Маркса в этом произведении не для рабочих — цитаты с греческого, латинского и пр. Для узкого академического круга». Насчет стиля «Фогта» он не согласен с Энгельсом, который приравнивает его к лучшим памфлетам Маркса — «18 Брюмера» и др. «Эти образцы выше. В «Фогте» чувствуется торопливость, некоторая даже неряшливость. Конечно, это Маркс . . .» «Если бы против бухаринских писаний и лжи так написать . . . пришлость бы писать целые тома».

Комендант в разговоре пробалтывается, что нас везут на Ташкент. «То есть как? Ведь Верный (Алма-Ата) в стороне, не доезжая Ташкента — значит, мы не в Верный едем? Иначе непонятно, при чем здесь Ташкент». — «Нет, в Верный через Ташкент», — твердит в ответ комендант. Оправдывается профилем пути — не пройдет вагон. В Ташкенте же мы его переменим. (Кстати сказать, вагон прекрасно прошел). Очевидно, уже не в Верный, а ухудшение — думаем мы.

В Самаре получаем купленные по нашему списку наиболее необходимые вещи — в компенсацию за оставленные в Москве. Смена белья, продукты и проч. -Почти все мало или велико, словом, плохо. Среди покупок оказываются игральные карты; мы от них отказываемся. Гепеуры, очень обрадованные, садятся играть в преферанс. Трудно себе представить былого чекиста — «эту карающую руку революции» с … картами в руках … Не те времена, не те люди. Л. Д. шутит, присваивает купленным вещам «почетные» имена: туфли им. Менжинского, кальсоны «Ягода» . . .

Хотим послать телеграмму в Москву, домой. «Хорошо, пожалуйста, -отвечает комендант, — но я, со своей стороны, предлагаю запросить по прямому проводу — это ваше право». По существу это ограничение — правда, в крайне деликатной форме: по прямому проводу «говорить» он будет сам; телеграмму же просто не послать, очевидно, кажется ему менее удобным. Как узнали позже, это «неудобство» он прекрасно обошел, не отправив ни од- ной из посланных через него трех телеграмм, выдавая мне при этом

фиктивные квитанции.

На станции долго «маневрирую» и, уловив, наконец, момент, опускаю письмо. Оно вернее.

Коменданта Л. Д. припоминает; «Несколько раз он мне рапортовал; затем от ГПУ был в комиссии по качеству продукции, для срочных расследований и, надо сказать, не проявил ни инициативы, ни расторопности». По типу он, несомненно, бывший офицер, м. б., даже гвардейский — немного грассирует. Ночью мне доводится с ним беседовать. «Беседа» наша заключается в том, что он без конца рассказывает о прелестях природы в месте нашей ссылки. Затем вспоминает, как ему несколько раз приходилось охранять Л. Д. «Тем более странна ваша роль теперь», — замечаю я. Он пожимает плечами и говорит традиционно: «Служба». «Вам уже Лев Давыдович пытался объяснить насчет службы» . . Молчит. Расстаемся холодно. Помимо всего прочего он оказывается еще и порядочным болтуном.

3-й день. 19 января.

Едем недалеко от в стороне лежащего Уральска. «Над головой Преображенского»99, — говорит Л. Д. Присматриваемся к агентам; я с ними даже обедаю в ресторан-вагоне за одним столом. Кроме одного, явно враждебного, с неприятно-отталкивающим лицом, остальные — просто служаки-обыватели. Есть среди них и бывшие рабочие. Вопросами политическими не интересуются абсолютно. Все подряд читают книгу «Побеги революционеров» (случайно ли?), не с точки зрения убегающего революционера, очевидно, а наоборот, с точки зрения «ловца», т. е. жандарма, полицейского. Находятся все они в исключительно привилегированном положении; едят в ресторане, даже бреются, как будто бы, за счет государства. Л. Д. вспоминает, как конвойные солдаты везли его, по процессу Петербургского совета рабочих депутатов 1905 г., в Сибирь; на черном хлебе и чае. Зато и настроены иначе были, письма их тайно посылали, революционные песни разучивали …

Проезжаем Оренбург; пейзаж однообразный — степь и степь. Редкие караваны верблюдов. Лишь в зависимости от времени дня меняется окраска. Впервые видим кустарник, растущий прямо в песках, сейчас покрытых снегом, -саксаул; оказывается, превосходное топливо. К ночи в Ак-Булаке из-за снежных заносов стоим часов десять.

