и бѣлыми пальчиками, не трюфели, устрицы, не фраки и кресла качающіяся, не исканія новыхъ планетъ и путей кометъ и рѣшенія шахматныхъ задачъ, не развратъ съ сотнями женщинъ и не барышни, захватанныя на балахъ и визитахъ [?], а Ванька, отъ стыда не спящій съ женой и просыпающійся къ чувству плоти, какъ къ воздуху, въ законѣ и покорности, и трудъ, трудъ счастливый, плодотворный, съ природой, въ артели. Вотъ жизнь, и я могу, и я люблю ее. <И кончено. Мало ли ихъ, этихъ женщинъ.> Уйду туда, уйду отъ всѣхъ. Буду жить, какъ велѣлъ Богъ, съ женщиной въ законѣ, въ трудѣ.
Все затихло передъ зарей. Только два бабьихъ голоса смѣющіеся слышны были. Куликъ засвисталъ, утки перелетѣли. «Кончено. Теперь я усталъ, не спалъ, но эта ночь рѣшила мою судьбу. Отдѣлюсь отъ брата. Возьму и Парменыча дочь. Или нѣтъ, я не имѣю права. Я старъ. Возьму бабу, какъ вдовцы. Заведу хуторъ и буду…»
Онъ вышелъ изъ луга и шелъ по большой дорогѣ, подходя къ деревнѣ. Онъ такъ былъ занятъ своими мыслями, что и не замѣтилъ или не далъ себѣ отчета о томъ, что онъ видитъ впереди себя. Впереди его, ему навстрѣчу, побрякивая бубенцами, въ сторонѣ-муравкѣ, по которой онъ шелъ, ѣхала, оставляя колеи между колесъ, четверней карета съ важами и сзади телѣга парой. Когда она поравнялась съ нимъ, онъ разсѣянно взглянулъ въ карету. Что то бѣлое, сѣрое лежало въ одномъ углу съ его стороны: подавшись впередъ на сидѣньи, видимо только что проснувшись, въ бѣломъ чепчикѣ, держась руками за обѣ ленточки и глядя веселыми и нѣжными глазами на него, но не узнавая его, сидѣла Кити. Мгновенно онъ узналъ эти правдивые глаза, эти плечи, этотъ благородный постановъ головы, это изящество всего, что была она и около нея, и весь міръ, весь интересъ жизни уѣхали туда, прочь отъ него, въ этой каретѣ на бойко бѣгущей четверкѣ. Остались вокругъ него мертвыя, пустыя поля, деревья и онъ самъ, одинокій и чужой всему, что было вокругъ него. Онъ не могъ сомнѣваться, что это была она. Онъ узналъ и ихъ лакея сзади важъ, долго оглядывавшагося на него, и понялъ, что она ѣхала къ Долли съ желѣзной дороги.
«Нѣтъ, нѣтъ, – сказалъ онъ себѣ, – нельзя обмануть себя, нельзя починить разбитое сердце. Я бы обманулъ себя. Я могъ быть счастливъ только съ ней, только, только съ ней, а ея нѣтъ для меня».
Онъ сталъ вспоминать свой разговоръ съ Долли. «Все это вздоръ, и я сказалъ, что не пріѣду и не могу пріѣхать, и потомъ она скажетъ ей все. И что же, я какъ будто простилъ ее. Нѣтъ, кончено. Надо жить, какъ прежде, той ни то ни сё жизнью, которой я жилъ и живу. Всегда во всемъ видѣть, какъ можно разумно жить, и жить глупо. Это было бы ужасно, если бы не всѣ такъ жили».
* № 66 (рук. № 38).
<3-я часть.>
I.
Послѣ объясненія на дачѣ Алексѣй Александровичъ[974] не видѣлся съ женой все лѣто. Тотчасъ же по возвращеніи съ дачи онъ устроилъ себѣ поѣздку для ревизіи по губерніямъ и тотчасъ же уѣхалъ. Какъ и всегда онъ дѣлывалъ, при поѣздкѣ этой всѣми силами души погрузился въ предстоящее ему дѣло. Передъ отъѣздомъ его и вскорѣ послѣ его отъѣзда въ высшемъ обществѣ Петербурга говорили и спорили о поступкѣ Алексѣя Александровича передъ отъѣздомъ, и Анна часто должна была слышать про этотъ поступокъ, поднявшій нѣкоторый шумъ. Алексѣй Александровичъ, въ противность того, что было общепринятымъ обычаемъ для людей въ его положеніи, Алексѣй Александровичъ сдѣлалъ выговоръ и велѣлъ выйти въ отставку тому чиновнику, который вытребовалъ изъ Министерства Финансовъ прогоны на 9 лошадей для поѣздки Алексѣй Александровича, и велѣлъ возвратить эти деньги и требовать только на одинъ билетъ 1-го класса пароходовъ и поѣздовъ. Алексѣй Александровичъ былъ небогатый человѣкъ, обычай этотъ брать прогоны на число лошадей по чину, что составляло рублей 1500, былъ общепринятый,[975] и потому много было толковъ за и противъ, и большинство было противъ Алексѣй Александровича.
