слова, ни на его прощанье, долго стоял на месте, не переменяя страдальческого и испуганного выражения лица.
С помощью услужливого фурштата, подержавшего ему лошадь, чтоб он влез, Пьер поехал в эту деревню, которая была перед ним и которую доктор называл неопределенно Бурдино или Бородино. Небольшая улицой деревня эта, так же, как и другая, с домами без крыш и с колодезем по улице, была полна мужиками с крестами на шапках, которые с громким говором, в одних рубахах, с лопатами на плечах шли ему навстречу. На самом конце улицы такие же мужики копали какую-то гору, возили по доскам землю в тачках. Два офицера стояли на горе и распоряжались мужиками. Удушливо-противная человеческая вонь охватила Пьерa, как только он подъехал к этому строящемуся ополченцами укреплению.
— Позвольте спросить, — обратился Пьер к офицеру, — это какая деревня?
— Бородино!
— А на Татаринову как проехать?
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, сошел с возвышения и, зажав нос, пробежал мимо работавших в пропотевших рубахах ополченцев.
— Фу, проклятые, — проговорил он и, подойдя к Пьеру, облокотился рукой на его лошадь. — Вам в Татаринову? Так вам назад, — а тут вы прямо к французам ехали. Ведь они вон видны.
— Простым глазом видно.
— Да, вот, вот.
Офицер из-за лошади показал рукой на чернеющие массы. Оба помолчали.
— Да, неизвестно, кому завтра живым быть. Много недосчитаются. Ну да, славу Богу, один конец. — Унтер-офицер подошел сказать, что за турами ехать надо. — Ну да посылай третью роту опять, — сказал офицер неохотно. — А вы кто же? — спросил он. — Не из докторов?
— Нет, я так, — отвечал Пьер.
— Так вот назад по улице и влево второй поворот, вон где колодезь с палкой-то.
Пьер поехал по указанию офицера и, еще не выехав из деревни, увидал впереди себя по той дороге, по которой ему надо было ехать, стройно идущую ему навстречу пехоту с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение, и, обгоняя его, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
— Матушку по войску несут!
— Заступницу — Иверскую!
— Смоленскую матушку, — поправлял другой, на бегу говорили ополченцы, и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее и теперь, побросав лопаты, бежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим впереди, шли в ризах священники, один в клобуке с крестом и певчими, за ним солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе икону, за иконой и кругом нее, впереди и со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных. В деревне икона остановилась, священники зажгли вновь кадило и начали молебен.
Пьер, слезши с лошади и сняв шляпу, постоял несколько времени и поехал дальше.
На всем протяжении дороги он направо и налево видел те же войска с теми же сосредоточенными лицами, принимавшими одинаковое выражение удивления при взгляде на него. «И эти, и эти в числе тех двадцати тысяч, для которых уже заготовляют на завтра носилки и койки», — думал он, глядя на них. Несколько адъютантов и генералов проехало навстречу ему. Но все были незнакомые. Они любопытно оглядывали его и проезжали мимо. На повороте в Татаринову двое дрожек парою с двумя генералами, сопутствуемые большим количеством адъютантов, встретились ему. Это был генерал Бенигсен, который ехал осматривать позиции. В числе свиты, ехавшей за Бенигсеном, было много знакомых Пьерa. Его тотчас же окружили, стали расспрашивать его о Москве, о том, зачем он здесь, и, к удивлению его, весьма мало удивились, узнав, что он приехал участвовать в сражении. Бенигсен, заметив его фигуру и остановившись у копаемого укрепления, пожелал познакомиться с ним, подозвал к себе и предложил ехать с собой вместе по линии.
— Вам это будет интересно, — сказал он.
— Да, очень интересно, — сказал Пьер.
— Что же касается до вашего желания участвовать, то я думаю, вам лучше сказать светлейшему, он очень рад будет…
Больше Бенигсен не говорил с Пьером. Он, очевидно, был слишком чем-то взволнован и раздражен в этот день так же, как и большая часть окружающих его. Бенигсен осматривал всю передовую линию размещения наших войск, делал некоторые замечания, объяснял кое-что бывшим с ним и подъезжавшим к нему генералам и изредка отдавал приказания. Пьер, слушая его, напрягал все свои умственные способности для того, чтобы понять сущность предстоящего сражения и выгоды и невыгоды нашей позиции; но он ничего не мог понять из того, что он видел и слышал. Он не мог понять оттого, что в расположении войск перед сражением он привык отыскивать что-то утонченно глубокомысленное и гениальное, здесь же он ничего этого не видел. Он видел, что просто здесь стояли такие-то, здесь такие-то, а здесь такие-то войска, которые точно с такою же пользою можно было поставить правее и левее, ближе и дальше. И оттого-то, что это ему казалось так просто, он подозревал, что он не понимает сущности дела, и старательно вслушивался в речи Бенигсена и окружавших его.
Они проехали по фронту линии назад, через окапываемое бруствером Бородино, в котором уже был Пьер, потом на редут, еще не имевший и потом получивший название редут Раевского, на котором устанавливали пушки. Потом они поехали к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали через поломанную, выбитую, как градом, рожь по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши, тоже тогда еще копаемые и памятные Пьеру только потому, что здесь он, слезши с лошади, во рву позавтракал с Кутайсовым у полковника, предложившего им битков.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть на неприятелей — напротив, в бывшем нашим еще вчера Шевардинском редуте, он был версты за полторы, и офицеры уверяли, что там группа — это Наполеон или Мюрат. Когда Пьер подошел опять к Бенигсену, он говорил что-то, критикуя расположение этого места и говоря:
— Надо было подвинуться вперед.