4-й день. 20 января.

В Кзыл-Орде получаем газету с заметкой о высылках. Сообщение ТАСС объясняет ссылки «установлением тесного контакта с представителями иностранной буржуазии». Л. Д. разоблачает: «Подводят фундамент под 58-ю статью, на основании «факта» (провалившиеся документы, напечатанные в «Правде» — 15 янв.), имевшего место после объявления ссылок и потому причиной уж

никак служить не могущего». Сначала предложение «ответственной» работы; через день обвинение в государственном преступлении — с объяснением большинству товарищей, что за «срыв кол-договорной кампании», и, наконец, в пути уже все узнают новую причину — связь с иностранной буржуазией». Как жалко запутались, заврались эти с позволения сказать политики. «Да, изолгались вконец», — говорит Л. Д.

Комендант докладывает, что у него есть телеграмма-распоряжение везти непосредственно на Пишпек (Фрунзе) — Алма-Ата. «Ташкент» отменен. Сам он в Арыси сдает начальство другому (Аустрину) и просит дать ему записку насчет неимения к нему претензий. Л. Д. дает ему «удостоверение»100.

Из Кзыл-Орды в вагоне с нами едет уполномоченный ГПУ по Средней Азии -Вольский. Он просит разрешения зайти, дать интересующие нас сведения о дороге и Алма-Ате. «Что ж, пускай заходит» . . . Появляется небольшой, жирный человек. На все вопросы он отвечает крайне туманно — ничего толком не знает. Просто зашел, что называется, «поглазеть».

Обедаем в купе (я уже не хожу в ресторан-вагон — противны спутники). Настроение бодрое, Л. Д. много шутит, да и я понемногу стараюсь. Н. И. гораздо лучше — она ведь выехала совсем больная и первые дни очень плохо себя чувствовала.

Поезд наш из-за заносов опаздывает часов на восемнадцать. Поэтому в Арысь прибываем не 21-го, как следовало бы по расписанию, а 22-го. Поезда (ташкентского), на который мы должны пересесть и ехать до Фрунзе, приходится ожидать почти сутки (21 час). В Арыси же маленькое разнообразие в лицах. Сменяется конвой, «наши» едут в Ташкент, оттуда им прибыла смена. Общий облик, как и число, прежнее (конвоиров 12).

Ехать мы должны в девять часов вечера, а в час — два ночи с опозданием приходит московский поезд с нашими вещами. Гепе-уры по этому поводу дают телеграмму в Ташкент и получают разрешение задержать ташкентский на Пишпек, на сколько потребуется. Вообще говоря, чудовищный произвол. Ночью принимаю вещи, все, кроме моих двух чемоданов101; их, очевидно, второпях забыли. Еду без вещей уж окончательно — невесело.

7-й день. 23 января.

От Арыси ландшафт меняется. Теперь степь лишь с одной стороны, а с другой горы. Дорога идет крутыми подъемами (местами идем двойной тягой), спусками. Встречаются туннели. На станциях преобладает азиатское население; смуглые, рослые, в красочной одежде. При молитве становятся на колени, -подкладывая коврики, — и монотонным голосом нараспев читают . . .

8-й день. 24 января.

Утром прибываем на конечную станцию железной дороги —

Пишпек (Фрунзе). Отсюда нам остается еще около трехсот верст. Ожидаем телеграмму от наших из Москвы. Сообщают, что нет. (Мы с пути дали адрес до востребования — Фрунзе). Следовательно, телеграмму нашу не послали -другого объяснения нет.

