всех секциях Коминтерна, разбежится при первых раскатах грома. Левая оппозиция останется верна знамени Маркса и Ленина до конца!
Настоящий документ будет храниться в ограниченном, но вполне достаточном количестве экземпляров, в надежных руках, в нескольких странах. Таким образом, вы предупреждены!
4 января 1932 г. Кадыкей
ПИСЬМО ЦИОНУ83
Многоуважаемый г. Цион84 (к сожалению, не знаю вашего имени-отчества).
Совершенно верно, что г. Беглин передавал мне ваши вопросы; однако он при этом не только не связал ваше имя со свеаборгским восстанием, но и не сказал мне, что вы русский. Я полагал, что дело идет о скандинавском журналисте, и потому отозвался неведением. Разумеется, я очень хорошо помню ваше имя в связи со свеаборгским восстанием.
Письмо Ваше я получил уже в дороге, вдогонку, и говорить с Вами по телефону не имел возможности. Отвечаю вкратце письмом.
Вы пишете, что в моих же «интересах» рассеять неблагоприятное обо мне впечатление в Швеции. Если б дело шло только об этом, то, право же, не стоило макать перо в чернильницу . . .
Поставленные вами вопросы, признаться, несколько удивляют меня, так ли уж они характерны для определения человека?
«Какое ваше любимое занятие, кроме охоты и рыбной ловли»> Охота и рыбная ловля для меня не занятие, а отдых. «Любимое занятие» — умственная деятельность: чтение, размышление и, пожалуй, писание.
Мой «любимый» советский писатель? События последних 20 лет чрезвычайно сузили в моем сознании место художественной литературы. «Любимые» писатели — художники были у меля 25-30 лет тому назад. Сейчас я с наибольшим интересом читаю, пожалуй, Бабеля85.
Об иностранных писателях сказать еще труднее. Современных я знаю слишком мало, и отзыв мой имел бы совершенно случайный характер.
Труден также вопрос насчет философов. Я беру философию-(поскольку вообще знаком с ней) в ее развитии. Но я бы очень затруднялся назвать имя философа, который в моих глазах стоял бы «выше остальных».
То же самое, в известном смысле, относится и к историческим лицам. Могу сказать, что Фридрих Энгельс, как человеческая фигура, импонирует мне в высшей степени. Разумеется, историческая роль Маркса гораздо выше.
Какое время своей жизни считаю самым счастливым? На этот вопрос совсем уже не умею ответить. Во все периоды жизни было вперемежку — и хорошее, и плохое. Подводить «баланс» отдельным периодам, право же, не умею и никогда так к своей жизни не подходил.
Вот и все, что могу сказать. Желаю вам всяких успехов.
16 декабря 1932 г.
ПИСЬМО В ПОЛИТБЮРО ВКП(б)86
Секретно
Политбюро ВКП(б)
Я считаю своим долгом сделать еще одну попытку обратиться к чувству ответственности тех, кто руководит в настоящее время советским государством. Обстановка в стране и в партии вам видна ближе, чем мне. Если внутреннее развитие пойдет дальше по тем рельсам, по которым оно движется сейчас, катастрофа неизбежна. Нет надобности давать в этом письме анализ действительного положения. Это сделано в No 33 Бюллетеня, который выходит на днях. В другой форме, но враждебные силы в сочетании с трудностями ударят по советской власти с неменьшим напором, чем фашизм ударил по немецкому пролетариату. Совершенно безнадежной и гибельной является мысль овладеть нынешней обстановкой при помощи одних репрессий. Это не удастся. В борьбе есть своя диалектика, критический пункт которой вы давно оста
вили позади. Репрессии будут чем дальше, тем больше вызывать результат, противоположный тому, на какой они рассчитаны: не устрашать, а наоборот, возбуждать противника, порождая в нем энергию отчаяния. Самой близкой и непосредственной опасностью является недоверие к руководству и растущая вражда к нему. Вы знаете об этом не хуже меня. Но вас толкает по наклонной плоскости инерция вашей собственной политики, а между тем в конце наклонной плоскости-пропасть.
