2-й части.

<Алексѣй Александровичъ устроилъ себѣ въ министерствѣ дѣло ревизіи по губерніямъ и уѣхалъ, расчитывая вернуться въ Петербургъ ужъ послѣ родовъ Анны Аркадьевны. Онъ называлъ ее самъ для себя ужъ не женою, а Анной Аркадьевной. Онъ, какъ будто слышавъ ея послѣдній разговоръ съ Гагинымъ, самъ съ собою рѣшилъ, что до родовъ не нужно предпринимать ничего. Но онъ, хотя и внѣшне спокойный, тихій и кроткій, твердо рѣшилъ самъ съ собою, что оставаться въ этомъ положеніи онъ не можетъ и что необходимо[1232] разорвать эти отношенія. Онъ говорилъ себѣ, что одно, что занимаетъ и мучаетъ его въ этомъ дѣлѣ, былъ его сынъ. Необходимо надо было разорвать сношенія и взять сына. Только сынъ, только позоръ, долженствующій лечь на сына, ему казалось, только одинъ этотъ сынъ и его будущее мучало Алексѣя Александровича.>

Алексѣй Александровичъ былъ слишкомъ умный и опытный въ жизни человѣкъ, чтобы не знать, что рѣшенія, какъ бы твердо они ни были взяты въ душѣ, ничего еще не доказываютъ въ пользу того, что рѣшеніе будетъ исполнено, до тѣхъ поръ, пока рѣшившій человѣкъ не перейдетъ отъ отвлеченно взятаго рѣшенія къ практическому его исполненію, до тѣхъ поръ, пока онъ не убѣдится, что мелочность самаго дѣла, пошлость, смѣшная и оскорбительная сторона его, безчисленность ничтожныхъ препятствій не въ состояніи поколебать это рѣшеніе. И потому Алексѣй Александровичъ торопился приступить къ исполненію самаго дѣла. <Прежде всего онъ обратился къ Евангелію и, прочтя гл… ст… «Скажи одинъ разъ…», онъ сказалъ себѣ: «Это я сдѣлалъ, теперь обраща[юсь] къ церкви».[1233] Онъ написалъ передъ отъѣздомъ, чувствуя себя не въ силахъ изустно говорить спокойно, два письма, одно Гагину, другое Аннѣ Аркадьевнѣ слѣдующаго, одинакового содержанія: «Вы оскорбляете меня и дѣлаете мнѣ и моему сыну величайшее зло. Руководствуясь Евангельскимъ поученіемъ, я, прежде чѣмъ обратиться къ суду, обращаюсь къ вамъ и прошу васъ прекратить посѣщенія въ моемъ домѣ. Я не дѣлаю никакихъ утрозъ. Я[1234] только говорю, что если вы послушаете меня, Богъ наградитъ васъ; если вы преступите мою просьбу и законъ,[1235] я, по Евангелію, предамъ судъ надъ вами Церкви. А. Каренинъ». Въ этотъ же день Алексѣй Александровичъ встрѣтилъ Гагина на своемъ крыльцѣ. Получивъ это подтвержденіе того, что предостереженiе его оставлено безъ вниманія, Алексѣй Александровичъ обратился къ Церкви. Въ Евангеліи Марка сказано, что если мужъ разведется съ женой не по прелюбодѣянію и женится на другой, то онъ прелюбодѣйствуетъ. Стало быть, разводъ допущенъ. Жениться онъ самъ не хотѣлъ, но ему нуженъ былъ разводъ для своего достоинства и для сына. Но чтобы знать, какъ сдѣлать это, Алексѣй Александровдчъ видѣлъ необходимость обратиться къ законамъ. Онъ взялъ Сводъ законовъ, прочелъ все, относящееся до этого, и изучилъ процесы развода. Какъ ни возмущали его чистоту ужасныя, унизительныя подробности, онъ рѣшилъ пройти черезъ все это. Одно послабленіе, которое онъ позволилъ себѣ, состояло въ томъ, что онъ рѣшилъ обратиться не къ Петербургскому, а къ Московскому адвокату, тамъ, гдѣ ея не было и гдѣ его мало знали.[1236] Алексѣй Александровичъ остановился у Дюссо. На другой день своего пріѣзда, [1237] съ тѣмъ, чтобы не встрѣтить никого знакомаго, Алексѣй Александровичъ поѣхалъ къ адвокату, извѣстному ему по слухамъ, какъ спеціалиста разводныхъ дѣлъ. Прямо отъ обѣдни, съ еще звучащими въ ушахъ пѣніемъ и голосомъ священника, чтенія Евангелія, Алексѣй Александровичъ направился по Тверской и Газетному переулку къ Кисловкѣ.>

* № 97 (рук. № 40).

