друг, по душе поговорить с вами. Никому так, как вам, не могу так легко высказать, — знаю, что никто так не поймет, как бы неясно, недосказанно ни было то, что хочу сказать.
Вчера был очень серьезный день. Подробности фактические вам расскажут, но мне хочется рассказать свое — внутреннее.
Жалею и жалею ее и радуюсь, что временами без усилия люблю ее. Так было вчера ночью, когда она пришла покаянная и начала заботиться о том, чтобы согреть мою комнату и, несмотря на измученность и слабость, толкала ставеньки, заставляла окна, возилась, хлопотала о моем*…телесном покое. Что ж делать, если есть люди, для которых (и то, я думаю, до времени) недоступна реальность духовной жизни. Я вчера с вечера почти собирался уехать в Кочеты, но теперь рад, что не уехал*. Я нынче телесно чувствую себя слабым, но на душе очень хорошо. И от этого-то мне и хочется высказать вам, что я думаю, а главное, чувствую. Я мало думал до вчерашнего дня о своих припадках, даже совсем не думал, но вчера я ясно, живо представил себе, как я умру в один из таких припадков. И понял то, что, несмотря на то, что такая смерть в телесном смысле, совершенно без страданий телесных, очень хороша, она в духовном смысле лишает меня тех дорогих минут умирания, которые могут быть так прекрасны. И это привело меня к мысли о том, что если я лишен по времени этих последних сознательных минут, то ведь в моей власти распространить их на все часы, дни, может быть, месяцы, годы (едва ли), которые предшествуют моей смерти, могу относиться к этим дням, месяцам, так же серьезно, торжественно (не по внешности, а по внутреннему сознанию), как бы я относился к последним минутам сознательно наступившей смерти. И вот эта-то мысль, даже чувство, которое я испытал вчера и испытываю нынче и буду стараться удержать до смерти, меня особенно радует, и вам-то мне и хочется передать ее. В сущности, это все очень старо, но мне открылось с новой стороны.
Это же чувство и освещает мне мой путь в моем положении и из того, что было и могло бы быть тяжело, делает радость.
Не хочу писать о делах — после.
А вы также открывайте мне свою душу.
Не хочу говорить вам: прощайте, потому что знаю, что вы не хотите даже видеть того, за что бы надо было меня прощать, а говорю всегда одно, что чувствую: благодарю за вашу любовь.
Это я позволил себе так рассентиментальничаться, а вы не следуйте моему примеру.
Жаль мне только, что Галю до сих пор не удалось видеть. Вот ее прошу простить. И она, вероятно, исполнит мою просьбу*.
311. Письмо в редакцию
<неотправленное>
1910 г. Октября 22. Ясная Поляна.
М. г., ввиду возобновляемых от времени до времени проектов и предложений о покупке теми или иными издателями права на издание моих сочинений считаю необходимым печатно заявить, что никакие права на издание моих сочинений не подлежат продаже.
Временное распоряжение изданием моих произведений, напечатанных до 1881 года (за исключением тех из них, которые я отдал или могу еще отдать во всеобщее пользование) было мною предоставлено лично моей жене, Софье Андреевне Толстой, — без права передачи этого уполномочия в третьи руки.
Все же написанное мною после 1-го января 1881 года (или же написанное и раньше, но не изданное до этого срока), насколько оно подлежит изданию, предоставлено, как я уже неоднократно заявлял в печати, во всеобщее пользование, то есть после первого появления в печати этого материала у тех или других, по моему усмотрению, издателей, кто угодно в России и за границей имеет право свободно и безвозмездно перепечатывать и переводить эти произведения, не спрашивая ни у кого специального для этого разрешения.
Таким образом, предложения о покупке исключительного, постоянного ли, или временного, права на издание каких бы то ни было моих писаний, все равно напечатанных уже, или еще не напечатанных и появились ли они в свет раньше или позже 1881 года, являются плодом совершенного недоразумения, так как на это не было и нет моего согласия*.
312. А. К. Чертковой
1910 г. Октября 23. Ясная Поляна.
Благодарствуйте, милый друг Галя, за письмо Гусева*. Сейчас прочел и порадовался. Какая умница! Да что ум, какое сердце! Я всегда, во всех письмах его чувствую это сердце. Случилось странное совпадение. Я, — все забывши, — хотел вспомнить и у забытого Достоевского и взял читать «Братьев Карамазовых» (мне сказали, что это очень хорошо). Начал читать и не могу побороть отвращение к антихудожественности, легкомыслию, кривлянию и неподобающему отношению к важным предметам*. И вот Николай Николаевич пишет то, что мне все объясняет.
Вы не можете себе представить, как хорошо для души все забыть, как я забыл. Дай бог вам узнать это благо забвения. Как радостно, пользуясь тем, что сделано в прошедшем, но не помня его, всю силу жизни перенести в настоящее.
Поздравляю вас и Диму с прибавкой года. Дай бог вам обоим узнать радость старости. Благодарю вас [за] любовь и снисхождение ко мне, в которых очень нуждаюсь.
23 октября утром.
313. И. И. Горбунову-Посадову
1910 г. Октября 24. Ясная Поляна.
Горбунову.
24 октября 10 года. Ясная Поляна.
