общественным мнением Советов и всего мира — нет! При такой ясности взаимных позиций нет никакой надобности нарушать летний отдых народного комиссара по иностранным делам.
* * *
До недавнего времени пожар считался в нашей семье далеким и чуждым явлением, как извержение вулкана, кораблекрушение или игра на бирже. Но после того, как в январе 1931 г. сгорела ночью занятая нами в Принкипо вилла, причем огонь уничтожил все без остатка книги, часы, платье, белье и ботинки, идея пожара очень интимно вошла в нашу жизнь. Уже несколько месяцев спустя новая наша квартира сразу наполнилась в один злосчастный день удушливым дымом, и все метались по дому в поисках источника: открыли, наконец, — в подвальном этаже разгорелся костер. Инициатором предприятия оказался мой внук, 6 лет, который трудолюбиво собрал в кучу опилки, дрова, старую вату — и с успехом поджег этот хорошо воспламеняющийся материал. Не без труда и волнений удалось потушить пожар — к огорчению для его инициатора. Проезжая по Франции в автомобиле, мы наблюдали на расстоянии большой лесной пожар. «Жаль, что далеко, — сказал один из спутников, — это прекрасное зрелище». Остальные укоризненно покачали головами: что сказали бы крестьяне по поводу этого эстетического отношения к пожару. Не успели мы провести на новой квартире и нескольких часов, как июльский воздух, и без того горячий, сделался невыносимым. Большая пустошь, прилегающая к вилле, покрылась дымом и пламенем. Горела высохшая трава, горел кустарник, и гонимый настойчивым бризом огонь, полосой в сотню метров, двигался на нашу дачу, охватил деревянный частокол, обвитый колючей проволокою, проник во двор, горела трава, горели ярким пламенем кусты, вокруг дома огонь разделился по двум направлениям, бурно вспыхнула деревянная беседка, дом наполнился дымом, все метались, что-то выносили, пожарных вызвали из соседнего городка, пожарные
медлили, мы покинули дачу, считая ее обреченной. Но произошло чудо: слегка изменилось направление ветра, огонь заколебался вдоль усыпанной гравием дорожки и стал отступать от дачи в сторону. К приезду пожарных огонь затих. Но и сейчас, когда пишутся эти строки, во дворе стоит запах гари …
Так или иначе, это — французская гарь. Турецкая глава жизни отошла в прошлое. Остров Принкипо превратился в воспоминания.
11 августа 1933 г. Л. Троцкий
Л. Седов. Переезд во Францию13
24-го утром «Болгария» должна была придти в Марсель. По соглашению (и за специальную плату)* с пароходным обществом и властями друзьям Л. Д. разрешили до прихода парохода в порт снять Л. Д. и Н. И. с парохода на моторной лодке в открытом море. Капитан парохода был обществом предупрежден по радио. Местом высадки был выбран друзьями Л. Д. Касио- в 15 (?) приблизительно километрах от Марселя. Моторную лодку друзья хотели снять еще дальше […]. Друзья совершили небольшую поездку по морю с тем, чтоб испробовать качество лодки, ознакомиться с местом, а лодку сняли с 6 часов утра следующего дня. , Не только о цели путешествия, но и о направлении хозяину и мат-росу ничего не было сказано. Сняли лодку на полдня, дали аванс (от него хозяин настойчиво отказывался), предложили запастись резервом горючего. Друзья Л. Д. переночевали в Другом месте и в половине шестого утра на двух автомобилях были уже в Каси-се. Автомобили поставлены в укромное место вблизи места предполагаемой высадки. Хозяин пришел одновременно с нами; не было матроса, его побежали будить. Между тем мотор не хотел работать. Крутил ручку хозяин (без особых усилий); изо всех сил крутили друзья. Мотор не работал. Друзья начали волноваться. Один побежал искать другую лодку. Другой начал проверять с хозяином мотор. Объяснения хозяина были сбивчивые. Удалось обнаружить, что не действует зажигание. Поведение хозяина стало еще более подозрительным (он давал совсем другие объяснения) . Видно было, что он не хочет ехать. По пристани взволнованно ходила его жена. Матрос также явно умышленно опаздывал. Что случилось? Вместе с двумя друзьями на лодке должен был ехать представитель сюртэ женераль; задачей его было визировать паспорта приехавших и сообщить Л. Д. отмену постановления о высылке (1916 года). Он заявил хозяину о своем служебном положении. Тогда -и то не сразу, хозяин еще повозился минут десять с мотором — он хватил себя кулаком по голове и крепко выругался: «Ах, я идиот, я . . забыл дома угли от дина-момашины». Тут же все выяснилось. В эти дни в Тулоне шел нашумевший процесс убийц собственника моторной лодки, нанятой на прогулку. Он был убит, а лодка продана за границей. Понят
* Если я упоминаю об этом, то для того, чтобы показать, что дело было организовано не полицией. Всякий имеет право остановить пароход за определенную плату [.. ] [Прим. Л. Седова.]