<Какъ ни страшны были эти подробности, Алексѣй Александровичъ зналъ, что надо было пройти черезъ нихъ. На одну помощь еще онъ надѣялся: это былъ совѣтъ духовника его, священника, высоко уважаемаго въ одномъ изъ московскихъ приходовъ. Все, что сказалъ ему духовникъ, не успокоило его. Смыслъ рѣчей духовника былъ тотъ, что религія можетъ указать то, что долженъ человѣкъ дѣлать для себя, для своей души, но не можетъ сказать, что онъ долженъ дѣлать въ отношеніи другихъ. Смыслъ совѣтовъ духовника былъ тотъ, что надо нести крестъ. Но какъ нести его, было неизвѣстно. И Алексѣй Александровичъ, всегда спокойный, рѣшительный, находился въ самомъ тяжеломъ для себя состояніи нерѣшительности. Подробности, высказанныя адвокатомъ, ужаснули его. Совѣты духовника не дали никакого рѣшенія.>

* № 98 (рук. № 41).

III.

<Алексѣй Александровичъ былъ въ такомъ уныломъ и убитомъ расположеніи духа, такъ ему необходимо было [быть] одному съ самимъ собою, что предстоящій обѣдъ у Алабина былъ ему въ высшей степени непріятенъ. Чтобы избавиться отъ этаго обѣда, онъ рѣшилъ поѣхать утромъ и извиниться подъ какимъ нибудь предлогомъ. Онъ отпустилъ извощика.> Алексѣй Александровичъ пошелъ пѣшкомъ. Алабины жили далеко у Прѣсни. Погода была прекрасная, и не прерывающійся рядъ извощиковъ съ сѣдоками и господъ и дамъ въ своихъ, особенно купеческихъ въ щегольскихъ экипажахъ, весело гремѣли по Поварской. Видъ всякой нарядной молодой женщины и особенно мущины – мужа или знакомаго – больно поражалъ его. Въ одной послѣдней моды съ иголочки новой 4-мѣстной коляскѣ на парѣ кровныхъ вороныхъ проѣхалъ толстый красный мужъ въ бобрахъ, разнарядная въ соболяхъ и бархатѣ красавица барыня. На переднемъ мѣстѣ сидѣлъ офицеръ и мальчикъ.[1238] «О несчастные, – подумалъ Алексѣй Александровичъ, – какъ они не видятъ, не понимаютъ этаго. Все одно и все одинъ конецъ». Повернувъ въ пустынный переулокъ, Алексѣй Александровичъ скоро нашелъ квартиру на дворѣ, занимаемую Алабинымъ. Видъ одного звонка и грязной не плотной, давно некрашенной двери ужъ говорилъ о несогласіи общаго вида свѣжести здоровья и элегантности хозяина съ своимъ помѣщеніемъ. Онъ позвонилъ. Лакей во фракѣ вышелъ отворить ему, и входъ съ ковровымъ старымъ половикомъ и бѣдная чистота передней – все подтверждало одно, что зналъ Алексѣй Александровичъ: беззаботность, мотовство мужа и[1239] рабочая, напряженная жизнь матери. Лакей узналъ Алексѣя Александровича и просилъ взойти.

– Дарья Александровна дома, пожалуйте. Васъ къ столу ждали….[1240]

Алексѣй Александровичъ вошелъ и остановился въ гостиной. Въ зеркало ему видно было, какъ въ сосѣдней комнатѣ Дарья Александровна сидѣла за столомъ и шила, слушая сына, читающего что то. <Алексѣй Александровичъ прислушался.> Сынъ былъ маленькій Степанъ Аркадьичъ. Его красивое лицо, умные веселые глаза и развязность движеній. Онъ сидѣлъ за книгой, напряженно сдвинувъ брови, и маленькой правой ручкой всовывалъ на ниточкѣ оторвавшуюся пуговицу себѣ подъ рубашку за курточку и пожимался отъ холода пуговицы и опять вынималъ и все читалъ: «amatur»….

Алексѣй Александровичъ кашлянулъ. Дарья Александровна встала, вынула пуговицу изъ нѣжной ручки, спрятала въ карманъ и, показавъ ему до куда, вышла въ гостиную. Лицо ея было строго и печально. Увидавъ Алексѣя Александровича, она хотѣла измѣнить выраженіе своего лица, но очевидно не могла. Улыбка открыла ея ужъ не цѣлыя зубы, но строгость и печаль еще яснѣе виднѣлись на ея лицѣ.[1241]

[1242]– Ахъ, Алексѣй Александровичъ, какъ я рада, что вы пріѣхали.

– Я боюсь, что помѣшалъ вамъ; но простите меня, я заѣхалъ извиниться, что не могу обѣдать, потому что….