Иван Иванович,
Получил листовки*, высланные вами Саше, и очень заинтересовался ими. Разобрал их на четыре сорта: самые хорошие, хорошие, посредственные и плохие. Вышло почти что поровну. И вот мне хочется заменить плохие и отчасти посредственные книгами безразличными, только не безнравственными и вредными, но самыми разнообразными, которые чередовались бы с книгами остальными, одного определенного направления. Однообразие это, я думаю, тяжело и действует обратно той цели, с которой они распространяются, вызывая скуку, в особенности если книги с нравственными целями не совсем хорошие. Книги эти я бы заменил, во-первых, простыми, веселыми, без всякого замысла рассказами, даже сборниками смешных, веселых, невинных анекдотов. Второе — практическими руководствами земледелия, садоводства, огородничества. Третий отдел — выбрал бы самые лучшие стихотворения: Пушкина, Тютчева, Лермонтова, даже Державина. Если мания стихотворства так распространена, то пускай, по крайней мере, они имеют образец совершенства в этом роде. Об этом еще придется подумать. Вы же с своей стороны выскажите ваше мнение.
Лев Толстой.
314. М. П. Новикову
1910 г. Октября 24. Ясная Поляна.
Новикову.
24 октября 10 года, Ясная Поляна.
Михаил Петрович,
В связи с тем, что я говорил вам перед вашим уходом*, обращаюсь к вам еще с следующей просьбой: если бы действительно случилось то, чтобы я приехал к вам, то не могли ли бы вы найти мне у вас в деревне хотя бы самую маленькую, но отдельную и теплую хату, так что вас с семьей я бы стеснял самое короткое время. Еще сообщаю вам то, что если бы мне пришлось телеграфировать вам, то я телеграфировал бы вам не от своего имени, а от Т. Николаева.
Буду ждать вашего ответа*, дружески жму руку.
Лев Толстой.
Имейте в виду, что все это должно быть известно только вам одним.
Л. Т.
315. В. Г. Черткову
1910 г. Октября 26. Ясная Поляна.
Нынче в первый раз почувствовал с особенной ясностью — до грусти — как мне недостает вас.
Есть целая область мыслей, чувств, которыми я ни с кем иным не могу так естественно [делиться],— зная, что я вполне понят, — как с вами. Нынче было несколько таких мыслей-чувств. Одна из них о том (я нынче во сне испытал толчок сердца, который разбудил меня, и, проснувшись, вспомнил длинный сон, как я шел под гору, держался за ветки и все-таки поскользнулся и упал, — то есть проснулся. Все сновидение, казавшееся прошедшим, возникло мгновенно), так одна мысль о том, что в минуту смерти будет этот, подобный толчку сердца в сонном состоянии, момент вневременный, и вся жизнь будет этим ретроспективным сновидением. Теперь же ты в самом разгаре этого ретроспективного сновидения. Иногда мне это кажется верным, а иногда чепухой.
Вторая мысль-чувство это опять-таки нынче виденное мною, уже третье в эти последние два месяца, художественное, прелестное нынешнее, художественное сновидение. Постараюсь записать его и предшествующие хотя бы в виде конспектов*.
Третье, это уже не столько мысль, сколько чувство, и дурное чувство — желание перемены своего положения. Я чувствую что-то недолжное, постыдное в своем положении и иногда смотрю на него — как и должно — как на благо, а иногда противлюсь, возмущаюсь.
Саша сказала вам про мой план, который иногда в слабые минуты обдумываю*. Сделайте, чтобы слова Саши об этом и мое теперь о них упоминание было бы comme no avenu*.
Очень вы мне недостаете. На бумаге всего не расскажешь. Ну хоть что-нибудь. Я пишу вам о себе. Пишите и вы о себе и как попало. Как вы поймете меня с намека, так и я вас. Ну, до свиданья.
Если что-нибудь предприму*, то, разумеется, извещу вас. Даже, может быть, потребую от вас помощи.
Л. Т.
316. С. А. Толстой
1910 г. Октября 28. Ясная Поляна.
Отъезд мой огорчит тебя*. Сожалею об этом, но пойми и поверь, что я не мог поступить иначе. Положение мое в доме становится, стало невыносимым. Кроме всего другого, я не могу более жить в тех условиях роскоши, в которых жил, и делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста: уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши последние дни своей жизни.
Пожалуйста, пойми это и не езди за мной, если и узнаешь, где я. Такой твой приезд только ухудшит твое и мое положение, но не изменит моего решения. Благодарю тебя за твою честную 48-летнюю жизнь со мной и прошу простить меня во всем, чем я был виноват перед тобой, так же как и я от всей души прощаю тебя во всем том, чем ты могла быть виновата передо мной. Советую тебе помириться с тем новым положением, в которое ставит тебя мой отъезд, и не иметь против меня недоброго чувства. Если захочешь что сообщить мне, передай Саше, она будет знать, где я, и перешлет мне, что нужно; сказать же о том, где я, она не может, потому что я взял с нее обещание не говорить этого никому*.
Лев Толстой.
28 октября.
Собрать вещи и рукописи мои и переслать мне я поручил Саше.
Л. Т.
317. А. Л. Толстой
1910 г. Октября 28. Щекино. Щекино, 6 ч. утра, 28 октября 1910 г.
Доехали хорошо. Поедем, вероятно, в Оптину*. Письма мои читай. Черткову скажи, что если в продолжение недели, до 4 числа, не будет от меня отмены, то пусть пошлет заявление в газеты*. Пожалуйста, голубушка, как только узнаешь, где я, а
