И она начала перебирать его волоса и сказала:
– Ваня, друг сердечный, жене скажи правду: не ты сделал это?
Аксёнов сказал:
– И ты подумала на меня! – закрылся руками и заплакал.
Потом пришёл солдат и сказал, что жене с детьми надо уходить. И Аксёнов в последний раз простился с семьёй.
Когда жена ушла, Аксёнов стал вспоминать, что говорили. Когда он вспомнил, что жена тоже подумала на него и спрашивала его, он ли убил купца, он сказал себе: «Видно, кроме Бога, никто не может знать правды, и только его надо просить и от него только ждать милости».
И с тех пор Аксёнов перестал подавать прошения, перестал надеяться и только молился Богу.
Аксёнова присудили наказать кнутом и сослать в каторжную работу. Так и сделали.
Его высекли кнутом и потом, когда от кнута раны зажили, его погнали с другими каторжниками в Сибирь.
В Сибири, на каторге, Аксёнов жил 26 лет. Волоса его на голове стали белые как снег, и борода отросла длинная, узкая и седая. Вся весёлость его пропала. Он сгорбился, стал ходить тихо, говорил мало, никогда не смеялся и часто молился Богу.
В остроге Аксёнов выучился шить сапоги и на заработанные деньги купил Четьи минеи и читал их, когда был свет в остроге; а по праздникам ходил в острожную церковь, читал Апостол и пел на клиросе, – голос у него всё ещё был хорош. Начальство любило Аксёнова за его смиренство, а товарищи острожные почитали его и называли «дедушкой» и «божьим человеком». Когда бывали просьбы по острогу, товарищи всегда Аксёнова посылали просить начальство, и когда промеж каторжных были ссоры, то они всегда к Аксёнову приходили судиться.
Из дому никто не писал писем Аксёнову, и он не знал, живы ли его жена и дети.
Привели раз на каторгу новых колодников. Вечером все старые колодники собрались вокруг новых и стали их расспрашивать, кто из какого города или деревни и кто за какие дела. Аксёнов тоже подсел на нары подле новых и, потупившись, слушал, кто что рассказывал. Один из новых колодников был высокий, здоровый старик лет 60-ти, с седой стриженой бородой. Он рассказывал, за что его взяли. Он говорил:
– Так, братцы, ни за что сюда попал. У ямщика лошадь отвязал от саней. Поймали, говорят: украл. А я говорю: я только доехать скорей хотел, – я лошадь пустил. Да и ямщик мне приятель. Порядок, я говорю? – Нет, говорят, украл. А того не знают, что и где украл. Были дела, давно бы следовало сюда попасть, да не могли уличить, а теперь не по закону сюда загнали. Да врёшь, – бывал в Сибири, да недолго гащивал…
– А ты откуда будешь? – спросил один из колодников.
– А мы из города Владимира, тамошние мещане. Звать Макаром, а величают Семёновичем.
Аксёнов поднял голову и спросил:
– А что, не слыхал ли, Семёныч, во Владимире-городе про Аксёновых-купцов? Живы ли?
– Как не слыхать! Богатые купцы, даром что отец в Сибири. Такой же, видно, как и мы, грешные. А ты сам, дедушка, за какие дела?
Аксёнов не любил говорить про своё несчастье; он вздохнул и сказал:
– По грехам своим двадцать шестой год нахожусь в каторжной работе.
Макар Семёнов сказал:
– А по каким же таким грехам?
Аксёнов сказал:
– Стало быть, стоило того, – и не хотел больше рассказывать, но другие острожные товарищи рассказали новому, как Аксёнов попал в Сибирь.
Они рассказали, как на дороге кто-то убил купца и подсунул Аксёнову ножик и как за это его понапрасну засудили.
Когда Макар Семёнов услыхал это, он взглянул на Аксёнова, хлопнул себя руками по коленам и сказал:
– Ну, чудо! Вот чудо-то! Постарел же ты, дедушка!
Его стали спрашивать, чему он удивлялся и где он видел Аксёнова; но Макар Семёнов не отвечал, он только сказал:
– Чудеса, ребята, где свидеться пришлось!
И с этих слов пришло Аксёнову в мысли, что не знает ли этот человек про то, кто убил купца. Он сказал:
– Или ты слыхал, Семёныч, прежде про это дело, или видал меня прежде?
– Как не слыхать! Земля слухом полнится. Да давно уж дело было: что и слыхал, то забыл, – сказал Макар Семёнов.
– Может, слыхал, кто купца убил? – спросил Аксёнов.
Макар Семёнов засмеялся и сказал:
– Да, видно, тот убил, у кого ножик в мешке нашёлся. Если кто и подсунул тебе ножик, не пойман – не вор. Да и как же тебе ножик в мешок сунуть? Ведь он у тебя в головах стоял? Ты бы услыхал.
Как только Аксёнов услыхал эти слова, он подумал, что этот самый человек убил купца. Он встал и отошёл прочь. Всю эту ночь Аксёнов не мог заснуть. Нашла на него скука, и стало ему представляться: то представлялась ему его жена такою, какою она была, когда провожала его в последний раз на ярмарку. Так и видел он её как живую, и видел её лицо и глаза, и слышал, как она говорила ему и смеялась. Потом представлялись ему дети, такие, какие они были тогда, – маленькие, один в шубке, другой у груди. И себя он вспоминал, каким он был тогда, – весёлым, молодым; вспоминал, как он сидел на крылечке на постоялом дворе, где его взяли, и играл на гитаре, и как у него на душе весело было тогда. И вспомнил лобное место, где его секли, и палача, и народ кругом, и цепи, и колодников, и всю 26-летнюю острожную жизнь, и свою старость вспомнил. И такая скука нашла на Аксёнова, что хоть руки на себя наложить.
