меньшевики — без всякого основания — говорили о большевизме: «солдатский социализм» — вполне применимо к наци, по крайней мере к их вчерашнему дню. В образе самого Рема казарменное «братство» очень органически сочетается с педерастией.
Однако же этот ограниченный ландскнехт, который, вследствие отсутствия случая воевать за Германию, хотел воевать за Боливию, делает, благодаря своему натуралистическому подходу к явлениям и людям, ряд мелких замечаний, совсем недоступных салонным социалистам.
«Пламенные протесты и массовые митинги, безусловно, ценны в смысле создания настроения возбуждения и часто, возможно, они просто незаменимы; но если за кулисами этого взрывоопасного представления не стоит человек, готовый к действию и решившийся на действия, они не принесут никакого эффекта» (Мемуары, ст. 80)21.
Эта мысль, в которой есть верное ядро, направлена, отчасти, против Гитлера: он говорил речи, а я, Рем, делал дело. Солдат должен, по Рему, стоять впереди политика. Но политик опрокинул солдата.
12 февраля [1935 г.]
Сегодня Popu и Huma захлебываются от восторта по поводу того, что 100 000 «антифашистов» прошлись по Place de la Repub-lique. «Что за великолепный народ»!22 — пишет Блюм. Эти люди всегда удивлены, когда массы отвечают на их призывы. И они вправе удивляться, ибо в течение десятилетий они только и делали, что злоупотребляли доверием массы 100 000! Но condottieri23 фашизма знают, что это только толпа, которая сегодня собралась, а завтра рассыпется. Vaillant-Couturier24, этот сноб, который превратил марксистское отношение к морали в циничную распущенность, делает из манифестации на Place de la Rep[ublique] тот вывод, что теперь — sans delai!25 — фашистские лиги должны быть] разоружены и распущены!
Как не вспомнить поэтому, что генерал Groner26 в качестве министра вну[тренних] дел [Германии] запретил SA, армию Гитлера, декретом 13 апреля 1932 г. Rohm рассказывает по этому поводу:
«Исчезли только мундир и знаки отличия. Как и раньше, штурмовые отряды тренировались на полигонах Доеберица, как и на других учебных полях, принадлежавших правительству Рейха. Только теперь они преподносились не как штурмовые отряды, а как Общество немецкого народного спорта»27.
Надо прибавить, что генерал Тренер был не только министром внутр [енних] дел, но и министром рейхсвера. В первом своем звании он, по соображениям парламентского оппортунизма, запретил SA, а во втором звании предоставлял им за счет государства все необходимые удобства для дальнейшего развития. Этот многозначительный политический эпизод освещает до конца глупость требования разоружить фашистов.
Запрещение военных лиг, если бы фран[цузское] пр[авительст]-во нашло нужным прибегнуть к этой мере, — что, вообще говоря, не исключено -означало бы лишь, что фашисты в области вооружения вынуждены были бы прибегнуть к некоторой поверхностной маркировке, а рабочие оказались бы действительно лишены малейшей легальной возможности подготовить свою оборону. Центральный лозунг «единого фронта» как бы специально создан для того, чтобы помочь буржуазной реакции загнать пролетарский авангард в подполье.
* * *
По поводу прудонистско-анархического конгресса 1874 г.28 Энгельс презрительно писал Sorge29: «Общее несогласие по всем основным вопросам скрыто тем фактом, что они не спорят, а только-говорят и слушают»30. Замечательно меткая формула, которая как нельзя подходит к совещаниям лондонско-амстердамского блока31. Но ныне такого рода «объединения» еще неизмеримо менее-жизнеспособны, чем 60 лет тому назад!
* * *
Перемена тона Temps в высшей степени замечательна. От прежнего олимпийского осуждения правой и левой диктатуры не осталось почти ничего. В передовицах — восхваление муссоли-низма как средства спасения «на случай крайности». В анкетах — реклама для Jeunesses Patriotes32 и пр. Notre Dame Фландену не поможет33.
