А не читали, так и не говорите». И надо торопиться прочесть. А их горы. И эта поспешность и набивание головы современностью, пошлой, запутанной, исключает всякую возможность серьезного, истинного, нужного знания. А как, казалось бы, ясна ошибка. У нас есть результаты мыслей величайших мыслителей, выделившихся в продолжение тысячелетий из миллиардов и миллиардов людей, и эти результаты мышления этих великих людей просеяны через решето и сито времени. Отброшено все посредственное, осталось одно самобытное, глубокое, нужное; остались веды, Зороастр, Будда, Лаодзе, Конфуций, Ментце, Христос, Магомет, Сократ, Марк Аврелий, Эпиктет, и новые: Руссо, Паскаль, Кант, Шопенгауэр и еще многие. И люди, следящие за современностью, ничего не знают этого, а следят и набивают себе голову мякиной, сором, который весь отсеется и от которого ничего не останется. […]
24 октября. Вечер вчерашний прошел праздно. […] Читал Горького*. Ни то, ни се. Прошел по саду. Тяжелое впечатление от черкеса получил, и Ольга. И мне тяжело было стало. Одно хорошо было нынче: это поразительно ясное сознание своего ничтожества всячески: и временно, и умственно, и, в особенности, нравственно. Очень хорошо, и не только не ослабляет мою веру, но усиливает ее. В общем же успокаивает, — хорошо. […]
25 октября. Вечер вчера читал «Мещане» Горького. Ничтожно. Сегодня встал столь же слабый. Пошел гулять, насилу хожу. Читал «На каждый день», маленькие книжечки «Посредника» и письма. Ни за что не брался — так слаб. Но на душе хорошо. Приехал Цингер, и я с ним говорил о науке вообще и о физике, потом читал о физике в Брокгаузе и нашел подтверждение своих мыслей о пустяшности «науки» и физики с своими гипотезами эфира, атомов, молекул. Иду обедать. Не скажу, чтобы было лучше.
Основание всей физики (как и других естественных наук) только одно — это изучение законов познавания предметов посредством внешних чувств. Основное чувство — осязание, подразделенное на виды его: зрение, слух, обоняние, вкус. Первые два разработаны. Об остальных и речи нет.
То, что должно бы быть основою всех знаний, если не единственным предметом знания — учение нравственности — стало для некоторых не лишенным интереса предметом, для большинства «образованных» — ненужной фантазией отсталых, необразованных людей.
26 октября. Не спал до 3-х, и было тоскливо, но я не отдавался вполне. Проснулся поздно. Вернулась Софья Андреевна. Я рад ей, но очень возбуждена. Вчера нашел письмо Леонида Семенова. Нынче ходил бодрее. Написал письма Леониду, Кони, Толстому, Наживину. Приехал Страхов. Ничего не делал утром. Хорошее письмо Черткова. Он говорит мне яснее то, что я сам думал. Разговор с Страховым был тяжел по требованиям Черткова, потому что надо иметь дело с правительством. Кажется, решу все самым простым и естественным способом — Саша. Хочу и прежние, до 82*. Ездил верхом с милым Душаном. Потом молодой человек, медленно мыслит, но разумно. Хочется еще поговорить с Гусаровым. Не мог заснуть. Слаб, но лучше. Иду обедать.
Вечер. Еще разговор с Страховым. Я согласился. Но жалею, что не сказал, что мне все это очень тяжело, и лучшее — неделание.
27 октября. Здоровье не худо. Ходил. Ничего не записал. С особенной впечатлительностью читал «Круг чтения». Два хороших письма. Пришел Л. Семенов с крестьянином. Совсем опростился. И я не могу не радоваться на него, но не могу и не бояться. Нет ясности, простоты. Но я рад ему и люблю его. Ездил с Душаном в Телятинки. Говорил с Гусаровым очень хорошо. Дома — как всегда, и Саша чувствует, что не то. Что-то выйдет?