Въ концѣ Сентября онъ получилъ записку отъ жены: «Я намѣрена переѣхать въ Петербургъ въ среду, поэтому распорядитесь въ домѣ, какъ[976] вы найдете нужнымъ». Алексѣй Александровичъ передалъ приказаніе дворецкому, и въ среду Настасья Аркадьевна съ сыномъ и Англичанкой переѣхали. Мужъ и жена встрѣчались[977] при постороннихъ въ столовой, въ дѣтской, говорили другъ другу «ты», но старались избѣгать другъ друга. Они не выѣзжали вмѣстѣ и не принимали. Алексѣй Александровичъ старался обѣдать внѣ дома или опаздывать, такъ что ему подавали обѣдъ въ кабинетъ. Когда онъ бывалъ въ дѣтской, что случалось часто, она, услыхавъ его голосъ въ дѣтской, дожидалась пока онъ уйдетъ. Всѣ – и знакомые и прислуга – могли догадываться и догадывались объ отношеніяхъ между супругами, но не имѣли права знать. Алексѣй Гагинъ часто обѣдалъ и всѣ вечера до поздней ночи проводилъ у Настасьи Аркадьевны. Встрѣчаясь въ свѣтѣ и на крыльцѣ, Алексѣй Александровичъ и Гагинъ кланялись другъ другу не глядя въ глаза, но никогда не произносили ни однаго слова. Жизнь эта была мучительна для обоихъ. Настасья Аркадьевна одна, казалось, не чувствовала всего ужаса этаго положенія, никогда не тяготилась или не жаловалась и, казалось, не видѣла необходимости предпринять что нибудь. Гагинъ видѣлъ, что она перемѣнилась для него, тоже испытывалъ чувство подобное тому, которое испытываетъ человѣкъ, глядя на измѣнившійся, завядшій цвѣтокъ въ рукѣ, съ тѣхъ поръ какъ онъ сорвалъ его, тотъ самый цвѣтокъ, который былъ такъ хорошъ, пока онъ былъ въ рукѣ. Онъ чуялъ, что она была несчастлива; но не имѣлъ права сказать ей это. Она казалась, вполнѣ счастлива однимъ настоящимъ, безъ прошедшаго и будущаго.
Однажды въ серединѣ зимы онъ запоздалъ больше обыкновеннаго. Онъ былъ на обѣдѣ проводовъ выходившаго изъ полка товарища.>[978]
* № 67 (рук. № 38).
Послѣ объясненія съ женой на дачѣ Алексѣй Александровичъ, вернувшись въ Петербургъ, тотчасъ же устроилъ для себя ту поѣздку по губерніямъ, которую онъ и прежде считалъ необходимою для дѣла, и, не видавшись съ женою, уѣхалъ на ревизію, которая должна была занять нѣсколько мѣсяцевъ.
На третій день послѣ дня скачекъ Анна получила отъ него деньги и письмо. Письмо не имѣло обращенія къ лицу и было написано по французски. Анна поняла, какъ онъ долго долженъ былъ обдумывать и какъ хорошо онъ придумалъ такое письмо, которое не выражало отношенія его къ ней. Такъ какъ не было сказано ни милый другъ, Анна, ни Милостивая Государыня, и такъ какъ по французски онъ обращался къ ней «вы», тонъ письма былъ таковъ, что отъ нея еще зависѣло остаться съ нимъ въ прежнихъ отношеніяхъ.[979] Онъ писалъ: «Послѣ нашего послѣдняго разговора, не приведшаго ни васъ, ни меня ни къ какому рѣшенію, я полагаю, что намъ лучше не видаться нѣкоторое время. Вы и я будемъ имѣть время обдумать свое положеніе и свои дальнѣйшіе шаги въ жизни. Я остаюсь при своемъ убѣжденіи, что каковы бы ни были наши внутреннія несогласія («несогласія! – подумала она. – Я сказала ему, что я любовница другаго, онъ называетъ это несогласіемъ») семья не должна быть разрушена, и мы должны продолжать нашу жизнь, какъ она шла, по крайней мѣрѣ по внѣшности. Это необходимо для меня, для васъ, для нашего сына. Такъ какъ поѣздка моя можетъ продолжаться[980] неопредѣленное время, я посылаю деньги на ваши расходы на дачѣ и сдѣлалъ распоряженія о приготовленіи всего къ вашему переѣзду въ городъ, который можетъ послѣдовать раньше моего пріѣзда.