* * *
Перевод Чубаря34 из Харькова в Москву прошел в свое время как-то незаметно, и я сейчас затрудняюсь даже вспомнить, когда, собственно, это произошло. Но перевод этот имеет политический смысл. Чубарь есть «заместитель» Молотова в том смысле, что должен раньше или позже вытеснить его. Рудзутак35 и Меж-лаук36, два других заместителя, для этого не годятся: первый опустился и обленился, второй политически слишком незначителен. Во всяком случае Молотов живет под конвоем трех заместителей и размышляет о смертном часе.
* * *
Нет существа более отвратительного, чем накопляющий мелкий буржуа; никогда не приходилось мне наблюдать этот тип близко, как теперь37.
13 февраля [1935 г.]
«Вожди» пролетариата продолжают наперебой демонстрировать перед реакцией свои трусость, гнилость, свою поистине собачью готовность лизать руку, которая занесла над ними хлыст. Первое место занимает, конечно, Блюм. Как великолепно держал себя 10-го народ Парижа! Как спокойно! Как дисциплинированно! Правительство должно было понять, «на чьей стороне были народные симпатии»3*. Фландена обругали в Notre Dame, а мы ни словом не обидели Regnier39. И т. д. Словом: «с нашей сто
роны вам ничто не грозит. Можете ли вы нам отказать в разоружении фашистов?» Но когда же буржуазия уступала тем, со стороны которых ей ничего не грозит?
* * *
Энгельс, несомненно, одна из лучших, наиболее цельных и благородных по складу натур в галерее больших людей. Воссоздать его образ — благородная задача и в то же время исторический долг. На Принкипо я работал над книгой о Марксе-Энгельсе, — предварительные материалы сгорели40. Вряд ли придется снова вернуться к этой теме. Хорошо бы закончить книгу о Ленине41, чтоб перейти к более актуальной работе — о капитализме распада.
Христианство создало образ Христа, чтоб очеловечить неуловимого господа сил и приблизить его к смертным. Рядом с олимпийцем Марксом Энгельс «человечнее», ближе; как они дополняют друг друга;1 вернее: как сознательно Энгельс дополняет собою Маркса, расходует себя на дополнение Маркса, всю свою жизнь, видит в этом свое назначение, находит в этом удовлетворение, — без тени жертвы, всегда сам по себе, всегда жизнерадостный, всегда выше своей среды и эпохи, с необъятными умственными интересами, с подлинным огнем гениальности в неостывающем очаге мысли. В аспекте повседневности Энгельс чрезвычайно выигрывает рядом с Марксом (причем Маркс ничего не теряет). Помню, я, после чтения переписки М[аркса]-Э [нгельса] в своем военном поезде, высказал Ленину свое восхищение фигурой Энгельса, и именно в том смысле, что на фоне отношений с титаном Марксом верный Фред ничего не теряет, наоборот, выигрывает. Ленин с живостью, я бы сказал с наслаждением, присоединился к этой мысли: он горячо любил Энгельса именно за его органичность и всестороннюю человечность. Помню, мы не без волнения разглядывали вместе портрет юноши Энгельса, открывая в нем те черты, которые так развернулись в течение его дальнейшей жизни.
Когда начитаешься прозы Блюмов, Поль-Форов42, Кдшенов, Торезов43 — наглотаешься микробов мелочности и наглости, пресмыкательства и невежества, нельзя лучше освежить легкие, чем за чтением переписки Маркса и Энгельса, друг с другом и с другими. В эпиграмматической форме намеков и личных характеристик, иногда парадоксальных, но всегда глубоко продуманных и метких — сколько поучительности, умственной свежести и горного воздуха. Они всегда жили на высотах.
14 февраля [1935 г.]
Прогнозы Энгельса всегда оптимистичны. Они нередко опережают действительный ход дальнейшего развития. Мыслимы ли,
·однако, вообще исторические прогнозы, которые, по французскому выражению, не сжигали бы некоторые посредствующие этапы? В последнем счете Э[нгельс] всегда прав. То, что он в письмах к Вишневецкой44 говорит о развитии Англии и Соед. Штатов, полностью подтвердилось только в послевоенную эпоху, 40-50 лет спустя, но зато как подтвердилось! Кто из великих людей буржуазии хоть немного предвидел нынешнее положение англо-саксонских стран? Ллойд Джорджи45, Болдвины46, Рузвельты47, не говоря уже о Макдональдах, кажутся и сегодня еще (сегодня даже больше, чем вчера) слепыми щенками рядом со старым, дальновидным Энгельсом. Какой нужно иметь медный лоб всем этим Кейнсам48, чтоб объявлять прогнозы марксизма опровергнутыми.