Одно хотел записать, это — мое ясное сознание своего ничтожества во всех отношениях.
1 ноября. Никак не думал, что два дня пропустил. Вчера вернулся Леонид. Очень трогает он меня своей серьезной религиозностью. Я чувствую, что он молится почти всякую минуту. Ничего не писал. Приехала Зося Стахович. Писем немного ответил и читал Рамакришна*. Слабо. Вечером почти простился с Леонидом. Третьего дня почти то же, или забыл. Михаил Сергеевич чужд. Да, к обеду приехал Сережа, тоже, к несчастью, чужд. Сегодня приехали Гольденвейзер и Страхов, привезли от Черткова бумаги. Я все переделал*. Довольно скучно. Простился с милым Леонидом и писал и читал письма.
Забыл, третьего дня была очень интересна поездка в волостной суд. Встретился там с Василием Морозовым, Тарасом. Говорил с ними серьезно. […]
2 ноября. Спал хорошо, а все слаб. Кажется, что я отписался (художественной работы). Нет сосредоточения на одном. А многое хочется. Вчера ничего, кроме писем, не делал. Довольно легкомысленно беседовал за столом. Вечером с Булыгиным, Страховым, Гольденвейзером приятно. Нынче тоже писал письма и читал «Ужасы христианской цивилизации»*. Не так хорошо, как я ожидал, — узко. Но как форма превосходно. […]
4 ноября. Пропустил вчерашний день. Вчера ничего не работал, читал и отмечал в ней места в книге Ламы. Очень сильно. Попытался писать предисловие — не пошло. На душе весь день было умиленно грустно хорошо, — как ни странно это сказать — радостно.
Вечером 2 ноября очень важное. Я сказал про то, что Чертков, если я приеду в Крекшино, обещает устроить так переезд через Москву, что меня не увидят. Софья Андреевна вдруг вышла из себя. Очень было тяжело. Я, слава богу, удержался в добре. […]
[…] 3) Часто в письмах спрашивают у меня: хорошо ли, нужно ли жениться, выходить замуж. Думаю, что такой ответ ясно выразит то, что я думаю и чувствую по этому вопросу:
Всегда лучше воздержаться, если можешь, — уничтожить в себе пол, если можешь, то есть быть ни мужчиной, ни женщиной, а человеком. Это первое. Если же не в силах и не можешь видеть мужчина в женщинах — сестер, а женщина в мужчинах — братьев, если половое чувство нарушает главное дело жизни — братское, равно духовное, любовное отношение ко всем людям, то женись, сойдясь неразрывно, на всю жизнь с одним или одною, разумеется, стараясь найти в том или той, с кем сходишься, наибольшее согласие с своим жизнепониманием, и, вступая в такое половое общение, знай, что ты этим общением берешь на себя обязательство растить и воспитывать детей, — естественное, оправдывающее последствие брака.
5 ноября. Вчера ездил с Зосей верхом. Вечер читал книги об индусской вере. Одна превосходная книга о смысле жизни*.
[…] Написал впечатление отправляемых рекрутов — слабо*. Несколько приятных писем, отвечал, ездил с Душаном, морозно, снежно. Спал, и после сна исчезло радостное настроение. […]
[7 ноября. ] Не только 6-е, но и 7-е — нынче.
Вчера утром получил прекрасное письмо от Полилова о Генри Джордже и отвечал ему* и еще что-то приятное, — педагогика Толстого по-болгарски*. Поправлял «Рекрутов». Вышло порядочно. Вечер тоже занимался поправками письма Полилову и «Рекрутами». […]
9, 10 ноября. […] Вчера, 9-го. Ходил по саду, потом очень много относительно писал «Сон» и письма. «Сон» может быть не дурен. Приятно с домашними, спокойно, любовно. Все интерес к мнению людей не могу победить. Ездил с Душаном в Телятинки. Говорил с Алексеем об убийстве человека*. Менее интересно, чем ожидал. Сон, обед, чтение Горького. Сегодня проснулся в 6-м часу и много хорошо думал и оттого ничего не писал. И не дотрогиваюсь до бумаги. Только письма. Теперь позавтракал, еду к Марье Александровне.