но, под впечатлением этого процесса он не спал всю ночь и решил не ехать. Странный характер клиентов: два молодых человека без дам, необыкновенный час поездки, расспросы о том, может ли лодка уйти далеко в море, ее ход и др. вопросы не «туристического» характера, все это еще более усилило подозрительность хозяина и матроса. Друзья были приняты за (возможных) убийц. В этом он открыто признался.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ДНЕВНИК 1935 ГОДА1
7 февраля 1935 г.
Дневник — не тот род литературы, к которому я питаю склонность: я предпочел бы ныне ежедневную газету. Но ее нет… Отрезанность от активной политической жизни заставляет прибегать к таким суррогатам публицистики, как личный дневник. В начале войны, запертый в Швейцарии, я вел дневник в течение нескольких недель … Затем короткое время в Испании, в 1916 г., после высылки из Франции. Это, кажется, и все. Приходится прибегнуть к политическому дневнику снова. Надолго ли? Может быть, на месяцы. Во всяком случае, не на годы. События должны разрешиться в ту или другую сторону и -прикрыть дневник. Если его еще раньше не прикроет выстрел из-за угла, направленный агентом . .. Сталина, Гитлера2 или франц[узских] друзей-врагов.
Лассаль3 писал когда-то, что охотно оставил бы ненаписанным то, что знает, только бы осуществить на деле хоть часть того, что умеет. Такое положение слишком понятно для всякого революционера. Но надо брать обстановку, как она есть. Именно потому, что мне надо было участвовать в больших событиях, мое прошлое закрывает мне ныне возможность действия. Остается истолковать события и пытаться предвидеть их дальнейший ход. Это занятие способно во всяком случае дать более высокое удовлетворение, чем пассивное чтение.
С жизнью я сталкивался здесь почти только через газеты, отчасти через письма. Не мудрено, если мой дневник будет походить по форме на обзор периодической печати. Но не мир газетчиков сам по себе интересует меня, а работа более глубоких социальных сил, как она отражается в кривом зеркале прессы. Однако я, разумеется, не ограничиваю себя заранее этой формой. Преимущество дневника — увы, единственное — в том и состоит, что он позволяет не связывать себя никакими литературными обязательствами или правилами.
8 февраля [1935 г.]
Трудно придумать занятие более мучительное, чем читать Леона Блюма4. Образованный и в своем роде умный человек как бы
поставил себе целью жизни ничего не говорить, кроме салонных пустяков и замысловатого вздора.
Разгадка в том, что политически он давно уже выведен в тираж. Вся нынешняя эпоха ему не подходит. Его маленькое искусство, пригодное для кулуаров, кажется жалким и ничтожным в грозном водовороте наших дней.