Прошу васъ помнить, что судьба нашего сына, моего имени и ваша собственная находится въ вашихъ рукахъ.
А. Каренинъ».
– Онъ всегда правъ, онъ во всемъ правъ,[981] – вскрикнула Анна, прочтя это безукоризненное письмо, написанное столь знакомымъ ей растянутымъ и размашистымъ почеркомъ, – но кромѣ меня никто не знаетъ,[982] откуда вытекаетъ эта справедливость. Онъ справедливъ. Всѣ осудятъ меня, но я не могу быть виновата противъ этаго человѣка.
Но, несмотря на это разсужденіе, деньги, 3000 рублей, присланные Алексѣемъ Александровичемъ, жгли ей руки, и она не убрала ихъ въ столъ, и Аннушка уже, найдя акуратную въ бандеролькѣ пачку несогнутыхъ радужныхъ бумажекъ, напомнила ей.
Вскорѣ послѣ этаго Анна должна была слушать отъ всѣхъ своихъ знакомыхъ толки объ отъѣздѣ Алексѣя Александровича и объ одномъ связанномъ съ его отъѣздомъ обстоятельствѣ, надѣлавшемъ нѣкоторый шумъ въ высшемъ чиновничьемъ классѣ Петербурга.
– Вы слышали, что вашъ Катонъ надѣлалъ? – смѣясь сказала (бѣлая безъ бровей) Аннѣ, встрѣтивъ ее у Бетси, – всѣ спутались, не знаютъ, хвалить его или бранить.
– Что онъ сдѣлалъ? Я увѣрена, что что-нибудь справедливое, – сказала Анна съ для одной себя понятной ироніей.
– Какже, ему, какъ Тайному Совѣтнику и, ну знаете, что онъ тамъ такое, на ревизію отчислили прогоны на 9 или на 12 лошадей. Мой мужъ всегда даже нарочно выдумываетъ, куда бы съѣздить. Даже я ему придумываю. Это очень выгодно. Я прошлого года прогонами всѣ балы справила. Разумѣется, онъ можетъ ѣхать въ желѣзной дорогѣ, такъ зачѣмъ же они не перемѣнили? Ну-съ, вашъ Катонъ выгналъ чиновника, который написалъ ему это требованіе, и послалъ деньги назадъ, а взялъ только на 1-ый классъ. C’est beau.[983] Не правда ли?
– Да что же, это очень хорошо, – сказала Бетси, у которой было 120 тысячъ доходу.
«Разумѣется, это было очень хорошо», думала Анна, но это вытекало изъ того самаго, что она ненавидѣла въ немъ. Онъ прислалъ послѣднія 3000, онъ не взялъ этихъ денегъ; онъ былъ всегда, всегда холодно правъ, и она за это то бросила его и полюбила другаго и теперь ненавидѣла его.
Въ началѣ зимы Алексѣй Александровичъ вернулся въ Петербургъ и засталъ жену уже давно въ Петербургскомъ домѣ. Одна изъ главныхъ причинъ успѣха Алексѣя Александровича въ жизни состояла въ томъ, что онъ никогда не ожидалъ лучшаго отъ обстоятельствъ и отъ людей, которые ихъ дѣлаютъ, и потому рѣдко ошибался. Онъ ждалъ того самого, что онъ нашелъ въ своемъ домѣ. To-есть тѣже отношенія между его женой и Вронскимъ въ внѣшнихъ формахъ приличія. Разница состояла только въ томъ, что то, что прежде было новымъ, не уложившимся, полнымъ угрозъ событіемъ, теперь стало совершившимся фактомъ.
Онъ пріѣхалъ въ Петербургъ рано утромъ; за нимъ выѣзжала карета по его телеграммѣ, и потому Анна Аркадьевна могла знать о его пріѣздѣ; но когда онъ пріѣхалъ, Анна Аркадьевна еще не выходила.[984] Онъ спросилъ о ней, поздоровался съ Сережей и сѣлъ за кофе.
Онъ ждалъ, что она выйдетъ къ нему въ столовую, но она не вышла, хотя онъ слышалъ, что она