[…] Хорошо ездил. Приятно у Марьи Александровны. Дома вечер кончил читать Горького. Все воображаемые и неестественные, огромные героические чувства и фальшь. Но талант большой. И у него, и у Андреева нечего сказать. Им бы надо писать стихи или то, что и выбрал Андреев, — драмы. В стихах спасет допускаемая неясность, а в драме обстановка и актеры. То же было у Чехова, но у него есть комизм.
Вечером было неприятно, и я напрасно не высказался о «Кавказском пленнике» и «Поликушке», чтобы отдать их в общую пользу.
11 ноября. Спал хорошо до 5, потом бессонница, к утру заснул. Прекрасно гулял. Но работы нет. Думаю о статье о безработных с предложением учредить помощь им*. Хорошо бы. Но нынче ничего не мог писать. Только кое-какие письма ответил. […]
[17 ноября. ] Был жив, но очень был слаб. Прочел и ответил несколько писем. Были интересные. Ездил к Марье Александровне с Сашей. Было очень приятно. Вечером почувствовал себя дурно, проспал обед, до 10-го часа. И потом дурно себя чувствовал. Был Булыгин, я так ослабел, что забыл про его сыновей, забыл, сколько им лет. Ночь спал тяжело. Еще вчера было так тоскливо просыпаться и начинать день, что я записал где-то: неужели опять жить!
Сегодня 17 ноября. Очень был слаб, лежал в постели до 12-ти. Встал, читал письма, журнал теософии, газету, как всегда, «На каждый день» в 3-х изданиях. Утром же записал № в «Детскую мудрость» не совсем хорошо. И начал писать о правительстве. Не кончил, но думаю дописать*. Поел немного. Теперь свежее. Теперь 8-й час. Софья Андреевна едет в Москву.
[18 ноября. ] Жив. И даже очень хорошо себя чувствую. Однако утром ничего не писал, кроме просмотра и исправления «Детской мудрости» да нескольких писем.
[…] Приходил телятинский крестьянин. Его сына отдали в солдаты и судят за то, что он сказал, что иконы — доски. Очень много хочется писать, да разбрасываюсь. Ну да что могу. Хочу не для себя (в лучшее время). Да, какое чудное сознание проходящего через меня и составляющего мое «Я» духовного начала, которое я могу сознавать собою. […] Да, получил ругательное письмо при статье Меньшикова: старый фигляр. И к стыду моему, это огорчило меня. Но хорошо, поправился.
[19 ноября. ] Жив. Мало спал, но приятно возбужден. Но опять совсем ничего не работал. Во-первых, получил двадцать восемь писем, во-вторых, пришел проститься милый Гусаров, и в-третьих, ночью еще записал о сознании и переправлял. Получил второе и третье письмо с осуждением за статью о науке, и все от одинакового типа людей: людей, «верующих» в науку, как в религию, поставивших себе идеалом достижение этой науки, достигших известной степени ее обладания, и вдруг… неверующий позволяет себе отрицать эту единственную святыню. Кроме того, это все люди партий. Тут на сцене и то, что это на руку «Союзу русского народа», и что это против программы и т. п.*.
[…]
20-го ноября. Приехали музыканты. Я жалел, что пригласил их. Очень уж это все искусственно. Даже утонченно искусственное возвращение к старому. Все французы, очень милые, льстивые, и Гольденвейзер. Музыка очень физически волнует. Смешно заботился о французском языке. Читал и писал письма и ничего, кажется, не работал. Ездил с Гольденвейзером верхом. Обед, опять музыка.
Сегодня 21 ноября. Видел во
