Колю*. Так и надо, так и надо. Недавно записал себе в дневник, что, перебирая свою длинную жизнь, как острова выдаются те места, где вся жизнь была направлена на служение другим. Началось это с моего первого школьного учительства и потом было несколько раз и хорошие острова и полуострова*. В твоей короткой жизни уже были эти острова, и потому ты всегда к ним будешь примеривать свою жизнь. То, что ты противуполагаешь семью, желание иметь детей жизни служения, это несправедливо. Надо соединить, подчинив, или стараясь подчинить, сколько можно, семью служению. Посылаю тебе письмо Евгения Ивановича из Ялты об этом самом, посылаю потому, что получил его одновременно с твоим*. Жалко, что ты не приедешь, да теперь уж не к чему. Я очень занят современностью, кажется, что в ней есть и вечное. Успокоюсь, когда приеду к вам, на что надеюсь и чего желаю. Здоровье все нехорошо, все боли в мускулах: руки, ноги, шея и вроде лихорадочного состояния. Очень неприятно это, потому что мешает поездке к вам, а хочется, ужасно хочется видеть тебя и Сережу*, особенно теперь. Очень уж мы с ним близки к большому путешествию*.
Здесь мне хорошо по тому, как люди добры ко мне. Написал я письмо «Царю и его помощникам»*, которое вы, верно, знаете, а потом письма, которые я получал по случаю отлучения, вызвали меня на то, чтобы ответить Синоду* и этим письмам*. Этот ответ Жюли* пошлет вам. Он переписывается.
Письмо мама очень хорошо подействовало на нее*. Ничего нельзя предвидеть. У нас, мужчин, мысль влияет на поступки, а у женщин, особенно женских женщин, поступки влияют на мысль. Она теперь иначе судит и иначе принимает многие суждения. Вчера получил напечатанное в французской газете письмо Жози Дидрихса к Победоносцеву*. Очень сильное, резкое и умное письмо. Сообщим при случае. Прощайте, целую вас вместе с пироговскими*.
Л. Т.
29. Комитету Союза взаимопомощи русских писателей
1901 г. Апреля начало. Москва.
В комитет Союза русских писателей
С искренним сочувствием узнали мы о протесте петербургских писателей против зверских поступков полиции 4 марта и о последовавшем от Союза русских писателей заявлении. Заявление это повлекло за собой закрытие Союза*. Мы думаем, что закрытие это будет скорее полезно, чем вредно для тех целей, которые дороги русским писателям. Закрытием Союза администрация признала себя виновною и, не будучи в состоянии оправдать свои незаконные поступки, совершает еще новый акт насилия, тем самым еще более ослабляя свое и усиливая нравственное влияние борющегося с ней общества. И потому мы от всей души благодарим вас за то, что вы сделали, и надеемся, что деятельность ваша, несмотря на насильственное закрытие Союза, не ослабнет, а окрепнет и продолжится в том же направлении свободы и просвещения, в котором она всегда проявлялась среди лучших русских писателей.
Лев Толстой [и другие].
30. В. Г. Черткову
1901 г. Апреля 12? Москва.
Посылаю вам, любезный друг, доставленные мне сведения о событии 4-го марта*. Может быть, вы найдете нужным воспользоваться ими. Если да, то я могу засвидетельствовать добросовестность лиц 1-го, 7-го и 8-го показаний*. Впрочем, как эти, так и все остальные говорят сами за себя. Одно могу сказать от себя, что явление это — доведение русских людей: городовых, казаков и солдат, до такого зверского состояния, в котором они совершают дела, противные и их характеру, и их религиозным верованиям, очень важно, и нельзя [не] достаточно серьезно отнестись к нему, стараться исследовать, оглашать и понять его причины.
Л. Толстой.
31. П. Д. Святополк-Мирскому
1901 г. Мая 6. Москва.
Ваше сиятельство,
Ко мне обратились жена* и друзья А. М. Пешкова (Горького), прося меня ходатайствовать, перед кем я могу и найду возможным, о том, чтобы его, больного, чахоточного, не убивали до суда и без суда содержанием в ужасном, как мне говорят, по антигигиеническим условиям нижегородском остроге*. Я лично знаю и люблю Горького не только как даровитого, ценимого и в Европе писателя, но и как умного, доброго и симпатичного человека. Хотя я и не имею удовольствия лично знать вас, мне почему-то кажется, что вы примете участие в судьбе Горького и его семьи и поможете им, насколько это в вашей власти.
Пожалуйста, не обманите моих ожиданий и примите уверения в совершенном уважении и преданности, с которыми имею честь быть вашим покорным слугою
Лев Толстой.
1901. 6 мая.
32. Принцу П. А. Ольденбургскому
1901 г. Мая 6. Москва.
Ваше высочество,
Тот самый писатель Горький (настоящее имя его Алексей Максимович Пешков), о котором мы в прошлом году говорили с вами* и писания которого вам особенно нравились, находится теперь в ужасном положении: он вырван из семьи, от находящейся в последней степени беременности жены, и, больной туберкулезом легких, посажен без суда в нижегородский, ужасный по своим антигигиеническим условиям, острог.
Его жена и друзья, зная, что я его люблю и как человека и как писателя, обратились ко мне, чтобы я, как могу, помог его и их горю, а я обращаюсь к вам с твердой надеждой, что вы сделаете, что можете, чтобы избавить его и его семью от того ужасного положения, в котором они находятся.
Я уверен, что вы не упустите случая сделать доброе дело*.
С совершенным уважением и преданностью
вашего высочества покорный слуга
Лев Толстой.
