только стараться о том, чтобы улучшить их, и вполне уверен, что достигну этого, если ты будешь помогать мне. Пользуюсь случаем писать тебе, так как Михаил Сергеевич посылает во Мценск. Вчера я был слаб и плох и телесно и душевно. Нынче хорошо спал и бодр. Написал письмо о Гроте*. Не знаю еще, пошлю ли. Как ты доехала?* Пожалуйста, извести меня, милая Соня. Целую тебя. До свиданья.
Л. Т.
14 с. 1910.
301. Ф. П. Купчинскому
1910 г. Сентября 19–20. Кочеты.
Купчинскому.
Кочеты, 19 сентября 10 г.
Филипп Петрович!
Получил вашу книгу и благодарю за присылку ее*. Я прочел ее, и хотя всегда думал, что ничего не может усилить моего ужаса перед войною, книга ваша произвела на меня это неожиданное мною впечатление. Вы так хорошо со всех сторон рассматриваете последствия этого и обмана и преступления, что я думаю, что она на всякого или на большинство читателей произведет такое же впечатление, как и на меня. Очень желаю ее распространения, но не берусь взять на себя заботу об ее переводах на иностранные языки. Я и слаб, и стар, и болен, так что едва успеваю делать самое крайнее необходимое, и потому, пожалуйста, не сетуйте на меня за то, что не исполняю вашего желания. Прекрасную книгу вашу возвращаю и думаю, что те исключения, которые, судя по отметкам, вы в цензурных видах предполагаете делать, не уменьшат ее значения.
С совершенным уважением и сочувствием.
Еще думал о вашей книге и пришел к убеждению, что книга ваша настолько хороша и важна по своему содержанию, что я не должен умалчивать перед вами о тех недостатках, которые, по моему мнению, могут ослабить ее действие на читателей. Недостатки эти я вижу в преувеличенности описаний ужасов войны, в описаниях этих луж крови, гор трупов, хождения по ним, разрывания друг друга зубами и т. п. Такая преувеличенность, высказывая намерение автора, подрывает доверие читателей и ослабляет впечатление. Книга много выиграла бы, если бы было исключено из нее все преувеличенное, а также и описания природы, и в некоторых местах даже и описание чувств, испытываемых разными людьми. Книга так хороша и содержание ее так важно, что нельзя не пожалеть о том, что может ослабить ее действие, и не постараться это исправить. Таково мое мнение, и я счел нужным сообщить его вам.
Уважающий вас.
20 сентября 1910 г.
302. А. Б. Гольденвейзеру
1910 г. Сентября 21. Кочеты.
Напрасно вы думаете, милый Александр Борисович, что ваше сообщение было мне неприятно*. Как ни тяжело знать все это и знать, что столько чужих людей знают про это, знать это мне полезно. Хотя в том, что пишет Варвара Михайловна и что вы думаете об этом, есть большое преувеличение в дурную сторону, недопущение и болезненного состояния и перемешанности добрых чувств с нехорошими.
Я нашел у себя книжечку Клименко о Чайковском*. Откуда она у меня? Не знаете ли вы? Она мне была интересна. Завтра едем*. Не хочу говорить иначе, как до свидания.
Л. Т.
21 сентября 1910.
303. М. Левину
1910 г. Сентября 24. Ясная Поляна.
М. Левину.
Духоборам я не предполагал отдать неполученную премию, но просил не присуждать мне премию и тем не ставить меня в неприятное положение, так как я откажусь от нее, а отказ этот может быть неприятен моим наследникам*.
Отказываюсь же я потому, что убежден в безусловном вреде денег.
24 сент. 10 г.
Ясная Поляна.
304. И. А. Малиновскому
1910 г. Сентября 25. Ясная Поляна. Ясная Поляна. 25 сентября 1910.
Иоаниикий Иоанникиевич*, от души благодарю вас за присылку вашей книги*. Я еще не успел внимательно прочесть ее всю, но, уж и пробежав ее, я порадовался, так как увидел все ее большое значение для освобождения нашего общества и народа от того ужасного гипноза злодейства, в котором держит его наше жалкое, невежественное правительство. Книга ваша, как я уверен, благодаря импонирующему массам авторитету науки, главное же — тому чувству негодования против зла, которым она проникнута, будет одним из главных деятелей этого освобождения. Такие книги, как я вчера, шутя, сказал моему молодому другу и вашему земляку и знакомому В. Булгакову, могут сделать то, что мне казалось невозможным: помирить меня даже с официальной наукой. Мог ли я поверить 50 лет тому назад, что через полвека у нас в России виселица станет нормальным явлением и «ученые», «образованные» люди будут доказывать полезность ее. Но и как всякое зло неизбежно несет и связанное с ним добро, так и это: не будь этих ужасных последних пореволюционных лет, не было бы и тех горячих выражений негодования против смертной казни, тех и нравственных, и религиозных, и разумных доводов, которые с такой очевидностью показывают преступность и безумие ее, что возвращение к ней уже будет невозможно. И среди этих доводов одно из первых мест будет занимать ваша книга. Надеюсь, уверен, что не ошибаюсь теперь.
Еще раз благодарю вас за присылку, а главное, за написание вами прекрасной книги и от души желаю вам лучшего блага в мире: продолжения такой же плодотворной деятельности.
С искренним уважением и любовью
Лев Толстой.
305. В. Г. Черткову
1910 г. Сентября 25. Ясная Поляна.
