спокойное, но свинцовое в этот декабрьский вечер. Маяк мигает. Пальмы покачиваются. Чуть доносится рокот вод.

Море окружает Кадикс с трех сторон, даже более. И с каждой стороны оно разное, смотря по солнцу, направлению ветра и характеру берега.

Справа оно мягко ложится на песок, а слева, за поворотом, с размаху разбивается о стертую стену крепости и прибрежные камни.

Силуэты судов в сумерках. Двух– и трехмачтовые парусные корабли, которые совершают путь в Америку и обратно, в один рейс окупая свою стоимость, да еще с избытком.

Немецкие и австрийские суда, запертые в этих водах с начала войны, заменяют квартиру своему экипажу. Они обросли неподвижностью.

Сегодня прибыл пароход «Инфанта Изабелла» из Аргентины. Из-за войны там застой в делах, и испанцы возвращаются оттуда массами – без денег и без надежды заработать их. Пароходные общества нещадно грабят. На Нью-Йорк и Аргентину еще есть цены, но оттуда берут, сколько хотят, т.-е. отбирают все, что есть. Сколько страшных дел, больших и маленьких, совершается под покровом войны!

Почему пассажирские пароходы бросают якорь далеко от пристани, так что подъезжать приходится на моторных лодках? Оказывается, чтоб избежать бесплатных пассажиров, которые укрываются до Канарских островов.

Опускается ночь. Вышка с железной оградой, как капитанский мостик над океаном. Пена вспыхивает в темноте. Ветер окреп. Гул и угроза. Скользят лучи маяка. Тьма и душистые морские брызги текут в воздухе. Все во влаге. Платье, палка, волосы. За поворотом тоже море, но спокойное, как зеркало, ибо в ограде берегов (бухта!), и в нем отражаются, не колеблясь, огни ночного Кадикса.

Прибыли сегодня пачкой моряки с потопленных немцами судов. «Эмилия» шла на парусах из Опорто в Las Palmas (Канарские острова), везла дерево для фруктовых ящиков. Собеседник был на «Эмилии» капитаном, сын его – матросом. Нить рассказа переходит незаметно к сыну. Возле Las Palmas нагнала подводная лодка. Сигналы. Остановились. Немецкий офицер позвал рукою. Приблизились. Четыре немца с динамитом перешли на «Эмилию», забрали там манометр, портфель с бумагами и удалились, оставив динамит со шнуром. Экипаж «Эмилии», перешедший на лодки, сфотографировали. Одним словом все честь-честью.

– Хорошее судно, капитан, очень крепкое, – сказал немецкий офицер.

Раздался взрыв, но «Эмилия» осталась почти невредимой. Тогда по ней дали 25 выстрелов и потопили.

Немцы хотели взять в плен капитана, но тот сказался больным, и его отпустили вместе со всем экипажем. Стряслась эта беда на 6-й день пути, когда уже видели землю. Из Las Palmas экипаж (17 человек) на судне «Кадикс» прибыл сюда.

Тут же в зале гостиницы группа моряков с затонувшего вчера португальского судна. Совсем недалеко от Кадикса, в 70 милях, оно столкнулось с итальянским судном, которое на всех парах уходило от немецкой подлодки. Все спаслись, испано-негры, испанцы, негры… Из разговора с португальскими моряками:

– Воюете?

– Заставили. Кто идет на войну, тот готовится к ударам, – это такая португальская пословица. А мы не готовились. Англия и Франция заставили… А как французские газеты врут о португальском «энтузиазме»!

Моряки рассказывают, как несколько дней тому назад они наблюдали у северных берегов Испании потопление колумбийского парусника, который перевозил лошадей и скот. Люди спаслись, скот погиб. Жалко, жалко было тонущих лошадей и быков.

