ссоры, то они всегда к Аксенову приходили судиться.
Из дому никто не писал писем Аксенову, и он не знал, живы ли его жена и дети.
Привели раз на каторгу новых колодников. Вечером все старые колодники собрались вокруг новых и стали их расспрашивать, кто из какого города или деревни и кто за какие дела. Аксенов тоже подсел на нары подле новых и, потупившись, слушал, кто что рассказывал. Один из новых колодников был высокий, здоровый старик лет 60-ти, с седой стриженой бородой. Он рассказывал, за что его взяли. Он говорил:
– Так, братцы, ни за что сюда попал. У ямщика лошадь отвязал от саней. Поймали, говорят: украл. А я говорю: я только доехать скорей хотел, – я лошадь пустил. Да и ямщик мне приятель. Порядок, я говорю? – Нет, говорят, украл. А того не знают, что и где украл. Были дела, давно бы следовало сюда попасть, да не могли уличить, а теперь не по закону сюда загнали. Да врешь, – бывал в Сибири, да недолго гащивал…
– А ты откуда будешь? – спросил один из колодников.
– А мы из города Владимира, тамошние мещане. Звать Макаром, а величают Семеновичем.
Аксенов поднял голову и спросил:
– А что, не слыхал ли, Семеныч, во Владимире-городе про Аксеновых-купцов? Живы ли?
– Как не слыхать! Богатые купцы, даром что отец в Сибири. Такой же, видно, как и мы, грешные. А ты сам, дедушка, за какие дела?
Аксенов не любил говорить про свое несчастье; он вздохнул и сказал:
– По грехам своим двадцать шестой год нахожусь в каторжной работе.
Макар Семенов сказал:
– А по каким же таким грехам?
Аксенов сказал: «Стало быть, стоило того», и не хотел больше рассказывать, но другие острожные товарищи рассказали новому, как Аксенов попал в Сибирь. Они рассказали, как на дороге кто-то убил купца и подсунул Аксенову ножик и как за это его понапрасну засудили.
Когда Макар Семенов услыхал это, он взглянул на Аксенова, хлопнул себя руками по коленам и сказал:
– Ну, чудо! Вот чудо-то! Постарел же ты, дедушка!
Его стали спрашивать, чему он удивлялся и где он видел Аксенова; но Макар Семенов не отвечал, он только сказал:
– Чудеса, ребята, где свидеться пришлось!
И с этих слов пришло Аксенову в мысли, что не знает ли этот человек про то, кто убил купца. Он сказал:
– Или ты слыхал, Семеныч, прежде про это дело, или видал меня прежде?
– Как не слыхать! Земля слухом полнится. Да давно уж дело было: что и слыхал, то забыл, – сказал Макар Семенов.
– Может, слыхал, кто купца убил? – спросил Аксенов.
Макар Семенов засмеялся и сказал:
– Да, видно, тот убил, у кого ножик в мешке нашелся. Если кто и подсунул тебе ножик, не пойман – не вор. Да и как же тебе ножик в мешок сунуть? Ведь он у тебя в головах стоял? Ты бы услыхал.
Как только Аксенов услыхал эти слова, он подумал, что этот самый человек убил купца. Он встал и отошел прочь. Всю эту ночь Аксенов не мог заснуть. Нашла на него скука, и стало ему представляться: то представлялась ему его жена такою, какою она была, когда провожала его в последний раз на ярмарку. Так и видел он ее как живую, и видел ее лицо и глаза, и слышал, как она говорила ему и смеялась. Потом представлялись ему дети, такие, какие они были тогда, – маленькие, один в шубке, другой у груди. И себя он вспоминал, каким он был тогда – веселым, молодым; вспоминал, как он сидел на крылечке на постоялом дворе, где его взяли, и играл на гитаре, и как у него на душе весело было тогда. И вспомнил лобное место, где его секли, и палача, и народ кругом, и цепи, и колодников, и всю 26-летнюю острожную жизнь, и свою старость вспомнил. И такая скука нашла на Аксенова, что хоть руки на себя наложить.
«И все от того злодея!» – думал Аксенов.
И нашла на него такая злость на Макара Семенова, что хоть самому пропасть, а хотелось отмстить ему. Он читал молитвы всю ночь, но не мог успокоиться. Днем он не подходил к Макару Семенову и не смотрел на него.
Так прошли две недели. По ночам Аксенов не мог спать, и на него находила такая скука, что он не знал, куда деваться.
Один раз, ночью, он пошел по острогу и увидал, что из-под одной нары сыплется земля. Он остановился посмотреть. Вдруг Макар Семенов выскочил из-под нары и с испуганным лицом взглянул на Аксенова. Аксенов хотел пройти, чтоб не видеть его; но Макар ухватил его за руку и рассказал, как он прокопал проход под стенами и как он землю каждый день выносит в голенищах и высыпает на улицу, когда их гоняют на работу. Он сказал:
– Только молчи, старик, я и тебя выведу. А если скажешь, – меня засекут, да и тебе не спущу – убью.
Когда Аксенов увидал своего злодея, он весь затрясся от злости, выдернул руку и сказал:
– Выходить мне незачем и убивать меня нечего, – ты меня уже давно убил. А сказывать про тебя буду или нет, – как бог на душу положит.