Письмо ваше*, милый друг Владимир Григорьевич, произвело на меня тяжелое впечатление. Я вполне согласен с тем, что вы пишете, что мною была сделана ошибка и что надо поправить ее, но дело в том, что все это представляется мне в гораздо более сложном и трудно разрешимом виде, чем оно может представиться даже самому близкому, как вы, другу. Решать это дело должен я один в своей душе, перед богом, я и пытаюсь это делать, всякое же чужое участие затрудняет эту работу. Мне было больно от письма, я почувствовал, что меня разрывают на две стороны, верно, оттого, что я, верно или неверно, почувствовал личную нотку в вашем письме. Пожалуйста, если хотите сделать мне добро, — а я знаю, что вы всей душой хотите этого, — не будем больше говорить об этом вашем письме, а будем пока переписываться, как будто его не было, как и прежде, и о моем испытании, и о наших общих и духовных и практических, — главное, духовных делах.
Никогда мне так не нужно было и я так не понимал ясно благодетельность сознания того, что жизнь наша только в настоящем, а в настоящем, если цель, дело твоей жизни — движение вперед к доброй, любовной жизни, то все, что бы с тобой ни случилось, может, или, скорее, не может, не быть обращено в достижение цели твоей жизни — в благо. Я повторяю вам то, что сотни раз вы слышали и знаете, но, испытав благодетельность этого сознания, мне хочется всем рассказывать, что 2 × 2 = 4.
Пожалуйста, сделайте, как я прошу, и чтоб в наших отношениях не осталось и тени какого-нибудь неудовольствия друг на друга*.
Спасибо за все очень большое, все надеюсь до свидания.
Привет Гале и всем друзьям.
Л. Т.
25 утром.
306. В. А. Молочникову
1910 г. Сентября 30. Ясная Поляна.
Спасибо, милый Молочников, за ваше письмо о Соловьеве и Смирнове*. Какая сила! И как радостно — все-таки радостно за них и стыдно за себя.
Напишите, к кому писать о том, чтоб их перевели?* От кого зависит? Одно остается, сидя за кофеем, который мне подают и готовят, писать, писать. Какая гадость! Как бы хотелось набраться этих святых вшей. И сколько таких вшивых учителей, и сколько сейчас готовится.
Спасибо, что пишете.
Л. Толстой.
Где я сказал еще эту глупость о том, что в тюрьмах хорошо живется?*
307. В. Г. Черткову
1910 г. Октября 6. Ясная Поляна.
Получил ваше письмо, милый, дорогой друг, и, как мне ни грустно то, что я не общаюсь с вами непосредственно, мне хорошо, особенно после моей болезни или, скорее, припадка*. Сашин отъезд, приезд* и влияние Сергея и Тани*, и теперь моя болезнь имели благотворное влияние на Софью Андреевну, и она мне жалка и жалка. Она больна и все другое, но нельзя не жалеть ее и [не] быть к ней снисходительным. И об этом я очень, очень прошу вас ради нашей дружбы, которую ничто изменить не может, потому что вы слишком много сделали и делаете для того, что нам обоим одинаково дорого, и я не могу не помнить этого. Внешние условия могут разделить нас, но то, что мы — позволяю себе говорить за вас — друг для друга, никем и ничем не может быть ослаблено.
Я только как практический совет в данном случае говорю — будьте снисходительны. С ней нельзя ни считаться, ни логически рассуждать. Все это говорю к тому, что если возникнет — в чем я уверен — [возможность] прежних естественных отношений, то не ставьте преград тому, чего мне так хочется.
Ну, до следующего письма или свидания*. Мое здоровье лучше. Только слабость. А что ваше? Напишите.
Скажите дорогой Гале, что благодарю ее за письмо*. Напишу ей после*.
Я и к ней обращаю ту же просьбу о снисхождении.
Л. Т.
308. Т. Л. Сухотиной
1910 г. Октября 12. Ясная Поляна.
Вот и пишу тебе, милая Танечка. И так совесть мучает, что не написал до сих пор. Хорошо ли у вас дома? Надеюсь, что хорошо. А у нас не похвалюсь: все так же тяжело. Особенного нет, но каждый день упреки, слезы. Вчера и нынче было особенно худо. Сейчас 12-го и 12-й час ночи. Только что были разговоры с упреками о каком-то завещании Черткову, о котором она откуда-то, как говорит, узнала*. Я молчал, и так разошлись. Нынче же утром думал о том, что объявлю, что уезжаю в Кочеты, и уеду. Но потом раздумал. Да, странно, вы, любящие меня, должны желать, чтобы я не приезжал к вам. Надеюсь, что и не приеду. Остальное все хорошо. Хотя не похвалюсь работой*. Да и тем лучше. Довольно уже я намарал бумаги. Из посетителей был на днях приятный мне Наживин. Жду Ивана Ивановича*. Сейчас прервала меня Софья Андреевна, требуя, чтоб я прочел выписки из моих дневников, когда я был влюблен в нее. И опять слезы и сейчас опять пришла, и опять слезы и просьбы не писать тебе о ней. Привет Мише, Танечке и всем вашим. Отец Л. Т.
(12 октября 1910).
309. Леону де рони
<перевод с французского>
1910 г. Октября 16. Ясная Поляна.
Рони
Я вам буду очень обязан за сообщения, которые вы намереваетесь мне сделать по вопросу о трудах и программе всемирного союза, цель которого не может не интересовать меня*.
Примите, дорогой собрат, уверение в моем расположении и совершенном уважении.
Л. Т.
16 октября 10.
310. В. Г. Черткову
1910 г. Октября 17. Ясная Поляна.
Хочется, милый
