Собрание сочинений в 22 томах. Том 20. Избранные письма 1900-1910. Лев Николаевич Толстой
Список условных сокращений
ГМТ — рукописный отдел Государственного музея Л. Н. Толстого.
Бирюков, т. I–IV — П. И. Бирюков. Биография Льва Николаевича Толстого. В 4-х томах. М. — Пг., 1923.
Булгаков — В. Ф. Булгаков. Л. Н. Толстой в последний год его жизни. М., 1957.
Гольденвейзер — А. Б. Гольденвейзер. Вблизи Толстого, т. 11. М. — Пг., 1923.
Гусев — Н. Н. Гусев. Два года с Л. Н. Толстым. М., 1973.
Дн. — Дневники Л. Н. Толстого (т. 46–58 Полн. собр. соч.).
ДСТ, т. 1, 2 — С. А. Толстая. Дневники. В 2-х томах. М., 1978.
ЛН — «Литературное наследство».
С. Л. Толстой — С. Л. Толстой. Очерки былого. М., 1949.
Переписка, т. 1, 2 — Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями. В 2-х томах. М., 1978.
ПСТ — С. А. Толстая. Письма к Л. Н. Толстому. М.—Л., 1936.
ПСт — «Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка». Л., 1929.
Р. вед. — газета «Русские ведомости».
Р. сл. — газета «Русское слово».
ЯЗ — Д. П. Маковицкий. У Толстого. 1904–1910. Яснополянские записки. — «Литературное наследство», т. 90. Кн. 1–4. М., 1979.
ЯПб — Яснополянская библиотека.
1900
1. В. Г. Черткову
1900 г. Января 1. Москва.
Письма ваши, Галино и ваше, милые друзья, получил и, сейчас 12 часов, новый 1900 год начинаю тем, что пишу вам. Письма ваши порадовали меня, дали почувствовать вас обоих, милых мне друзей. Разумеется, я писал об Ольге*. Ее все больше люблю и ценю. Как я рад, что кончил «Воскресение» еще потому, что кончились с вами деловые отношения*, хотя косвенные, но всегда отравлявшие для меня вашу, нашу дружбу. Я поправляюсь*, но не отказываюсь от своего сознания близости к переходу и некоторого удовольствия при этом. Умственной нет энергии последнее время и сердечного влечения писать, а только рассуждаю, что надо. Есть теперь две маленьких темы, которые надо исполнить прежде всего другого*.
Л. Т.
Как неожиданна была кончина Константина Александровича*. Знаю, как грустно Гале, что она не была с ним. Сочувствую ей.
2. Л. Е. Оболенскому
1900 г. Января 1. Москва.
Долго не отвечал вам на ваше радостное мне письмо*, дорогой Леонид Егорович, потому что все это последнее время нездоров и слаб. Получил и вашу карточку* и был очень тронут вашим добрым отношением ко мне — и удивлен. Мне представляется до такой степени полным недостатков мое писание, что удивляешься, когда, несмотря на это, оно производит хорошее впечатление — удивляюсь и радуюсь. Жму вашу руку.
Лев Толстой.
1 янв. 1900.
Поздравляю вас с новым годом и желаю всего хорошего. Очень благодарен моему писанию за то, что оно возвратило вам доброе отношение ко мне. Это дороже всего.
3. Т. Л. Сухотиной
1900 г. Января 20. Москва.
Что мне тебе, уже не тебе одной, а вам обоим написать? Мама все написала*. Пишу только для автографа и еще чтоб сказать, что ваша жизнь была бы очень радостна, как я чувствую ее по письмам, если бы не последнее неприятное событие и нерешенность вопроса о лбе, которая мне сжимает сердце всякий раз, как вспомню*. В нашей жизни хорошо то, что я живу очень дружно с мама, что главное, и также с Сережей*— все ближе и ближе и умилительней и умилительней. Когда он начинает расспрашивать о действии моего желудка и с робостью предлагает мне тереть спину в бане, то это действует особенно умилительно. Маша*, как всегда, мне мила, дорога и радостна, несмотря на ее болезнь. Также мил мне Коля*. Андрюша* порывами приближается и удаляется, в особенности своей жестокостью бессознательной или скорее непроизвольной к кроткой, умной и жалкой Оле*. Миша* далек и не переставая чем-то пьян. Надеюсь, что придет время, когда проспится. Но всякое пьянство оставляет следы. Саша* очень мила, и всегда радостно ее видеть. Целую тебя и твоего старого хорошего Мишу. Прошу простить меня за то, что я не ответил ему на его хорошее письмо*.
Л. Т.
4. Эльмеру Мооду
1900 г. Января 27. Москва.
27 Янв. ст. ст. 1900.
Дорогой Алексей Францевич,
Я, разумеется, не мог сказать и не сказал того, что мне приписывают*. Произошло это от того, что пришедшему ко мне под видом автора, принесшего свою книгу, корреспонденту газеты* я сказал на его вопрос о моем отношении к войне, что я ужаснулся на себя, поймав себя во время болезни на том, что желал найти в газете известия о победе буров, и был рад случаю выразить в письме Волконскому мое истинное отношение к этому делу*, которое состоит в том, что я не могу сочувствовать никаким военным подвигам, хотя бы это был Давид против десятка Голиафов, а сочувствую только тем людям, которые уничтожают причины: престиж золота, богатства, престиж военной славы и главную причину всего зла, престиж патриотизма и ложной религии, оправдывающей братоубийство.
Я думаю, что не стоит того печатать в газетах опровержение ложно приписываемого мне мнения. На всякое чиханье не наздравствуешься. Я, например, получаю в последнее время письма из Америки, в которых одни упрекают, а другие одобряют меня за то, что я отрекся от всех своих убеждений. Стоит ли опровергать, когда завтра могут быть выдуманы 20 новых известий, которые будут содействовать наполнению столбцов газеты и карманов издателей. Впрочем, делайте, как найдете нужным.