Что надо сделать? Прежде всего возродить партию. Это болезненный процесс, но через него надо пройти. Левая оппозиция — я в этом не сомневаюсь ни на минуту — будет готова оказать ЦК полное содействие в том, чтоб перевести партию на рельсы нормального существования без потрясений или с наименьшими потрясениями.
По поводу этого предложения кто-нибудь из вас скажет, может быть, левая оппозиция хочет таким путем придти к власти. На это я отвечаю: дело идет о чем-то неизбежно большем, чем власть вашей фракции или левой оппозиции. Дело идет о судьбе рабочего государства и международной революции на многие годы. Разумеется, оппозиция сможет помочь ЦК восстановить в партии режим доверия, немыслимый без партийной демократии, лишь в том случае, если самой оппозиции будет возвращена возможность нормальной работы внутри партии. Только открытое и честное сотрудничество исторически возникших фракций с целью превращения их в течения партии и их дальнейшего растворения в ней может в данных конкретных условиях восстановить доверие к руководству и возродить партию.
Опасаться со стороны левой оппозиции попыток повернуть острие репрессий в другую сторону нет оснований: такая политика уже испробована и исчерпала себя до дна; задача ведь и состоит в том, чтоб общими силами устранить ее последствия.
У левой оппозиции есть своя программа действий, как в СССР, так и на международной арене. Об отказе от этой программы не может быть, конечно, речи. Но насчет способов изложения и защиты этой программы перед ЦК и перед партией, не говоря уж о способах ее проведения в жизнь, может и должно быть достигнуто предварительное соглашение с той щелью, чтоб не допустить ломки и потрясений. Как ни напряжена атмосфера, но разрядить ее можно в несколько последовательных этапов при доброй воле с обеих сторон. А размеры опасности предполагают эту добрую волю, вернее, диктуют ее. Цель настоящего письма в том, чтоб заявить о наличии доброй воли у левой оппозиции.
Я посылаю это письмо в одном экземпляре, исключительно для Политбюро, чтоб предоставить ему необходимую свободу в выборе средств, если б оно, ввиду всей обстановки, сочло необходимым вступить в предварительные переговоры без всякой огласки.
15 марта 1933 г.
Принкипо Л. Троцкий
Полтора месяца тому назад приведенное выше письмо было отправлено в Политбюро ЦК ВКП(б). Ответа не последовало; вернее, ответ дан целым рядом действий сталинской клики: новым разгулом арестов в СССР, одобрением гибельной политики Коминтерна в Германии и пр. В другой исторической обстановке и на других социальных основах Сталин проявляет ту же бюрократическую слепоту, что и какой-нибудь Керенский87 или Примо-де-Ривера88 накануне падения. Сталинская клика идет семимильными шагами навстречу гибели. Весь вопрос в том, удастся ли ей обрушить в пропасть и советский режим? Во всяком случае она делает для этого все, что может.
Мы рассылаем этот документ ответственным работникам в предположении, даже в уверенности, что среди слепцов, карьеристов, трусов имеются и честные революционеры, у которых глаза не могут не раскрыться на действительное положение вещей.
Мы призываем этих честных революционеров связаться с нами. Кто захочет, тот найдет пути.
10 мая 1933 г.
Париж Редакция «Бюллетеня оппозиции»
ПРИЛОЖЕНИЯ
Л. Седов. Переезд в Алма-Ату
Дорогой друг, ты просил подробно описать путешествие наше до Алма-Аты — изволь. Делаю это в форме протокольных записей
— дневника. Кое-что по понятным причинам упускаю.