Часа в три к вагону подъезжает грузовик. На нем мы должны ехать до перевала Курдай. Легкие вещи идут с нами, тяжелые — следом гужевым транспортом. К вечеру без особых приключений, если не считать вытаскивание грузовика из снега, доезжаем до почтовой станции у перевала. Л. Д. с утра «температурит», 37,3-но ехать надо. Дальше, через перевал мы должны ехать на лошадях, верст 30. Располагаемся до отъезда на почтовой станции. Хозяйка — женщина лет 35, казачка. Об этом она говорит с гордостью; не говоря о «татарах», крестьяне (русские): «Это что . . . Мы раньше в люди выходили, дочери в гимназию, сыновья в юнкерское шли» . . . Вздыхает. Казаки здесь революцией и гражданской войной разорены. (Они шли с белыми). Но как быстро приспособились. Хозяйничают, родственники все служат, дочь работает в кооперативе, — комсомолка. «У них, небось, батраки есть,- говорит Л. Д., — которые о комсомоле и мечтать не смеют».

Гепеуры в соседней комнате торгуются с возчиками. Тех семь хозяев на девять лошадей, никак не могут поделиться . . . Ждем. Постепенно укладываемся, Л. Д. исключительно старательно, аккуратно упаковывает чемодан с провизией. Каждый стакан обкладывает бумагой — «чтоб в дороге не стукнулись и разбились». Учит тепло одеваться, главным образом напирает на обувь. Н. И. читает целую лекцию с опытно-показательными примерами: о стряхивании снега с коленок и пр. Вечером так и не уехали. Не сторговались. Сейчас за дверью другой возчик, киргиз, уговаривает; «Сударь сударевич, -слышу я, — разный бывает лошадь, — мой тысячу рублей стоит». Все-таки не убедил. Едем завтра, в три часа утра. Н. И., которая отвыкла от покупок, не знает цен, за все платит слишком много. Я, указывая на это, предупреждаю, что этак мы можем преждевременно обанкротиться. Л. Д., шутя, предлагает над Н.И. назначить опеку, как над разорившимся помещиком. Вообще надо сказать, что они оба, особенно Л. Д., превосходно приспособились к новым условиям. Ложимся вздремнуть; за стенкой все говорят. Гепеуры похожи на хозяйку в одном отношении-одинаково, если не хуже, презрительно говорят о киргизах: «татары», «азиаты». И каким тоном!

9-й день. 25 января.

Наконец после трехчасового ожидания выезжаем. Уже шесть утра. Едем в телегах, сани здесь не применяются: сегодня мороз, снег, завтра — тает. Укутаны мы основательно. Старшие мои имеют презабавный вид; в телегах, на сене, в солдатских тулупах и валенках. Видны одни носы. В телегу прямо валят, т. к. в такой одежде почти невозможно двигаться. О своем виде сказать ничего не могу. Темно. Мороз градусов 10-12, сильный ветер усиливает

впечатление от мороза. Едем со скоростью пяти верст в час . . . Переезжаем невысокие горы — перевал Курдай; ничто по сравнению с Кавказом, например. Время от времени встречаем караван-сараи, здесь укрываются путники, застигнутые бураном. Возчик с опаской говорит: «Не было бы только бурана»; они здесь очень часто бывают.

Переехав перевал, около часу отдыхаем — отогреваемся. Затем пересаживаемся на легковую машину, уже до Алма-Аты, без пересадки. С нами едет новый комендант и алма-атинский гепеур. Остальные на грузовике с вещами, следом. Едем по дороге, порой покрытой даже глубоким снегом. Смелый и необыкновенно ловкий шофер на машине АМО по этой трудной дороге гонит, что называется, вовсю. Он из броневиков — там, говорит, поле зрения меньше было, труднее приходилось . . ,102

Из писем Н. И. Седовой-Троцкой103 Саре Якобс-Вебер104

Знаете, месяца за два, за три до нашей высылки в Алма-Ату (давно это было) происходили частые и бурные заседания Политбюро. Близкие товарищи и друзья собирались у нас на квартире в ожидании окончания заседания ПБ и возвращения Л. Д. с