И опять разговор возвращается к «Эмилии». Сын капитана показал немецкому офицеру, где сахар, масло, сухари… Немцы забрали все, а испанцу офицер дал коробку папирос. Первый выстрел с подлодки был холостой – остановить только. Это несколько успокоило моряков, которые в первый момент перепугались до-смерти, считая, что пришел последний час. После выстрела сразу повернули, все показывали и всячески помогали уничтожению своей «Эмилии».

Немец все повторял: «Хорошее судно, капитан, хорошее судно».

– Насмехался?

– Нет, зачем: просто, как моряк моряку говорил. Корабль у нас был действительно хороший – исправный, совсем новый…

– Говорят, что около Канарских островов три больших подлодки. Но пришедшим туда после нас греческому и северо-американскому судам тамошние власти говорили, что «Эмилия» разбилась о скалы, чтобы не портить коммерции.

Ученый французский морской офицер де-Мерлиак издал в 1818 г. книгу под названием: «О свободе морей и торговли, или историческая философическая картина морского права»{23}. Книга насквозь реакционного автора, жестоко осуждающего не только якобинцев, но и директорию, читается с большим интересом в свете нынешней мировой войны. Спустя каких-нибудь три года после того, как коалиция, под руководством Англии, вернула трон французским Бурбонам, автор-легитимист делает следующее признание: «К англичанам можно применить то, что Макиавелли[282] говорил о венецианцах: их мирные трактаты еще более гибельны для их соседей, чем подвиги их армий». По поводу того, что англичане всеми средствами блокады преграждали подвоз съестных припасов во Францию во время войны с революцией и Наполеоном, де-Мерлиак пишет: «Я полагаю, что бичи, подобные чуме и голоду, находятся в руках бога: он один может обрекать им народы. И я думаю, что делать из этих бедствий оружие войны – значит действовать против всех законов, божеских и человеческих… Стремиться продлить у целого народа, в обширном королевстве, ужасы голода, – это нужно признать наиболее чудовищным злоупотреблением, какое можно сделать из силы; это значит попрать международное право и долг человека и христианина: таково, однако, было по отношению к нам поведение великой Британии… Иначе, какова была бы разница между европейцами и каннибалами Южного моря».

Сегодняшние де-Мерлиаки говорят совсем иным языком о той блокаде, которой Великобритания, при содействии Франции, подвергает Германию. На вопрос о разнице между европейцами и африканскими каннибалами приходится ответить, что просвещенные европейцы располагают такими орудиями каннибализма, о которых несчастные людоеды Африки не могут мечтать.

Ко мне в гостиницу зашли два испанских синдикалиста. Один говорил чуть-чуть по-французски. Толковали о войне, о высылке, об испанской полиции. Синдикалисты жаловались, что испанец плохо поддается организации. На том простились. По их, совсем еще свежим, следам ворвался ко мне шпик. «Они хотели денег». Я сразу не понял. Тогда он протянул лапу, стал делать хватающие движения пальцами, повторяя вопрос, брызжа слюною. Им владели одновременно две тревоги: приходили враги – он проглядел! – приходили за деньгами и, может быть, получили, а он не получил, он прозевал, он остался не при чем. Он был похож на ограбленного. Я прогнал его, объявив, что мне нет дела до того, сколько именно часов он согласен посвящать своим обязанностям, что впредь я буду выходить, когда найду нужным. Шпик маячит теперь перед окнами гостиницы и, сопровождая меня, соблюдает дистанцию. Он не посвящает меня более в тайны исторических памятников и собственной биографии. Мы с ним попросту незнакомы. Так разбилась одна дружба.

XIII

8 декабря. Сегодня здесь большой праздник – Inmaculada – Непорочной, покровительницы Кадикса и испанской армии, точнее, пехоты, – ибо Inmaculada почему-то специализировалась на инфантерии. По этому поводу вчера в двух казармах были закрытые бои быков.

Сегодня в церкви монсеньоре говорил об этапах испанской истории, доказывая специальное вмешательство Непорочной во все критические моменты. Результаты, однако, более чем сомнительные.