На другой день, когда вывели колодников на работу, солдаты приметили, что Макар Семенов высыпал землю, стали искать в остроге и нашли дыру. Начальник приехал в острог и стал всех допрашивать: кто выкопал дыру? Все отпирались. Те, которые знали, не выдавали Макара Семенова, потому что знали, что за это дело его засекут до полусмерти. Тогда начальник обратился к Аксенову. Он знал, что Аксенов был справедливый человек, и сказал:
– Старик, ты правдив; скажи мне перед богом, кто это сделал?
Макар Семенов стоял как ни в чем не бывало, и смотрел на начальника, и не оглядывался на Аксенова. У Аксенова тряслись руки и губы, и он долго не мог слова выговорить. Он думал: «Если скрыть его, за что же я его прощу, когда он меня погубил? Пускай поплатится за мое мученье. А сказать на него, точно – его засекут. А что, как я понапрасну на него думаю? Да что ж, мне легче разве будет?»
Начальник еще раз сказал: «Ну, что ж, старик, говори правду: кто подкопался?»
Аксенов поглядел на Макара Семенова и сказал:
– Я не видал и не знаю.
Так и не узнали, кто подкопался.
На другую ночь, когда Аксенов лег на свою нару и чуть задремал, он услыхал, что кто-то подошел и сел у него в ногах. Он посмотрел в темноте и узнал Макара.
Аксенов сказал:
– Что тебе еще от меня надо? Что ты тут делаешь?
Макар Семенов молчал. Аксенов приподнялся и сказал:
– Что надо? Уйди! А то я солдата кликну.
Макар Семенов нагнулся близко к Аксенову и шепотом сказал:
– Иван Дмитриевич, прости меня!
Аксенов сказал:
– За что тебя прощать?
– Я купца убил, я и ножик тебе подсунул. Я и тебя хотел убить, да на дворе зашумели: я сунул тебе ножик в мешок и вылез в окно. – Аксенов молчал и не знал, что сказать. Макар Семенов спустился с нары, поклонился в землю и сказал:
– Иван Дмитриевич, прости меня, прости, ради бога. Я объявлюсь, что я купца убил, – тебя простят. Ты домой вернешься.
Аксенов сказал:
– Тебе говорить легко, а мне терпеть каково! Куда я пойду теперь?.. Жена померла, дети забыли; мне ходить некуда…
Макар Семенов не вставал с полу и бился головой о землю и говорил:
– Иван Дмитрич, прости! Когда меня кнутом секли, мне легче было, чем теперь на тебя смотреть… А ты еще пожалел меня – не сказал. Прости меня, ради Христа! Прости ты меня, злодея окаянного! – и он зарыдал.
Когда Аксенов услыхал, что Макар Семенов плачет, он сам заплакал и сказал:
– Бог простит тебя; может быть, я во сто раз хуже тебя! – И вдруг у него на душе легко стало. И он перестал скучать о доме, и никуда не хотел из острога, а только думал о последнем часе.
Макар Семенов не послушался Аксенова и объявился виноватым. Когда вышло Аксенову разрешение вернуться, Аксенов уже умер.
Кристаллы
Если сыпать в воду соль и мешать, то соль станет расходиться и так разойдется в воде, что не видать будет соли; но если сыпать еще и еще соли, то под конец соль уж перестанет распускаться, а сколько ты ее ни мешай, так и останется белым порошком в воде. Вода насытилась солью и больше уж принять не может. Но если разогреть воду, она примет еще; и соль, та, которая не распускалась в холодной воде, распустится в горячей. Но если еще насыпать соли, тогда уж и горячая вода не примет больше соли. А если больше станешь греть воду, то сама вода уйдет паром, и соли еще больше останется. Так на каждую вещь, какую вода распускает, у воды есть мера, дальше чего ей нельзя распустить. Каждой вещи вода распускает больше, когда горяча, чем когда холодна, но все же – как насытится горячая вода, так дальше уж не принимает. Вещь останется сама по себе, а вода уйдет паром.
Если насытить воду селитряным порошком, а потом подсыпать еще селитры лишней, всё согреть и не мешавши дать остынуть, то селитра лишняя не ляжет порошком на дне воды, а соберется вся шестигранными столбиками и сядет на дне и по бокам, столбик подле столбика. Если насытить воду селитряным порошком и поставить в теплом месте, то вода уйдет паром, а селитра лишняя также сложится столбиками шестигранными.
Если насытить воду простою солью, согреть и также дать уйти воде паром, то лишняя соль сложится тоже не порошком, а кубиками. Если насытить воду селитрой с солью вместе, лишняя селитра и соль не смешаются, сложатся каждая по-своему – селитра столбиками, а соль кубиками.
Если насытить воду известкой, или другою солью, или еще чем-нибудь, то каждая вещь, когда вода выйдет паром, сложится по-своему: какая в трехгранные столбики, какая в восьмигранные, какая кирпичиками, какая звездочками, – каждая по-своему. Эти-то фигуры разные бывают во всех крепких вещах. Иногда фигуры эти большие, в руку; такие находят камни в земле. Иногда фигуры эти так малы, что простым глазом не разберешь их; но в каждой вещи есть свои фигуры.
Если, когда вода насыщена селитрой и в ней начинают складываться фигуры, отломить иголочкой край фигуры, то опять на то же место придут новые кусочки селитры и опять заделают отломанный край точно так, как ему надо быть,