* * *
Насколько могу судить по присланным мне газетам, сталинские лакеи во Франции (Торез и К°) заключили прямой комплот с правыми социал-демократическими вождями для кампании против «троцкистов», начиная с организации молодежи49. Сколько времени Сталин-Бухарин именовали нас «социал-уклоном», а затем социал-фашистами! Несмотря на всю разницу исторической обстановки, блок Блюма-Кашена и их совместная борьба против «троцкизма» удивительно напоминает блок Керенского-Церетели50 (1917 г.) и их травлю большевизма51. Черты сходства — в ограниченной природе «радикального» мелкого буржуа, в его страхе перед грозной обстановкой, его растерянности при виде ускользающей почвы, в его ненависти к тем, которые вслух характеризуют его и предсказывают ему его судьбу.
Разница в том — и разница, увы, не малая, — что: а) консервативные рабочие организации (SFIO52, CGT53) играют во Ф[ранции] несравненно большую роль, чем играли в 1917 г. в России; б) большевизм скомпрометирован постыдной карикатурой сталинской партии; в) весь авторитет Совет[ского] гос[ударства] пущен в дело на дезорганизацию и демократизацию пролетарского авангарда. Историческая битва во Франции еще не потеряна. Но фашизм имеет в лице Блюма и лакеев Сталина неоценимых помощников. Торез вывернул наизнанку все доводы, аргументы и методы Тельмана54. Но и вывернутая наизнанку политика сталинизма остается по существу той же. В Германии два аппарата — соц[иал]-дем [ократический] и [коммунистический] — своей показной, перекошенной, не соблюдавшей пропорций шарлатанской борьбой отвлекли внимание рабочих от надвигавшейся опасности; во Франции те же два аппарата пришли к соглашению относительно иллюзий, которыми можно отвлекать внимание рабочих от реальности. Результат тот же!
* * *
Честный, неподкупный, национальный Temps обличает: «Политические машины чаще всего бывают лишь искусственным облаком, за которым скрывается личная заинтересованность»55. Смесь квакера с Тартюфом, но и квакер и Тартюф модернизированы соответственно эпохе Устрика56-Ставиского57. Орган «Comi-te des Forges»58 обличает «les interets particuliers»!59 «Comile des Forges» подчиняет своим интересам всю французскую печать. Ни одна радикальная газета не смеет, например, ничего напечатать. по поводу того фашистского клерикального террора, который царит в госпиталях Comite des Forges против революционных рабочих: в случае уличения их выбрасывают накануне операции. Редактор дем [окрэтической] газеты, радикал-социалист, франкмасон. и пр. отвечает: «Ничего не могу напечатать; в прошлом году за заметку против кого-то из Com [ite] de[s] F[orges] моя газета — через [агентство] Havas — была лишена объявлений на 20000 фр.» Как же официозу де Венделя60 не обличать «особые интересы» во имя национального блага!
В 1925 (или 1924 г.?) Красин61 в качестве советского полпреда во Франции вел переговоры с директором Temps и докладывал о них на зас[едании] Политбюро для получения необходимых директив. Предложения Temps были таковы: а) редакция через известное время посылает в Москву сотрудника, который начинает с критических, но спокойных по тону корреспонденции; б) в передовицах прекращается борьба против СССР; в) еще через неск[олько] месяцев (помнится, шесть) газета начинает вести дружественную СССР линию во внешней политике; г) корреспонденции из Москвы принимают благожелательный характер; д) во второй передовице — внутренняя политика — редакция сохраняет полную самостоятельность в критике большевизма; е) сов[етское] пр[авительство] платит Temps миллион франков в год. Красин начал с полумиллиона, дошел до 750 000 (на этом остановились переговоры) и спрашивал теперь Политбюро, идти ли
