через вас, и потому строго держусь и буду держаться этого.
Драму я, шутя, или, вернее, балуясь, я написал начерно, но не только не думаю ее теперь кончать и печатать, но очень сомневаюсь, чтобы я когда-нибудь это сделал*. Так много более нужного перед своей совестью, и так я себя чувствую вот уже скоро 2 месяца неспособным к умственной работе, не чувствую потребности к ней. Сначала это меня огорчало, а теперь думаю, что это хорошо. Душа не chome pas* — идет другая работа, может быть — лучшая.
Как хорошо, что вы довольны своими помощниками.
Затея издания кончилась*. Я жалею, по слабости. Это поощряло бы меня писать легкомысленное.
Прощайте, целую вас. Присылайте мне, что напечатаете.
Так вы никогда не верьте, чтобы я кому-либо дал разрешение без вас, и, пожалуйста, имейте ко мне доверие, что я не то что доверие к вам имею — между нами не может быть такого слова, а что я благодарен, и то не хорошо, а просто радуюсь, что вы есть и что вы делаете дело, которое мы думаем, что оно не наше, а его. И то боюсь думать. Его дело только то, чтобы стараться быть совершенным, как он, а это так — только потому что надо же что-нибудь делать.
1901
21. С. H. Толстому
1901 г. Января 24. Москва.
Да, было время, что я надеялся побывать у вас, и очень радовался этому. Мне так душой хорошо у тебя и Маши*. Но теперь и не мечтаю. С того времени — 4-й месяц, как поехал к Тане в Кочеты* и прищемил палец дверью вагона, так что ноготь сошел и до сих пор не вырос, — чувствую, что вдруг опустился сразу ступени на три старости; кроме маленьких физических недугов, главное то, что нет охоты писать, и я, к стыду своему, нет-нет да и пожалею об этом. Так я привык к этой работе. И иногда кажется, что нужно еще что-то сказать. Но это все вздор. И без меня всё скажут, и людей много, и времени впереди много.
Читаю много газет и книг. Но рекомендовать ничего не могу: нешто Мопассан «Les dimanches d’un bourgeois de Paris»*. Хорошо написано и забавно. Постараюсь прислать тебе, а из так называемого серьезного: «Буддийские Сутты», перевод Герасимова*. Для возбуждения желчи читаю Ничше*. Стоит прочесть, чтобы ужаснуться перед тем, чем восхищаются.
Я рад, что Верочка* с вами. Маша мне немножко пишет про нее. Целую ее и очень жалею, что не пришлось повидаться. Таню ждем к свадьбе или скоро после. Свадьба (Мишина) будет 31-го. Смотрю на них, на всю их глупость молодую и стараюсь вспоминать свою глупую молодость, чтобы не осуждать их.
Мне хорошо в своей внутренней жизни, и все становится лучше и лучше, все больше и больше научаешься не осуждать людей и во всем, что случается, видеть для себя урок испытания и приготовления. Далеко до лета, а очень хотелось бы повидаться с тобой. Это одна из радостей моей жизни.
Привет Марье Михайловне. Надеюсь, она не сердится на меня. Прощай.
Л. Толстой.
24 января 1901.
Не верь газетчикам. Они печатают известия о здоровье и болезни, чтобы наполнить столбцы, а добрых людей тревожить*.
22. Д. Ф. Трепову
1901 г. Января 24. Москва.
Дмитрий Федорович,
Передаст вам это письмо князь Илья Петрович Накашидзе, мой приятель и человек, пользующийся всеобщим уважением и потому заслуживающий внимания к своим словам. С его братом, прекрасным юношей, чистым, нравственным, ничего никогда не пьющим*, случилась ужасная, возмутительнейшая история, виновниками которой полицейские чины*.
* Говорю об этом потому, что его обвинили в пьянстве.
Судя по тому, что случилось с молодым Накашидзе, каждый из нас, жителей Москвы, должен постоянно чувствовать себя в опасности быть осрамленным, искалеченным и даже убитым (молодой Накашидзе теперь опасно болен) шайкой злодеев, которые под видом соблюдения порядка совершают безнаказанно самые ужасные преступления.
Я вполне уверен, что совершенное полицейскими преступление будет принято вами к сердцу и что вы избавите нас от необходимости давать этому делу самую большую огласку и сами примете меры к тому, чтобы все полицейские знали, что такие поступки некоторых из них не одобряются высшим начальством и не должны повторяться.
Пожалуйста, потрудитесь прочесть описание, сделанное пострадавшим. Оно носит такой характер правдивости, что, и не зная лично этого молодого человека, нельзя сомневаться в истинности его показаний.
Желаю вам всего хорошего.
Лев Толстой.
Москва, 24 января 1901.
23. И. Е. Конкину
1901 г. Февраля 24. Москва.
24 февраля 1901. Москва.
Мне так нездоровится, что просил моего помощника написать вам*. Теперь же чувствую себя настолько бодрым, что хочется написать вам несколько слов, любезные братья и сестры.
Пожалуйста, пишите мне почаще и извещайте о вашей жизни. До сих пор ничего еще нет об освобождении вас в Канаду, но я не теряю надежду и пользуюсь всяким случаем, чтобы напоминать правительству о вашем положении*. Недавно было письмо из Канады, что 9 жен и две матери желают приехать к вам в Якутскую область. Я воспользовался этим случаем и писал властям, что не лучше ли было бы вас отпустить. До сих пор не получил ответа, но все-таки надеюсь. Если ничего не будет и сестры будут настаивать на переезде, постараемся их переправить летом. О Петре Васильевиче ничего не знаю уже давно. Посылал ему письма — недавно послал одно, но ответа не получал*. Про канадских слышно, что живут хорошо, отказались от помощи, которую им давали квакеры, и вернули Коншину деньги, которые он давал им. Боюсь только, что вещественным достатком они богатеют, а духовным беднеют. Мало осталось среди них людей сильных духом, а соблазнов много.