По поводу приверженности испанцев к католической церкви. Благочестие нимало не помешало, однако, Карлу III в 1767 году беспощадно расправиться с иезуитами. В телегах их доставили со всех концов страны сюда, в Картахен, неподалеку от Кадикса. По пути они терпели жесточайшие лишения, никто не хотел их принять, многие из них вымерли. Из Кадикса их отправили прямехонько к святейшему отцу, в папскую область. Целью католичнейшего (tres catolique) испанского правительства было заграбастать богатства ордена. Благочестие, как и благодушие, прекращается там, где дело заходит о чистогане.

Прибыл из Fernando Poo (на западном берегу Африки, подле Мозамбика, недалеко от Канарии, – это остаток испанских колоний) пароход «Cataluna». По пути пять человек умерло от желтой лихорадки (умерших – в воду), 42 больных на борту. Судно более походит на госпиталь. В Fernando Poo теперь много немцев из Мозамбика. Население увеличилось с 7.000 до 10.000. Местность нездоровая – лихорадка. Чиновники и солдаты получают двойное жалованье.

Эпидемии вообще свирепствуют на пароходах, которые теперь не дезинфицируются: время дорого. Время дороже пароходов. Не только медицинский, но и технический досмотр не ведется. Вчера потонул возле Канарии большой торговый пароход Общества Penidion. Спасено 18 человек экипажа, остальные (человек 20) благополучно погибли. Компания вернет себе стоимость парохода (застрахован!), а людей и чужой товар выпишет в безубыточный расход. Война упрощает отношения и расчеты.

Вот я видел сарсуэллу в новом большом театре. Труппа приехала из Севильи на гастроли. Совсем хорошая труппа. Сарсуэлла, о которой сообщают все путеводители, как об испанской национальной особенности, всего-навсего оперетка, только короткая и немножко наивная, даже при ненаивных фабулах. Королева выбирает себе фаворитов, а по истечении месяца предает их казни, – не египетская королева, а испанская, которая носит модные наряды. Министры – они очень хороши, особенно военный, с большим животом и перьями на треуголке – шокированы таким образом правления и хотят подать в отставку. «Мы монархисты, – поют они речитативом, – но, в конце концов, так можно предпочесть республику». Королева выбирает на сей раз садовника, а капитан, придворный кадет – очень приятный тенор, – любит ее безнадежно. Но и королева томится тайно по капитану. Садовник уходит восвояси (бедняга уже тосковал по своей голове), а королева сочетается с капитаном и отказывается от престола, что доставляет и ей и всем большое удовольствие, – особенно военному министру в красном мундире с бабьим животом. Есть речитативы, диалоги, стихи, романсы, дуэты, скоморошество и лирика, – словом, оперетка, примитивнее парижских и в очень негрубом исполнении. А, главное, коротко. За вечер дается три, иногда четыре funcion (представления). Можете взять билет на одно представление или на все четыре. Просидев час в театре, уходите без оскомины и без досады. Захочется ли вернуться, это уж вопрос особый.

XIV

16 декабря. Суббота. В борьбе с Наполеоном Кадикс сыграл большую роль: здесь укрылись кортесы, политическое средоточие национальной обороны. Тогдашний прусский представитель в Мадриде, полковник Шепелер, в своей «Истории испанской и португальской революции»{24}, такими высокопарными словами говорил о значении Кадикса: «Как система мира связана с Сириусом, так и судьба Европы и, может быть, всего земного шара связана с Кадиксом… Надежды европейских тронов и народов перенесены в уголок крайнего запада». В то самое время как кортесы назвали городок под Кадиксом именем Сан-Фернандо, в честь своего короля, этот последний всячески угождал захватившему его в плен Наполеону, чурался народного движения, пил за великого императора и стремился породниться с ним. В конце концов, Фердинанд вместе со своим ничтожным отцом «добровольно» отрекся от престола, выговорив себе от Наполеона приличную пенсию. Опасаясь за свою драгоценную жизнь, Фердинанд призывал верных испанцев оставить его в покое, признать Жозефа Бонапарта королем и не