«И всё от того злодея!» – думал Аксёнов.
И нашла на него такая злость на Макара Семёнова, что хоть самому пропасть, а хотелось отмстить ему. Он читал молитвы всю ночь, но не мог успокоиться. Днём он не подходил к Макару Семёнову и не смотрел на него.
Так прошли две недели. По ночам Аксёнов не мог спать, и на него находила такая скука, что он не знал, куда деваться.
Один раз, ночью, он пошёл по острогу и увидал, что из-под одной нары сыплется земля. Он остановился посмотреть. Вдруг Макар Семёнов выскочил из-под нары и с испуганным лицом взглянул на Аксёнова. Аксёнов хотел пройти, чтоб не видеть его; но Макар ухватил его за руку и рассказал, как он прокопал проход под стенами и как он землю каждый день выносит в голенищах и высыпает на улицу, когда их гоняют на работу. Он сказал:
– Только молчи, старик, я и тебя выведу. А если скажешь, – меня засекут, да и тебе не спущу – убью.
Когда Аксёнов увидал своего злодея, он весь затрясся от злости, выдернул руку и сказал:
– Выходить мне незачем и убивать меня нечего, – ты меня уже давно убил. А сказывать про тебя буду или нет – как Бог на душу положит.
На другой день, когда вывели колодников на работу, солдаты приметили, что Макар Семёнов высыпал землю, стали искать в остроге и нашли дыру. Начальник приехал в острог и стал всех допрашивать: кто выкопал дыру? Все отпирались. Те, которые знали, не выдавали Макара Семёнова, потому что знали, что за это дело его засекут до полусмерти. Тогда начальник обратился к Аксёнову. Он знал, что Аксёнов был справедливый человек, и сказал:
– Старик, ты правдив; скажи мне перед Богом, кто это сделал?
Макар Семёнов стоял как ни в чём не бывало, и смотрел на начальника, и не оглядывался на Аксёнова. У Аксёнова тряслись руки и губы, и он долго не мог слова выговорить. Он думал: «Если скрыть его, за что же я его прощу, когда он меня погубил? Пускай поплатится за моё мученье. А сказать на него, точно – его засекут. А что, как я понапрасну на него думаю? Да что ж, мне легче разве будет?»
Начальник ещё раз сказал: «Ну, что ж, старик, говори правду: кто подкопался?»
Аксёнов поглядел на Макара Семёнова и сказал:
– Я не видал и не знаю.
Так и не узнали, кто подкопался.
На другую ночь, когда Аксёнов лёг на свою нару и чуть задремал, он услыхал, что кто-то подошёл и сел у него в ногах. Он посмотрел в темноте и узнал Макара.
Аксёнов сказал:
– Что тебе ещё от меня надо? Что ты тут делаешь?
Макар Семёнов молчал. Аксёнов приподнялся и сказал:
– Что надо? Уйди! А то я солдата кликну.
Макар Семёнов нагнулся близко к Аксёнову и шёпотом сказал:
– Иван Дмитриевич, прости меня!
Аксёнов сказал:
– За что тебя прощать?
– Я купца убил, я и ножик тебе подсунул. Я и тебя хотел убить, да на дворе зашумели: я сунул тебе ножик в мешок и вылез в окно. – Аксёнов молчал и не знал, что сказать. Макар Семёнов спустился с нары, поклонился в землю и сказал:
– Иван Дмитриевич, прости меня, прости, ради Бога. Я объявлюсь, что я купца убил, – тебя простят. Ты домой вернёшься.
Аксёнов сказал:
– Тебе говорить легко, а мне терпеть каково! Куда я пойду теперь?.. Жена померла, дети забыли; мне ходить некуда…
Макар Семёнов не вставал с полу и бился головой о землю и говорил:
– Иван Дмитрич, прости! Когда меня кнутом секли, мне легче было, чем теперь на тебя смотреть… А ты ещё пожалел меня – не сказал. Прости меня, ради Христа! Прости ты меня, злодея окаянного! – и он зарыдал.
Когда Аксёнов услыхал, что Макар Семёнов плачет, он сам заплакал и сказал:
– Бог простит тебя; может быть, я во сто раз хуже тебя! – И вдруг у него на душе легко стало. И он перестал скучать о доме, и никуда не хотел из острога, а только думал о последнем часе.
Макар Семёнов не послушался Аксёнова и объявился виноватым. Когда вышло Аксёнову разрешение вернуться, Аксёнов уже умер.
Слепой и глухой пошли в чужое поле за горохом. Глухой сказал слепому:
– Ты слушай и мне сказывай; а я буду смотреть – тебе скажу.
Вот они зашли в горох и сели. Слепой ощупал горох и говорит:
– Стручист.
А глухой говорит:
– Где стучит?
Слепой спотыкнулся на межу и упал. Глухой спросил:
– Что ты?
Слепой говорит:
– Межа!
Глухой говорит:
– Бежать? – и побежал.
А слепой за ним.
Басни
Стрекоза и муравьи
Осенью у муравьёв подмокла пшеница; они её сушили. Голодная стрекоза попросила у них корму. Муравьи сказали:
– Что ж ты летом не собрала корму?
Она сказала:
Они засмеялись и говорят:
– Если летом играла, зимой пляши.
Работницы и петух
Хозяйка по ночам будила работниц и, как запоют петухи, сажала за дело. Работницам
