умею; для меня соорудили кресло, около которого я и стараюсь (впрочем, я только 2 раза каталась и делаю уже некоторые успехи), учитель ждет ещё коньков. Для местной публики мы представляем даровое зрелище: дивятся на Володю, потешаются надо мной и Оскаром и немилосердно грызут орехи и кидают шелуху на наш знаменитый каток. Собака Дженни очень неодобрительно относится к катку, она предпочитала бы носиться по поскотине, совать морду в снег и приносить Володе всякие редкости вроде старых лошадиных подков… Володей мама недовольна: он недавно самым добросовестным образом принял тетерку за гуся, ел и хвалил: хороший гусь, не жирный. Да, ещё есть развлечение. На рождество мы собираемся в город, и Володя к тому времени шахматы приготовляет, собирается сразиться не на живот, а на смерть с Лепешинским. Шахматы Володя режет из коры, обыкновенно по вечерам, когда уже окончательно «упишется». Иногда меня призывает на совет, какую голову соорудить королю или талию какую сделать королеве. У меня о шахматах представление самое слабое, лошадь путаю со слоном, но советы даю храбро, и шахматы выходят удивительные…
Поздней осенью, пока не выпал ещё снег, но уже замерзли реки, далеко ходили по протоке — каждый камешек, каждая рыбешка видны подо льдом, точно волшебное царство какое-то. А зимой, когда замерзает ртуть в градусниках и реки промерзают до дна, вода идет сверх льда и быстро покрывается ледком, можно было катить на коньках версты по две по гнущейся под ногами наледи. Все это страшно любил Владимир Ильич».
Из воспоминаний ссыльного А. С. Шаповалова:
«Летом 1899 года, возвращаясь однажды из волости, я заметил одноколку, показавшуюся из-за угла. Седоки — мужчина и женщина — не могли быть крестьянами. Оба были одеты в городские костюмы. А молодая женщина с миловидным бледным лицом носила на голове даже городскую шляпу. «Не новые ли это ссыльные?» — явилась у меня мысль, но, всмотревшись внимательнее в них, я торопливо побежал навстречу одноколке. В седоке я, к своей радости, узнал Владимира Ильича, а в его спутнице — Надежду Константиновну.
Первой меня узнала Надежда Константиновна.
— Володя, — услыхал я, — ведь это Александр Сидорыч.
У Надежды Константиновны было необыкновенно милое, симпатичное лицо, которое делалось ещё привлекательнее, когда она улыбалась.
— Здравствуйте, Александр Сидорыч. Как хорошо, что мы вас встретили. Куда это вы?
— Едемте ко мне, — сказал я. — Во-первых, это в двух шагах отсюда, во-вторых, у меня хозяйка — свой человек, и, наконец, Фридрих Вильгельмович и Егор Васильевич ушли ещё вчера с вечера на охоту и вернутся вечером.
Я жил в это время у крестьянки Ветвиновой, на той же площади, где находилась волость. Я ввел Владимира Ильича и Надежду Константиновну в свою комнату, указал им воду для умывания, заказал чаю и «шаньги», а сам сбегал на квартиры товарищей Ленгника и Барамзина и оставил у каждого по записке с извещением о приезде Владимира Ильича и Надежды Константиновны. Когда я вернулся в свою комнату, хозяйка уже вносила кипящий самовар и большое блюдо с только что испеченными горячими румяными «шаньгами». Владимир Ильич и Надежда Константиновна, умывшись с дороги, сидели перед столом и рассматривали мои книги и тетрадь, в которую я вносил свои заметки, выдержки из прочитанных книг, цитаты, цифровой материал и прочее. В той же тетради было переписано множество революционных гимнов и стихотворений наших русских поэтов.
…Мы направились к Егору Васильевичу Барамзину, у которого комната была больше и вообще удобнее для разговора. В то время и в ссылке нужно было остерегаться ушей жандармов.
Оживленный обмен мнений, начавшийся у Владимира Ильича с Ф. В. Ленгником и Е. В. Барамзиным, продолжался все три дня, до самого отъезда Владимира Ильича в село Шушенское.
