жизни «миром». Это отчетливо проявляется в образе Ивана Чуриса, который не хочет переселяться на хутор, потому что здесь, где он живет, «на миру место, место веселое, обычное…». Чурисенок корнями врос в эту землю, здесь для него вся жизнь и все счастье. Несчастье же свое он видит прежде всего в том, что «разошлись» они с братьями. «Врозь стали жить; а уж одинокий мужик известно какой!» — говорит крестьянин.
В этом плане Чурису противопоставлены Дутловы. Большая семья живет в довольстве и