Алексѣй Александровичъ говорилъ и смотрѣлъ на ея лицо. Онъ 5 лѣтъ не видалъ ее. «Можно ли было такъ перемѣниться! Какъ могло изъ этой круглой маленькой кокетливой головки, съ выраженіемъ розы, сдѣлаться это усталое, измученное жизнью, съ рѣдѣющими волосами, ввалившимися щеками блѣдно желтое лицо, – думалъ онъ. – И откуда взялся этотъ тихій[1243] страдальческій свѣтъ, говорящій о неустанномъ терпѣніи, который замѣнилъ общее безразличное выраженіе дѣвической веселости и жизнерадостности? Одно осталось – улыбка. Только тогда улыбка это былъ свѣтъ солнца, теперь таже улыбка былъ свѣтъ мѣсяца». Она смотрѣла и, несмотря на то что она недовольна была тѣмъ, что ее оторвали отъ необходимаго занятія повторенія латинскихъ глаголовъ съ сыномъ, она увидала на лицѣ Алексѣя Александровича черту страданія, и вдругъ ея досада прошла и замѣнилась состраданіемъ.

– Нѣтъ, не отказывайтесь, пожалуйста. Но я всетаки очень рада, что вы пріѣхали, мы успѣемъ поговорить. – Она вскочила. – Сію минуту. Въ сосѣдней комнатѣ поднялся шумъ дѣтей. Она вышла и привела дѣвочку и мальчика.

Дѣвочка вошла[1244] и покраснѣвъ присѣла. Мать съ гордостью смотрѣла.

– Это моя старшая. Ну, будетъ, къ Мисъ Теборъ, а ты кончи урокъ и тоже поди, намъ не мѣшайте, затвори дверь.

– Ужъ вашъ тоже его лѣтъ долженъ быть.

– Да, ему 7 лѣтъ. Какіе милые и какъ мальчикъ похожъ на Степана.

– Да, очень похожъ, – сказала мать радостно и грустно.

– Такъ я васъ хотѣлъ просить отпустить меня, а теперь посидимте. Я увижу васъ, дѣтей, все, что мнѣ нужно.

– Алексѣй Александровичъ, я вчера спросила васъ про Анну; вы мнѣ не отвѣтили.

Алексѣй Александровичъ самъ не ожидалъ того, чтобы упоминаніе о его женѣ произвело бы на него такое дѣйствіе. Видъ ли этой женщины, такой матери, несмотря на распущенность мужа, видъ ли этой хорошей семьи и сравненіе съ своей судьбой, только онъ поблѣднѣлъ и губы его затряслись. Онъ отвѣтилъ на тотъ вопросъ, который дѣлали ему ея глаза.

– Она здорова. Но какъ я любуюсь вами, Дарья Александровна. Какъ вы счастливы.

– Я?!

– Да, вы. Женщины счастливы, если они хорошіе.

– Отчего же мущины не тоже?

– Отчего? Да, я радъ, что засталъ васъ одну. Можетъ быть, некстати, но мнѣ хочется разсказать вамъ одну исторію и послушать ваше мнѣніе объ этой исторіи.

– Я слушаю.

И лицо ея выразило готовность понять всякое горе, какое бы ни было оно, и попытаться помочь ему.

– Такъ вотъ какая исторія. Былъ человѣкъ лѣтъ за 30. Онъ былъ хорошій человѣкъ, по крайней мѣрѣ всей душой желавшій быть хорошимъ: онъ влюбился въ 18 лѣтнюю дѣвушку, не красавица, но прелестное, доброе, честное, энергическое существо. Онъ боялся, что его не полюбятъ. Тѣмъ болѣе, что бракъ былъ выгоденъ для дѣвушки по общественному положенію. Онъ боялся бы съ другой дѣвушкой, чтобы выгода положенія не faussait son jugement;[1245] но она была хорошая, энергическая натура. Онъ ей сказалъ, что любитъ и проситъ сказать, нѣтъ ли у нее другой привязанности, чувствуетъ ли она возможность быть ему женой. Она сказала «да» передъ нимъ, передъ людьми и передъ Богомъ и сказала правду.[1246]

Они женились, и она была счастлива, или себѣ говорила, что она счастлива, или себя увѣряла или другихъ только увѣряла въ этомъ, но —

– Нѣтъ, она была счастлива, вполнѣ счастлива, – перебила Дарья Александровна, вспоминая ея пріѣздъ.

– Ну, хорошо, и они были счастливы. Богъ далъ имъ сына; но потомъ,[1247] черезъ 5 лѣтъ, мужъ узналъ, что она измѣнила ему.

– Нѣтъ, нѣтъ, не можетъ быть. Нѣтъ, ради Бога…

– Да, узналъ, что она измѣнила…

– Но какъ? Алексѣй Александровичъ, простите меня, – она взяла его за локоть. – Это не можетъ быть. Почемъ вы знаете, почемъ онъ узналъ?

– Ахъ, это разсказать нельзя. Нельзя разсказать то, что чувствуетъ мужъ, когда у него сомнѣнія, когда кажется, что