Накануне отъезда Владимира Ильича мы все взобрались на Георгиевскую гору. Отсюда, когда смотришь на восток, открывается вид на реку Тубу с её рукавами и островами, и она кажется сверху светлой извилистой лентой между двумя грядами гор, нависшими над тубинской долиной. Когда посмотришь на юг, видишь огромное предгорье Саянского хребта. Горы, как огромные, внезапно застывшие волны, становясь чем дальше, тем выше, громоздятся одна за другой и уходят вдаль, где на горизонте видны иногда снеговые вершины самых высоких хребтов. Но это бывает сравнительно редко. Но Владимиру Ильичу повезло. Как будто для него, когда солнце склонялось к закату, горизонт вдруг очистился, и перед нашими изумленными глазами проступили сквозь голубую мглу блестевшие снеговые вершины этих далеких гор…».
Из воспоминаний Н. Крупской:
«С утра мы брались с Владимиром Ильичом за перевод Вебба, который достал мне Струве. После обеда часа два переписывали в две руки «Развитие капитализма». Потом другая всякая работешка была. Как-то прислал Потресов на две недели книжку Каутского против Бернштейна, мы побросали все дела и перевели её в срок — в две недели. Поработав, закатывались на прогулки. Владимир Ильич был страстным охотником, завел себе штаны из чертовой кожи и в какие только болота не залезал. Ну, дичи там было! Я приехала весной, удивлялась. Придет Проминский — он страстно любил охоту — и, радостно улыбаясь, говорит: «Видел — утки прилетели». Приходит Оскар и тоже об утках. Часами говорили, а на следующую весну я сама уже стала способна толковать о том, где, кто, когда видел утку. После зимних морозов буйно пробуждалась весной природа. Сильна становилась власть её. Закат. На громадной весенней луже в поле плавают дикие лебеди. Или — стоишь на опушке леса, бурлит реченка, токуют тетерева. Владимир Ильич идет в лес, просит подержать Женьку. Держишь её, Женька дрожит от волнения, и чувствуешь, как тебя захватывает это бурное пробуждение природы. Владимир Ильич был страстным охотником, только горячился очень. Осенью идем по далеким просекам. Владимир Ильич говорит: «Знаешь, если заяц встретится, не буду стрелять, ремня не взял, неудобно будет нести». Выбегает заяц, Владимир Ильич палит.
Позднею осенью, когда по Енисею шла шуга (мелкий лед), ездили на острова за зайцами. Зайцы уже побелеют. С острова деваться некуда, бегают, как овцы, кругом. Целую лодку настреляют, бывало, наши охотники».
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ССЫЛКИ
Срок ссылки подошел к концу. Настало время возвращаться.
Из письма Н. К. Крупской М. А. Ульяновой от 19 января 1900 года:
«Вещи отправляем 28-го, а 29-го двигаемся сами. Едем компанией: с Василием Васильевичем (Старковым) и Ольгой Александровной (Сильвиной).
В Уфе Володя хочет остановиться дня на два, чтобы узнать, как вырешится, оставят ли меня в Уфе или отправят в какой-нибудь Стерлитамак или Белебей. Теперь у нас только и разговору, что о дороге. Книги уложили в ящик и свесили, выходит около 15-ти пудов. Книги и часть вещей отправляем транспортом, впрочем, вещей у нас будет, кажется, не очень много. Ввиду морозов хотели заказать кошеву с верхом, но в городе достать нельзя, а тут заказывать сомнительно, такую еще, пожалуй, сделают, что не доедет до Ачинска. Теплой одежи много, авось не замерзнем, да и погода, кажется, собирается потеплеть. Оскар вчера видел где-то облачка, а сегодня утром было только 28 градусов. Хуже всего то, что мама все студится, вот теперь кашляет опять. Мы-то с Володей выходим каждый день, несмотря на морозы, и к воздуху привыкли, а мама не знаю как уж доедет. Хочется поскорее, чтобы прошло время до 29-го, ехать, так ехать. Положим, отъезд так уж близко, что мама сегодня собиралась было стряпать в дорогу пельмени. Нам советуют брать в дорогу непременно пельмени, остальное все замерзнет. Вот мама и собирается настряпать уйму этого снадобья, без жиру и луку».