Не скучайте, любезные братья и сестры, что жизнь ваша проходит в тяжелых условиях, а постарайтесь наилучшим образом жить в этих условиях, и скорбь ваша в радость обратится. Довелось мне видеть возвращенных из Сибири декабристов, и знал я их товарищей и сверстников, которые изменили им и остались в России и пользовались всякими почестями и богатством. Декабристы, прожившие на каторге и в изгнании духовной жизнью, вернулись после 30 лет бодрые, умные, радостные, а оставшиеся в России и проведшие жизнь в службе, обедах, картах были жалкие развалины, ни на что никому не нужные, которым нечем хорошим было и помянуть свою жизнь. Казалось, как несчастны были приговоренные и сосланные и как счастливы спасшиеся, а прошло 30 лет, и ясно стало, что счастье было не в Сибири и не в Петербурге, а в духе людей, и что каторга и ссылка, неволя было счастье, а генеральство и богатство и свобода были великие бедствия. Так-то и вы, милые братья: не живите кое-как до тех пор, пока выпустят, а живите во всю свою духовную силу, любя друг друга, любя врагов, во всем с радостью покоряясь воле бога, и в Якутской области жизнь будет рай, и поминать ее будете с радостью. Простите.
Брат ваш
Лев Толстой.
24. В. Г. Черткову
1901 г. Марта 7. Москва.
Сведения в «Vorwärts»* совершенно справедливы за исключением артиллерии. Но то, что боевые патроны были выданы войскам — справедливо. Самое замечательное в этом движении то, что народ на стороне студентов, или, скорее, на стороне выражения неудовольствия. Ко мне ходят рабочие и пишут мне, также и студенты, и я говорю всем одно: для блага людей нужно прежде всего их единение между собой, и потому чем больше общения, взаимного сочувствия, тем лучше. Но надо соединяться не во имя вражды, а во имя взаимной любви; если же это единение кажется опасным и вредным некоторым людям, то тем хуже для них. Мы и их призываем к тому же общению.
Мне страшно за то сочувствие, которое мне выражают, — боюсь дурно или вовсе не воспользоваться им*.
Я чувствую себя физически гораздо [лучше]. Духовно желал бы быть лучше.
Письма ваши и Ames’a получил;* буду отвечать после.
7 марта 1901 г.
О том, что люблю вас, повторяю, хотя это не нужно.
25. Л. Д. Вяземскому
1901 г. Марта середина. Москва.
Уважаемый князь Леонид Дмитриевич!
Мужественная, благородная и человеколюбивая деятельность ваша 4-го марта перед Казанским собором известна всей России*.
Мы надеемся, что вы так же, как и мы, относите выговор, полученный вами от государя* за эту деятельность, только к грубости и жестокости тех людей, которые обманывают его. Вы сделали доброе дело, и русское общество всегда останется вам благодарным за него.
Вы предпочли отдаться чувству негодования против грубого насилия и требованиям человеколюбия, а не условным требованиям приличия и вашего положения, и поступок ваш вызывает всеобщее уважение и благодарность, которые и мы выражаем вам этим письмом*.
Лев Толстой.
26. В редакции газет
1901 г. Марта середина. Москва.
Не имея возможности лично поблагодарить всех тех лиц, от сановников до простых рабочих, выразивших мне, как лично, так и по почте и по телеграфу, свое сочувствие по поводу постановления Святейшего синода от 20–22 февраля*, покорнейше прошу вашу уважаемую газету поблагодарить всех этих лиц, причем сочувствие, высказанное мне, я приписываю не столько значению своей деятельности, сколько остроумию и благовременности постановления Святейшего синода*.
Лев Толстой.
27. В. Г. Черткову
1901 г. Марта 30. Москва.
Сейчас получил ваше письмо № 16, милый друг Владимир Григорьевич, и устыдился за то, что мало писал вам, и за друзей. Буду настаивать, чтобы они писали вам еженедельно*. Пусть это письмо, 30-го старого стиля, будет началом.
У нас происходит вот что. Назначенный Ванковский* действует неопределенно; одни думают, что к хорошему, другие — обратно. Я ничего не знаю. В Петербурге, говорят, большое возбуждение в обществе. В Москве, мне кажется — тоже. Гектографированной литературы, ходящей по рукам, масса, но мало интересного. Мое обращение к «Царю и его помощникам» послано, кажется, 26-го ему и великим князьям и министрам*. О судьбе его ничего не знаю. Письмо Софьи Андреевны напечатано с письмом Антония*. Письма ко мне увещательные от лиц, считающих меня безбожником, вызвали меня к тому, чтобы написать ответ на постановление Синода. Эти дни писал, кажется кончил. Прежде всего пошлю вам*.
Здоровье мое хорошо. Письма, полученные по случаю отлучения, все нельзя копировать. Их сотни, но попрошу Дунаева или Буланже сделать выборку и послать вам.
Спасибо за письмо, целую вас. Сейчас поправил редакцию обращения к петербургским писателям. Посылаю, хоть, может быть, еще изменится*. Целую вас, потому что люблю. Мне на душе большей частью твердо хорошо. Дай бог вам того же. Получил начало «О смысле жизни»*. Кажется, хорошо.
Л. Т.
28. М. Л. Оболенской
1901 г. Апреля 8. Москва.
Спасибо, милая Машенька, за письмо. Взял пол-листика, а может, распишусь. Прекрасно, чудесно, что ты так недовольна собой. Не утешайся и не переставай быть недовольна и за себя и за