После крайне утомительных последних дней, особенно для нашего мнимого «отъезда», долго спалось. Я еще одевался, это было в начале первого часа, когда услышал звонок, затем топот ног и незнакомые голоса в коридоре. «ГПУ» — мелькнуло. Так и есть, в коридоре стояла их целая группа, одетых в военную форму. Во главе с распоряжавшимся вчера на вокзале. На руках он имел ордер (как я узнал позже) приблизительно следующего содержания: «Предлагается коменданту т. К … препроводить под конвоем гражданина Троцкого в г. Алма-Ату-немедленно». Подпись: Ягода. Обращаясь к Л. Д., комендант докладывает: «Отъезд ваш назначен сегодня в 2 ч 35 мин». — «То есть как?.. А вещи? Мы не уложились … За два часа до отхода поезда предупреждаете — безобразие». — «Мы поможем, поможем уложиться», -беспомощно повторяют они. Л. Д. отказался добровольно ехать, зашел в крайнюю комнату (спальню), куда мы все за ним проследовали. Кроме нас, т. е. Наталии Ивановны, брата и меня (Аня89 была на работе), были И. и Ф. В.90, случайно у нас находившиеся. Комнату заперли … За дверью голос: «Тов. Троцкий, разрешите сказать вам несколько слов …» — «Вызовите Менжинского к телефону».
— «Слушаюсь». Перерыв. «Тов. Троцкий (за дверью)! Менжин
ского нет» «Тогда Ягоду». Уходит. Ждем. «У телефона», — слы
шим, но по голосу как-то неуверенно. Л. Д. отпирает и выходит в
коридор, где у нас телефон. Там происходит следующий диалог:
«Алло!» — «Слушаю». — «Кто говорит? Товарищ Ягода?» —
«Нет, Дерибас91». Не отвечая дальше, вешает трубку. Обращаясь
к гепеурам: «Иван Никитич Смирнов Дерибаса на фронте не до
стрелял за трусость, говорить с ним не желаю. Я просил Менжин
ского или Ягоду». Опять запирается дверь. «Их нет». — «Они
спрятались под кровать и боятся подходить к телефону». Несколь
ко секунд молчания . . . «Товарищ Троцкий, выслушайте меня,
что вы от меня прячетесь?» Л. Д. нем, его взорвало. Он подошел
вплотную к двери: «Не нагличайте. Вы ворвались в мою квартиру
и смеете говорить, что я от вас прячусь…» Молчат. Выхожу в
коридор; прошу разрешения позвонить жене либо за ней послать.
(Никаких самостоятельных переговоров никто из нас не ведет,
кроме Л. Д. — так он требует. О моем требовании видеть жену
перед отъездом и взять у нее необходимые мне очки он уже гово
рил — они обещали). Мне отвечают: «Хорошо, вот сейчас», но ничего не предпринимают. Беру телефон. «Нельзя!» Выхожу на кухню, и туда пришли, с черного хода; стоит громадный детина Возвращаюсь в нашу «крепость». Слышу звонок. К Сергею (брату) пришел товарищ, беспартийный студент — попал в засаду. Не выпускают. На лице изумление и немного испуг. (Его продержали недели две во «внутренней».) Быстро возвращаюсь, за мной запирают … За дверью тот же голос: «Я вынужден буду взять вас силой» (это, конечно, заранее согласовано). Молчим. Ковыряют чем-то в замке — не удается. Предлагаю забаррикадироваться мебелью. Л. Д. решительно отказывается. За дверью слышно распоряжение; «Ломайте двери!» По-видимому, ищут чем, наконец находят и пробивают стекло в дверях. В отверстие видно, что орудуют нашей стамеской. Затем просовывается рука и не без опасения быстро отпирает. Входят, вернее, вваливаются. Они взволнованы, мы тоже. «Товарищ Троцкий, я должен выполнить приказ хотя бы силой . . . Стреляйте в меня, стреляйте!» -вдруг истерически кричит он. В ответ им: «Что вы вздор городите, никто в вас стрелять не собирается». Осели сразу. С наглым видом входят несколько штатских гепеуров. Среди них знакомые лица: вчерашний (омерзительный толстяк, хам) и Барычкин. Бывший мытищинский рабочий, когда-то неплохой революционер (по отзыву Л. Д.), теперь вконец разложившийся пьяница и растратчик. «Штатские, шапки снимите, вы не на улице». Растерялись. «Мы-коммунисты», — слабо отвечают. И наглость как-то сразу спала, стушевываются в коридор. Старший