Из воспоминаний М. А. Сильвина:
«29 января 1900 года Ольга Александровна (Сильвина) выехала из Минусинска вместе с Ульяновыми и Старковым. Как она мне потом рассказывала, на проводы собралась почти вся наша колония: Курнатовский, Шаповалов, Барамзин, Лепешинский и другие. Выехали в двух кошевках: в одной сидели Владимир Ильич со Старковым, в другой — Надежда Константиновна с матерью и Ольга Александровна. На первой же остановке дамы заявили, что им тесно, и Надежда Константиновна перекочевала к Старкову, а Владимир Ильич уселся рядом с ямщиком на облучке в других санях. День был морозный, и у Владимира Ильича зябли руки… Артельным старостой всю дорогу был Владимир Ильич; он расплачивался с ямщиками и с хозяйками на остановках за постой и самовары. Харчами довольствовались большей частью взятыми при отъезде из дома, в их числе были и традиционные замороженные пельмени, гремевшие в мешке, как каленые орехи; ими засыпали чугунок кипятку, и суп был готов».
Ехали на лошадях 300 верст по Енисею, день и ночь, благо луна светила вовсю.
Запись воспоминаний крестьян селений Листвягово, Быскар, Анаш, Светлолобово, Петропавловка, Медведское, Назарово Енисейской губернии:
«…Накануне отъезда ямщики узнали, что на Енисее ещё не застыла большая полынья, от Маидашинских писаных скал до Комарковского быка, а в Потрошиловской протоке образовалась глубокая наледь. Пришлось ехать летним трактом — через селения Бедру, Городок, на Листвягово, с выходом на Енисей, к казачьей станице Бузуновской…
На половине от Минусинска до села Городок с небольшого перевала открылся живописный вид на реку Тубу и Затубинские горы с красивой Меттиховской гривой…
Зимняя дорога от Городка до Листвягово пролегала по широкому лугу в пойме реки Тубы.
Владимиру Ильичу и его спутникам пришлось переезжать через незамерзающий поток Шептерек…
Обе тройки остановились. Лошади испугались, храпели, били копытами землю, не шли в воду. Передний ямщик передал вожжи Владимиру Ильичу, спрыгнул с облучка, перешел вброд по перекату мелководный Шептерек. Лошади рванулись вслед, и полозья с шумом, скрежетом и визгом заскользили по галечнику. Задняя тройка промчалась через Шептерек смелее…
Луговая дорога круто нырнула в протоку Инзу. Осилив подъем у колодца, тройки вбежали в улицу (Листвягово) и остановились у дома Михаила Марьясова, дружка нанятых ямщиков.
После завтрака Владимир Ильич вручил хозяйке серебряный полтинник, по гривне с человека. Хозяин объявил, что лошади поданы. Все пассажиры быстро оделись, вышли во двор, где нетерпеливые тройки, гремя бубенцами, рвались в дорогу…
Дорога шла подъемом на хребет Тепсей. Сидя на облучке спиной к ветру, Владимир Ильич хорошо видел долину Тубы, степные холмы, полосы сосновых боров, Егорьевскую и Еловую горы у села Тесь. Вдалеке синели Саяны…
В Оглахтынском ущелье дорога привела в казачью станицу Бузуновскую…
Недалеко от села Абаканского Владимир Ильич напомнил ямщику Марьясову, чтобы тот сначала подъехал к дому Романовского Иосифа Ивановича и оставил там пассажиров, а сам на обеих тройках отправился бы к своим «дружкам» по ямщицкой «веревочке»…
После обеда путники, напутствуемые добрыми пожеланиями провожающих, тронулись в дальнейшую дорогу…
От Беллыка до Быскара дорога пролегала по правому берегу Енисея, затем пересекла Прорву, вышла на остров