Здоровье мое все нехорошо, но так как для того, чтобы умереть, есть только одно средство — быть больным, также как и для того, чтобы перенестись с места на место одно средство: сесть в экипаж или вагон, то я ничего не имею против болезни, тем более что она не мучительна и дает мне возможность и думать и даже работать. Занят я теперь преимущественно статьей о рабочем вопросе*. Я уже писал об этом, но мне кажется, что имею сказать нечто новое и, надеюсь, просто и ясно.
Пришлите мне, пожалуйста, книжку: «The effects of the factory sistem», Allen Clarke, London, и, если можно, поскорее, и еще новейшие книги или статьи об этом предмете, то есть о положении рабочих теперь*. Очень обяжете меня. Я же вышлю вам, что будет стоить. Привет вашей жене*. Дружески жму вам руку.
Л. Толстой.
Что делает милый Кенворти? Передайте ему мою любовь.
5. Эдвину Маркгему
<перевод с английского>
1900 г. Февраля 5. Москва.
Эдвину Маркгему.
Я получил вашу книгу поэм и очень благодарю вас за то, что прислали ее с вашим милым письмом*.
Мне нравятся ваши стихи, в особенности первая поэма, служащая ключом ко всей книге.
Для меня большая радость иметь таких друзей, как вы, по ту сторону земли, как вы говорите.
Уважающий вас
Лев Толстой.
5 февраля 1900.
6. А. М. Жемчужникову
1900 г. Февраля 8. Москва.
Любезный и дорогой друг Алексей Михайлович. Очень радуюсь случаю напомнить тебе о себе сердечным поздравлением с твоей твердой и благородной 50-летней литературной деятельностью.
Поздравляю себя с тоже почти 50-летней с тобой дружбой, которая никогда ничем не нарушалась*.
Любящий тебя друг
Лев Толстой.
8 февраля 1900.
7. Максиму Горькому
1900 г. Февраля 9. Москва.
Простите меня, дорогой Алексей Максимыч (если ошибся в имени, еще раз простите), что долго не отвечал вам и не послал карточку*. Я очень, очень был рад узнать вас и рад, что полюбил вас*. Аксаков говорил, что бывают люди лучше (он говорил — умнее) своей книги и бывают хуже. Мне ваше писанье понравилось, а вас я нашел лучше вашего писания. Вот какой делаю вам комплимент, достоинство которого, главное, в том, что он искренен. Ну, вот, прощайте, жму вам дружески руку.
Лев Толстой.
Надеюсь, что письмо мое застанет вас здоровым. Как хорош рассказ Чехова в «Жизни»*. Я был очень рад ему.
8. А. Ф. Марксу
1900 г. Февраля 27. Москва.
Милостивый государь Адольф Федорович,
Посылаю вам повесть С. Т. Семенова*. Все, что пишет Семенов, всегда очень хорошо как в нравственном, так и в художественном отношении. Его уже давно печатали по моей рекомендации* и в «Русских ведомостях» и в «Русской мысли»*, но он пишет мне, что желал бы эту повесть поместить именно в вашем журнале, во-первых, потому, что эта повесть будет иметь интерес для вашего читателя, а во-вторых, потому, что он желал бы установить отношения с вами. Хотя я не читал этой повести, зная добросовестность Семенова, я смело рекомендую ее вам. Адрес его: Сергею Терентьевичу Семенову, Волоколамск, Московск. губ., деревня Андреевская.
Пользуюсь случаем благодарить вас за присылку экземпляров «Воскресения»* и желаю вам всего хорошего.
9. В. Г. и А. К. Чертковым
1900 г. Февраля 28. Москва.
Дорогие друзья Владимир Григорьевич и Анна Константиновна.
Приезжающие от вас: Коншин, Суллер*, Буланже спрашивают у меня, получил ли я ваши письма и переписанные рукописи. Все получил давно, очень благодарен и прошу простить за неаккуратность, что не сообщил о получении. Жаловаться на нездоровье не могу, но чувствую себя много ослабевшим и потому прошу вас, друзей моих, быть ко мне снисходительней и, главное, не приписывать моему молчанию значение охлаждения. Кем вы были для меня — одними из самых дорогих мне людей, общение с которыми, знание, что они существуют, дает мне лучшие, балующие меня радости жизни — так это осталось и не может не остаться навсегда, навечно, потому что вечно то, во имя чего мы соединены. Слаб я, главное, оттого — и неаккуратен в переписке, что, чувствуя упадок сил — не по существу, а по времени, — я всю энергию сосредоточиваю на время работы, в остальное же время чувствую себя exhausted*.
Странное дело, это не только не ослабляет способность работы, но (может быть, я грубо заблуждаюсь) чувствую, что усиливает ее. По времени короче, но по интенсивности гораздо сильнее. Очень может быть, что другие будут иного мнения, и для других это так и будет, но для меня-то я знаю, что это так. Часто бывает очень, очень хорошо, так хорошо, как никогда не бывало прежде. Вот хотелось писать о вас, а кончил тем, что пишу о себе, глупо хвастаясь — простите. О вас же я хотел писать вот что: Буланже сказал мне то, что я предвидел, что письмо Маши было вам неприятно*. Я знал это и, хотя понимаю ее — не понимаю, а чувствовал, что ею руководило какое-то хорошее побуждение, очень жалею, что она послала его. В сущности же это письмо ничего не говорит, кроме того, что она хочет быть свободна для того, чтобы свободно делать то, что вы хотите. С моей же стороны не может быть в этом отношении желания, не согласного с вашим. Я знаю, что никто не относится с таким преувеличенным уважением и любовью