В сегодняшнем номере5 статья посвящена годовщине 6 февраля6. Конечно, «этот день не принадлежал фашизму!»7. Но Флан-ден8 все же не на высоте: «мятежники фашисты противопоставили свою силу его слабости»9. Сильный Блюм упрекает Фландена в слабости. Блюм ставит Фландену ультиматум: «стоять за фашистский мятеж или против!»9. Но Фланден вовсе не обязан выбирать. Вся его «сила» в том, что он между фашистским мятежом и рабочей самообороной9. Равнодействующая тем больше приближается к фашистам, чем слабее Блюм-Кашен10.
Когда-то Сталин разрешился афоризмом: социал-демократия и фашизм -близнецы! Сейчас близнецами стали социал-демократия и сталинизм, Блюм и Кашен. Они все делают для того, чтоб обеспечить победу фашизму.
В L’Humanite11 тот же торжественный аншлаг: «Это был не их
день!»12 Это торжество могучему «единому фронту» обеспечил
слабый Фланден. Угроза единого фронта вывести рабочих на
[площадь de la] Concorde, т. е. подставить безоружные и неорга
низованные массы под дула и кастеты милитаризованных шаек,
была бы преступным авантюризмом, если б это была серьезная
угроза. Но тут bluff13, заранее согласованный со «слабым» Флан
деном. Непревзойденным мастером такой тактики был в доброе
старое время Виктор Адлер14 (где его партия?). Сегодняшние
обличения против Фландена в Popu, как и в Huma, — только при
крытие вчерашнего соглашения с ними. Эти господа думают об
мануть историю. Они обманут только себя.
A Temps15 тем временем борется с коррупцией и упадком нравов . . .
9 февраля [1935 г.]
Ракоши16 приговорен к вечной каторге. Он держал себя с революционным достоинством после нескольких лет тюрьмы. От казни спасли его во всяком случае не протесты в L’Humanite, почти не находившие отклика. Гораздо большую роль сыграл тон большой фран[цузской] прессы, начиная с Temps. Эта газета была «за» Ракоши против венгерского прав[ительст]ва, как она была против Зиновьева за сталинский суд. В обоих случаях, конечно, по патриотическим соображениям. Какие же еще соображения могут быть у Temps?
В деле Зиновьева были, правда, еще соображения социального консерватизма: московский корреспондент Temps, который, ви
димо, хорошо знает, где искать директив, несколько раз подчеркивал, что Зиновьев, как и все вообще гонимые ныне оппозиционеры, стоят влево от правительства, и что для беспокойства нет следов оснований. Правда, и Ракоши стоит влево от Хорти17, и даже очень значительно, но дело идет и в этом случае о маленькой услуге Кремлю. Бескорыстной, надо думать?
* * *
Министерство] вн [утренних] дел запретило рабочие контрманифестации, назначенные на 10 февраля. Раз Кашен-Блюм требуют от «слабого» Фландена роспуска фашистских лиг, то они делают его тем самым достаточно сильным против рабочих организаций. Механика необонапартизма налицо. Кашен-Блюм, конечно, будут в печати проклинать Фландена: это одинаково полезно и Фландену, и им самим. Но в душе эти господа будут радоваться запрещению рабочих манифестаций: все, даст бог, придет в норму, и можно будет дальше продолжать свою полезную оппозиционную деятельность…
Число стачечников, получающих пособие, возросло, тем временем, до 483.000. По вопросу о стачечниках Блюм послал В парламенте выступать Фроссара18. Это означает по адресу буржуа: «Не беспокойтесь, в вопросе о стачечниках вам ничего не грозит, сохраните нам лишь парламент и наши свободы».
11 февраля [1935 г.]
Мемуары Rohm’а19, начальника штаба SA, убитого впоследствии Гитлером, дают достаточно яркое — при всей своей тусклости — представление о самоуверенной вульгарности этой среды. В «социализме» наци психологические пережитки траншейного «сближения классов» занимают (занимали) очень видное место. То, что Мартов20 и др.