6 мая 1901.
* 33. В тульскую городскую больницу
1901 г. Июня 11. Ясная Поляна.
Горбатый мальчик, спрыгнув с поезда на станции Козловка, приполз ко мне с страшно разбитым коленом. Надеюсь, что Тульская больница не откажется принять его. Прошу передать мое почтение и просьбу А. М. Рудневу*.
Лев Толстой.
1901, 11 июня.
34. А. С. Суворину
1901 г. Июня 22. Ясная Поляна.
Дорогой Алексей Сергеевич,
Письмо это вам передаст мой молодой друг — в настоящем смысле этого слова — H. H. Ге, сын моего покойного друга и великого художника Ге, которого вы, верно, знали. Смерть Солдатенкова затормозила издание полного собрания произведений Ге, уже начатого. Колечка Ге, как я привык звать его в отличие от отца, расскажет вам, в чем дело, а мне думается, что вы, о чем я очень прошу вас, не откажетесь помочь делу*. Очень благодарю вас за напечатание прекрасной статьи Трегубова* и очень сожалею, что вы не исполнили вашего намерения, о котором мне говорил Лева*,— заехать к нам. Сделайте это на обратном пути; очень буду рад.
Желаю вам и вашей жене, которой прошу передать мой привет, здоровья и, главное, душевного спокойствия.
Лев Толстой.
22 июня 1901.
Ясная Поляна.
35. Л. А. Сулержицкому
1901 г. Июня 28. Ясная Поляна.
Я болен сейчас*, милый Суллер, но все-таки не могу пропустить без приписки*. Хорошо вы живете, как мне рассказал Павел Александрович*. Вы всегда найдете оригинальный образ жизни и хороший*. А я, как ни слаб телом, духом очень спокоен и радостен. Целую вас.
Л. Толстой.
36. А. М. Эндаурову
1901 г. Августа 1. Ясная Поляна.
Г-ну А. Эндаурову.
Я получил ваш прекрасный подарок, в котором особенно дорога мне надпись, и прошу вас передать мою живейшую благодарность всем подписавшимся*.
Лев Толстой.
1 августа 1901.
37. Г. С. Шопову
1901 г. Августа 10. Ясная Поляна.
Письмо ваше я получил уже давно* и очень был рад и благодарен вам за него, но не отвечал по нездоровью и множеству дел. Пожалуйста, продолжайте извещать меня о своем положении*. Как вы переносите заключение? Строго ли оно? Допускают ли к вам посетителей, дают ли книги? Еще известите меня о своем семейном положении. Есть ли у вас родители? Кто родные и как они относятся к вашему поступку? Не могу ли я чем-нибудь быть полезен вам? Если есть возможность, то переводите мне свои письма по-русски, а если нельзя, то пишите как можно разборчивее, чтобы можно было прочесть каждую букву. Тогда я добираюсь до смысла. Может быть, вам также трудно читать мои письма, но я думаю, что вы должны лучше понимать по-русски, чем мы по-болгарски. То, что судят вас не за причину отказа, а за неисполнение военных приказаний — это они всегда делают. Им больше делать нечего. И я истинно жалею их. И вы, находящийся в их власти и лишенный ими свободы, все-таки должны сожалеть об них. Они чувствуют, что против них истина и бог, и цепляются за все, чтобы спастись, но дни их сочтены. И та страшная революция, которую вы производите, не разбивая бастилию, а сидя в тюрьме, разрушает и разрушит все теперешнее безбожное устройство жизни и даст возможность основаться новому. Я все свои последние силы употребляю на то, чтобы служить в этом богу, и, если можно вам доставить, я бы рад был переслать вам то, что я писал об этом*.
Братски целую вас.
Лев Толстой.
10 августа 1901.
38. А. Л. Толстому
1901 г. Августа 22–23? Ясная Поляна.
Вчера, проснувшись, я опять стал думать о тебе, Андрюша, и решил, что непременно переговорю с тобой и выскажу тебе все то, что не только думаю про тебя и что чувствую, но и все то, что мы все в один голос говорим про тебя. Думаю, что, если тебе и неприятно будет услышать это, тебе будет полезно. Пожалуйста, Андрюша, выслушай, то есть прочти, что я имею сказать, внимательно и, главное, на минуту перенесись в меня и пойми, что мною руководит только желание тебе добра и что я пишу только потому, что в этом моя обязанность и что я, по всем вероятиям, скоро умру, и будет нехорошо, если умру, не высказав тебе того, что считаю нужным. Так вот вчера я, как встал, пошел наверх в библиотеку — тебя не было, — чтобы поговорить с тобой, но как вошел на лестницу, так услыхал этот дурацкий писк и крик граммофона — средство праздно и скверно убивать время, — и так стало противно в сравнении с тем серьезным и добрым чувством, с которым я шел, что я ушел вниз, надеясь, что ты сойдешь вниз проститься. Но ты пришел вниз вместе с Ольгой*, и мне при ней не хотелось говорить. Так и осталось. Но в душе у меня набралась такая потребность высказать тебе, что думаю о твоей жизни, что вот пишу.
Дело в том, что уж давно твой образ жизни, твой тон, твои роскошные праздные привычки, твои отношения с женой, твои знакомства, твое, невоздержание в вине — все это очень нехорошо и все это идет хуже и хуже. Не говоря уж про этот дурацкий граммофон, занятие самого дурного вкуса, вчера твое обращение с Ольгой, как с какой-то девчонкой или рабой, в котором ты не стеснялся, при всех, было для всех мучительно. Всем было больно и неловко, но все делали из приличия и