Пьер внимательно слушал, дожевывая битки.
— Вам, я думаю, неинтересно, — вдруг обратился к нему Бенигсен.
— Ах, напротив, очень интересно, — повторил Пьер фразу, повторенную им раз двадцать в этот день и всякий раз не совсем правдиво. Он не мог понять, почему флешам надо было быть впереди, чтобы их обстреливала Раевского батарея, а не Раевского батарее быть впереди, чтобы ее обстреливали флеши.
— Да, это очень интересно, — все говорил он.
Наконец они приехали на левый фланг, и тут Бенигсен еще более спутал понятия Пьерa своим недовольством помещения корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг. Вся позиция Бородина представлялась Пьеру следующим образом. Передовая линия, несколько выгнутая вперед, простиралась на три версты от Горок до позиции Тучкова. Почти посередине линии, ближе к левому флангу, была река Колоча с крутыми берегами, разрезавшая всю нашу позицию надвое.
Выступающим пунктом справа налево были: 1) Бородино, 2) редут Раевского, 3) флеши, 4) оконечность левого фланга — леса березника в оглоблю, у которого стоял Тучков.
Правый фланг был сильно защищен рекою Колочею, левый фланг был слабо защищен лесом, за которым была старая Калужская дорога. Корпус Тучкова стоял почти под горой. Бенигсен нашел, что корпус этот стоит нехорошо, и приказал подвинуться ему вперед на версту расстояния.
Почему лучше было стоять впереди без подкреплений, почему не подвинуты были другие войска, ежели левый фланг слаб, почему Бенигсен сказал полковнику, который с ним был, что об этом распоряжении его не нужно было докладывать Кутузову, и почему сам не сказал Кутузову? Потом Пьер слышал, как он, встретив Кутузова, прямо сказал, что он все нашел в исправности и не нашел нужным ничего изменять, — это не смог понять Пьер, и все это было ему еще более интересно.
В шестом часу Пьер за Бенигсеном приехал в Татаринову, где стоял Кутузов. Одна большая изба в три окна была занята Кутузовым. Рядом на плетне была прибита доска: «Канцелярия главного штаба». Напротив, с фургонами у подъезда, была изба, в которой жил Бенигсен.
Перед самой деревней Пьерa обогнал знакомый ему Кутайсов, он верхом возвращался откуда-то с двумя офицерами. Кутайсов дружески обратился к Пьеру, не в силах удержать насмешливые взгляды, которые обегали всю фигуру Пьерa, и улыбнулся на вопрос Пьерa о том, как ему просить главнокомандующего о разрешении участвовать в сражении.
— Поедемте со мной, граф. Князь (Кутузов), верно, в саду под яблоней. Я вас проведу к нему. Ну, что Москва, волнуется? — И, не дожидаясь ответа, Кутайсов подъехал к навстречу ему ехавшим генералам на дрожках, и по-французски что-то горячо поговорил с ними. «Позиция ненадежна… Надо быть сумасшедшим», — слышал Пьер.
— Кто это? — спросил Пьер.
— Это принц Евгений едет на левый фланг осматривать позицию, которая невозможна. Хотят, артиллерия чтоб действовала из-под горы… Ну, да вам неинтересно…
— Ах, напротив… мне очень интересно. Я видел все.
— А, — сказал Кутайсов, и они подъехали к плетню, на котором была вывеска. Кутайсов слез и приказал казаку взять лошадь Пьерa, а Пьеру сказал, куда идти и где потом найти свою лошадь.
В сарае на соломе спал один офицер, накрывшись рубашкой от мух, другой у дверей обедал подовыми пирогами и арбузом.
— Светлейший в саду? — спросил Кутайсов.
— В саду, ваше сиятельство.
И Кутайсов через сарай прошел в яблочный мужицкий сад с теми переливами тени и света, которые бывают только в густых яблочных садах. В саду было прохладно, и вдалеке виднелись раскинутые палатки, ковер и воротники мундиров и эполеты. Яблоки еще оставались на деревьях, и у плетня мальчишка босиком влез на дерево и тряс. Девчонка подбирала внизу. Они испуганно замерли, увидав Пьерa. Им казалось, что цель всех людей, а потому и этих, состояла в том, чтобы помешать им рвать яблоки. Кутайсов прошел вперед, мелькая между деревьями, к блестящему ковру и эполетам. Пьер, не желая развлекать главнокомандующего, остался сзади.
— Ну, хорошо, поезжай сам да пришли его ко мне.
Кутузов, засмеявшись чему-то, встал и пошел к избе переваливающейся, ныряющей походкой, руки назад. Пьер подошел к нему. Но еще прежде главнокомандующий остановился перед ополченным офицером, знакомым Пьеру. Это был Долохов. Долохов говорил что-то горячо Кутузову, который через голову его кивнул Пьеру. Пьер подошел. Долохов говорил:
— Все сражения наши были проиграны от слабости левых флангов. Я осмотрел нашу позицию, и наш левый фланг слаб. Я решил, что ежели я доложу вам, ваша светлость может прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда
